- Да.

Я сделала глубокий вдох и выдох, сказав:

- Когда он бросил меня, я потеряла разум.

- Ты имела на это право, Эми.

Я смотрела на естественный покой и красоту.

Потом я решила, что это важно, что Микки важен, и я должна наконец-то вести себя как взрослая.

Так что это должно было произойти, и я должна была найти в себе мужество, чтобы сделать это.

Я повернулась в его руках, потянувшись к его бицепсам, и самое главное, поймав его взгляд.

- Когда я говорю, что потеряла разум, - прошептала я, а он смотрел на меня сверху вниз. - Я действительно его потеряла, Микки. Я чуть не сошла с ума. Мне было больно, и я хотела, чтобы им тоже было больно, поэтому я заставила их страдать. Старалась изо всех сил. Использовала любую возможность, а если этих возможностей не было, я их создавала. Я не делала того, что должно, не прочувствовала боль, чтобы пережить ее ради себя и детей. Я носилась с ней, как с ребенком, подпитывалась ею и вела себя эгоистично, бездумно и, что хуже всего, злобно.

- Он трахался и обручился с другой женщиной, пока был женат на тебе, детка. Опять же, ты имела на это право, - сказал мне Микки.

- Целых три года? - спросила я.

Он даже не моргнул.

- А есть ли ограничение по времени для того, чтобы злиться из-за предательства?

- Дети все это видели, Микки.

На это он ничего не ответил.

У меня сжалось сердце, но я должна была продолжить.

- Я должна была защищать их от этого. Не могу сказать, что это происходило часто. Но и не редко. Такое случалось на школьных мероприятиях. Когда Конрад забирал детей. Когда их забирала я. Они не должны были этого видеть. А то, чего они не видели, они слышали. Я потворствовал тому, чтобы найти способ достать Конрада и Мартину, смутить, выместить на них свою боль. Я ходила к Конраду в клинику. Ходила в больницу, где работала Мартина. Я хотела, чтобы все знали, что это за люди. В конце концов, дурой оказалась лишь я одна.

- А как твои дети узнавали о том дерьме, что они не видели? - спросил Микки.

- В конце концов, по мере того как Конрад добивался все большей и большей опеки, он рассказывал им. До того, как они приехали сюда, они были достаточно взрослыми, чтобы поговорить с судьей и решить, с кем хотят жить. Я сделала так, что со мной они жить не захотели. - Рот Микки сжался, и он процедил: - Он не должен был этого делать, Эми.

- Я не должна была давать ему оружие для этого, Микки, - ответила я и покачала головой, глядя на его плечо, понизив голос и признавшись: - Не думаю, что ты понимаешь, насколько все плохо выглядело. Какими безобразными были мои поступки. Мелочными и глупыми. У него не было другого выбора, кроме как сдвинуть дело с мертвой точки, и, в конце концов, переехать через всю страну, чтобы обезопасить семью от моего безобразия.

Когда Микки ничего не сказал, меня охватила паника.

Я подняла на него глаза и настойчиво заверила:

- Знаю, это безумие. Но я уже не такая. Любая мать уяснит для себя урок, когда у нее отнимут детей. Я его уяснила, Микки. Я упала на дно колодца страданий, обхватила себя руками и позволила себе утонуть в нем, желая затащить туда вместе с собой всех. И затянув туда детей, я пошла на крайность. Я не заслуживала их, потому что ни одна хорошая мать не вела себя так, как я. Но как только Конрад и Мартина переехали сюда и забрали с собой детей, я поняла - что-то должно измениться. Я дала им месяцы, так как виделась с детьми один уик-энд в четыре недели, чтобы дать им отдохнуть от меня. Я планировала переехать сюда, наладить отношения с детьми, исцелить свою семью, чтобы обеспечить детям нечто безопасное и здоровое. Так что я сошла с ума, но многое для себя уяснила. Я поняла, что это была не я. Это был кто-то другой. Но не я.

Когда я замолчала, а он продолжал бесстрастно смотреть на меня сверху вниз, я повернула голову и посмотрела на море, зная, что он считает меня психованной сучкой, ужасной матерью, и если между нами что-то пойдет не так, то и с ним произойдет то же самое.

А я жила прямо через дорогу.

Как я и предполагала, когда он узнает обо мне самое худшее, это станет нашим началом и нашим концом.

Я стиснула зубы, чувствуя, как наворачиваются слезы, но не винила его.

Это не означало, что мое сердце не истекало кровью.

- Ты закончила? – деловито спросил он.

Мои глаза метнулись к нему.

- Да, - неуверенно ответила я.

- Воспитываться нянями, - как-то странно заметил он.

- Прошу прощения?

- Когда ты росла, родители тебе чему-нибудь учили?

Я знала, о чем он спрашивает, покачала головой, но сказала:

- Ну, они учили меня, что я должна вести себя соответственно, что в данном случае было оправданием всей моей защиты, потому что они также учили меня, что, если ты Борн-Хэтуэй, то должна требовать, чтобы с тобой обращались намного лучше, чем Конрад обращался со мной.

- Борн-Хэтуэй?

- Фамилия мамы - Борн, - сказала я, а затем неохотно продолжила. - Как в компании «Борн-Тран Фрахт энд Шиппинг».

Его глаза слегка расширились, руки конвульсивно обхватили меня, прежде чем он посмотрел поверх моей головы, и вздохнул.

