Да, я редко думал о Боге, погруженный в мирскую, так сказать, суету. Не заботился о своей душе… но надеялся, что для этого еще настанет время.

Вечный скиталец Агасфер являл собой наглядное доказательство истинности бытия Спасителя. Спаситель не был порождением этой Вселенной. А вот Враг был порожден разумом…

Агасфер… Однако, как же мы с ним поняли друг друга? Агасфер жил во времена Христа и говорил на языке древних евреев. Я же этого языка не знал. И тем не менее разговор у нас получился. А на каком языке говорили со мной прыгунцы? А обитатели скалы? Еще одна загадка Преддверия…

– Что же это получается? – Стан наконец прекратил бродить по берегу и остановился напротив меня. – Выходит, все эти здешние обитатели тоже когда-то существовали в нашем мире? Может быть, не обязательно на Земле, но там, у нас. Мешки эти прыгающие, подземные черви-гиганты, крылатые женщины-оборотни…

– Женщины-оборотни, – повторил я. – Постой, почему оборотни? С чего ты взял, что оборотни?

– Я видел страшилище, отдыхавшее у тебя на груди, когда ты лежал вон там, – пояснил Стан, кивнув на торчащий из травы камень. – А потом мне показалось, что это страшилище превратилось в красавицу. С белыми крыльями. – Стан помолчал и добавил: – Или не показалось. Тут ведь не поймешь, что кажется, а что нет, хотя Вергилий не раз намекал, что Преддверие – это сплошные иллюзии.

– Крылатая женщина… – Какой-то барьер стоял в моем сознании, какая-то стена, за которую я никак не мог проникнуть.

– Да, совершенно восхитительная крылатая женщина. Ты еще звал ее, пока не очнулся.

– Ника… – тихо сказал я.

– Да, Ника, – богиня победы. И она же – химера, как назвал ее Вергилий. Я хотел попробовать пощекотать ее квантером, но она исчезла. И вообще квантер здесь не очень-то помогает, хотя я и для тебя прихватил, из твоего сейфа.

Крылатая богиня Ника… Белая с золотом… все – белое с золотом… И голубая звезда в вышине… Внезапно долетел до меня слабый отзвук какого-то невероятного упоительного ощущения – кажется, мне довелось испытать нечто удивительное, пережить такое, чего со мной никогда не бывало, – но отзвук затих в глубинах сознания, так и не вызвав резонанса в душе. Что-то постоянно ускользало от меня, оставляя лишь внутреннюю неудовлетворенность.

– Дай мне квантер, – сказал я Стану. – Помогает – не помогает, а вдруг да и пригодится. Я же говорил, Преддверие все больше стабилизируется и, если хочешь, овеществляется. Возможно, квантер и сработает в случае чего.

– Ничего себе стабилизируется! – усмехнулся Стан. – Слава Богу, вновь воплотились; мне без рук, ног и головы было, знаешь, как-то непривычно. И без всего остального тоже.

– Тут все дело именно в привычке, – заметил я. – А потом, глядишь, и понравилось бы.

Стан протянул мне оружие, проследил, как я закрепляю квантер на поясе брюк.

– Что будем делать дальше, Лео? Подождем Вергилия или попробуем без проводника?

– Попробую я, а ты останешься и будешь ждать меня здесь.

– Очень мило! – воскликнул Стан. – Вытащил меня из уютного кабинета, а теперь, оказывается, я не нужен. Только вместе, Лео, только вместе!

Я положил руку ему на плечо:

– Послушай, если мы сейчас вдвоем направимся искать эту черную воронку, то, возможно, никогда ее не найдем. А я найду, я очень хорошо ее представляю. А ты не представляешь, потому что ее не видел. Я вновь воспользуюсь здешним нуль-переходом, отыщу Славию – и мы вернемся за тобой. Пойми, других вариантов нет.

Стан мрачно глядел на меня и покусывал губы. По его недовольному лицу я видел, что такое решение его не устраивает. Но он, конечно же, понимал, что это единственно возможное решение.

– Приказ есть приказ, – хмуро сказал он. – Только ты уж не забудь вернуться, Лео. А то придется мне опять тебя разыскивать. Буду бродить здесь вторым Агасфером.

– Не беспокойся, не забуду. Все, начинаю сосредоточиваться.

– Дай-ка я за тебя подержусь. – Стан обхватил мое запястье крепкими пальцами. – Может быть, получится?

– Попробуем, – согласился я. – Все, замри.

Я закрыл глаза и, собравшись, начал вызывать из памяти образ гигантской черной воронки со зловещим провалом на дне.

У Стана всегда была легкая рука. Не подвела его легкая рука и сейчас: когда я в десятый или пятнадцатый раз представил себе черную воронку, Стан, продолжавший сжимать мою руку, воскликнул:

– Есть, Лео!

Я открыл глаза и внутренне содрогнулся: окружающий нас пейзаж был даже не мрачным, а очень мрачным. Мы оказались в багровых сумерках, под темно-багровым небом с широкими черными полосами облаков; ни солнца, ни звезд не было в этом небе, подобном остывающему жерлу какого-то громадного космического вулкана. Мы стояли на твердой стекловидной поверхности, угрюмо переливающейся черно-багровыми красками. Поверхность походила на застывшее море с неподвижными невысокими волнами и выемками между ними. Она была совершенно голой и обреченно утекала вдаль, теряясь в сочащихся хмурым багрянцем сумерках. Прямо перед нами она шла под уклон, и я подумал, что здесь-то и начинается спуск в воронку, ведущую за пределы Преддверия, в те глубины, из которых нет возврата.

– Очень красивые места, – осматриваясь, сказал Стан. – Просто прелесть. Подавляют.

В этом «подавляют» Стан был прав. Я совершенно отчетливо ощущал, как чья-то невидимая жесткая ладонь постоянно давит мне на голову, стараясь то ли расплющить меня, то ли вогнать по пояс в черно-багровую массу. Но ничто не могло сейчас заставить меня покинуть этот пасмурный, этот угрюмый, этот мрачный край.

– Вон там спуск, – сказал я и попробовал ногой, не скользко ли будет идти; оказалось, что не скользко. – Будем спускаться по спирали.

Стан молча кивнул и тоже поводил подошвой по стекловидной массе. Я двинулся вперед, перешагивая через застывшие волны. Мой друг и напарник шел рядом, то и дело глядя по сторонам. Длинные полосы облаков распростерлись в небе над нами множеством траурных лент…

Поверхность шла под уклон, образуя гигантский амфитеатр, но я так и не мог разобрать, что находится на дне: внизу застыла темно-багровая мгла. Я подумал, что воронка может вести не в бездны преисподней, а быть выходом в иную Вселенную, где преобразившиеся души человеческие начинают новую удивительную жизнь, по сравнению с которой существование в нашем мире – всего лишь слабый отблеск, невнятный отзвук, едва различимая тень. Может быть все мы действительно находимся в знаменитой пещере Платона и видим только падающие на стену тени от предметов, которые проносят мимо входа? Мы не в состоянии обернуться и увидеть сами предметы – а именно предметы и являются реально существующими; тени же – всего лишь тени, не более… Что если, пройдя воронку, души человеческие попадают в подлинный мир и начинают подлинное полноценное бытие, а наша жизнь – только предсуществование?