Он слышал о «Борн-Тран».

Не удивительно.

- Нефть и судоходство, - пробормотал он.

Второй удар.

У меня было такое чувство, что третий окажется пределом.

- Ты никогда бы ничего обо мне не услышал, мы не являемся объектом пристального внимания, потому что прадедушка Хэтуэй любил уединение, - глупо заявила я, а Микки все еще бесстрастно смотрел на меня сверху вниз. - Он был очень умным человеком, уже тогда видя ход вещей, и решил, что любой из его отпрысков должен вести себя прилично. Вспышки эмоций, излишнее внимание и подвиги были недопустимы, и он обезопасил себя, сделав приписку на право владения всеми деньгами Калуэй, которая гарантировала, что если произойдет нечто непристойное, то трастовый фонд будет заморожен, а если это произойдет позже, то он будет аннулирован. Мы жили тихо, по его приказу, даже если он давно умер. И мама с папой идеально подходили друг другу, потому что у ее семьи была почти такая же философия. - Я посмотрела на его горло и закончила: - Хотя дядя Хью немного дикий.

- Эми, - позвал Микки.

Я посмотрела на него.

- Значит, ты наследница нефтяной и судоходной компании, - заметил он.

Я молча кивнула.

- Воспитывалась нянями, - продолжал он.

Я снова кивнула.

- И ты не слишком дружна с родителями, - продолжал он.

Я отрицательно покачал головой.

- Твой брат? - спросил он.

- Лор почти не разговаривает с ними, - прошептала я и добавила: - По крайней мере, он почти не разговаривает с папой.

- Так, - буркнул он, а потом добавил: - Значит, ты богатая наследница нефтяных вышек и судов с гребаной кучей денег, которая вышла замуж, родила детей, а потом твой муж тебя поимел. До тех пор твоя жизнь была золотой, и у тебя, вероятно, было все, что ты когда-либо хотела, кроме того, что было важно. Поэтому, когда у тебя отняли то, что ты хотела, ты не имела ни малейшего понятия, как с этим бороться, и не имела основы, которая помогла бы тебе устоять на ногах. Что у тебя было, так это родители, считавшие, что ты должна преследовать своего бывшего, потому что он имел наглость поиметь Борн-Хэтуэй.

Моя жизнь не была золотой.

Но я поняла, о чем он говорит.

- Вот именно, - продолжала я шептать.

Микки кивнул.

- Как долго вы с ним прожили?

- Мы были женаты шестнадцать лет. Но прежде чем пожениться встречались три года.

При моем ответе что-то, чего я не поняла, промелькнуло в его глазах.

Он заявил:

- Итак, он тебя поимел, ты сошла с ума и отыгралась на его заднице.

Да, так оно и было, он думал, что я психованная.

- Да, - подтвердила я.

- И твои родители не советовали тебе не сходить с ума, а нанять чертовски хорошего адвоката? - спросил он.

- Он у меня был, - поделилась я. - Просто я упустила из виду приоритеты и не позволила ему драться так, как он хотел, потому что не хотела, чтобы это плохо отразилось на детях.

- Но они видели остальное безобразие.

Я не могла снова произнести это вслух, поэтому просто кивнула.

- Всякое дерьмо случается, Эми.

Я почувствовала, как мои губы приоткрылись.

Это заняло некоторое время, но, в конце концов, я спросила:

- Что, прости?

- Честное слово, я просто в шоке от того, что тебе вообще удалось взять себя в руки.

Я была так удивлена, что не могла ничего сказать.

Микки не чувствовал того же и продолжал говорить.

- Я вырос в семье с деньгами, не такими, как у тебя, но в этом городе мы считались частью элиты, - сказал он. - Папе предложили стать членом Клуба. А дедушке - нет, потому что он ирландец, католик, а они - придурки. Они все еще оставались придурками, предложив членство папе, который также явно был ирландцем и католиком, но к тому времени заработал так много денег, что они почувствовали, что могут закрыть глаза на свое расистское, фанатичное, неписаное правило и предложили его ему в любом случае. Он принял его только для того, чтобы найти способ засунуть его им в задницы.

Когда он замолчал, больше не говоря ни слова, я сказала:

- Так.

С этим Микки продолжил:

- Короче, отец стал ходить туда, напиваться, шуметь и вести себя несносно, и наслаждался каждой минутой, зная, что эти высокомерные ублюдки его ненавидят. Отец спустил своих мальчиков с поводка, зная, что мы тоже будем напиваться, шуметь и надоедать. Мы пустились в разнос, делая все упомянутое, а также ввязываясь в драки с любым заносчивым засранцем, который смотрел на нас криво, и ты, вероятно, понимаешь, что таких было много. Он, вероятно, также знал, что мы пойдем на все, чтобы заполучить любую богатую киску, которую сможем зажать в углу, и, несомненно, поэтому тайком приносил нам презервативы, кладя их нам под подушки.

Я издала тихий вздох, но не ответила.

Так что Микки продолжил.

- Мы так и делали. Я повидал кучу избалованных маленьких богатых девочек, Эми, и никто из них не был так богат, как ты. Они выросли, некоторые из них все еще здесь, и ни одна из них не может научиться ничему, кроме как думать, что они имеют право иметь то, что хотят, и делать все, что хотят, и им плевать, правильно это или нет, или причиняет кому-то боль.