За четыре дня до начала суда над Мейнардом он позаботился о том, чтобы Бонни навестила его. Пришло время сделать свой шаг.

— Знаешь, ты мой единственный посетитель, — начал Мейнард, уставившись на полную и некрасивую брюнетку. — Ты единственный человек, которому я доверяю.

Он внимательно наблюдал за ней. Она заглотила наживку.

— Я хочу поблагодарить тебя за все, что ты сделала для меня, Бонни, — сказал Мейнард. — Ты дала мне надежду, когда ее почти не осталось.

Ему пришлось напрячь все свои силы, чтобы не расхохотаться. Он сказал паре своих сокамерников, что Бонни Тейт была настолько уродлива, что от ее вида тянуло обильно блевать.

— Бонни, я думаю о тебе все время. Каждую ночь я мечтаю о тебе. Я думаю, возможно, я люблю тебя.

Он наблюдала за ней, и заметил, что ее глаза наполнились слезами. Сработало!

— Бонни, как ты думаешь, ты любишь меня тоже?

Она кивнула.

— Да, Мейнард, думаю, возможно, я тоже тебя люблю.

— Бонни, если я когда-нибудь выберусь отсюда, ты останешься со мной? Пожалуйста, скажи да. Это будет так много значить для меня.

— Да, я останусь с тобой.

— Бонни, мне нужно у тебя кое-что спросить. Это очень важно, и ты не должна никому рассказывать. Могу ли я доверять тебе?

— Мейнард, ты знаешь, что можешь доверять мне.

— Если я скажу тебе, что знаю, как выбраться отсюда, ты сможешь мне помочь? Скажи, Бонни, ты сделаешь это? Это единственный шанс, который у меня есть. Если ты не поможешь, они убьют меня.

Ей не потребовалось много времени, чтобы сказать «да».

— Хорошо, — улыбнулся Мейнард. — Теперь слушай очень внимательно. Ты должна делать именно так, как я тебе говорю.

2 июля

9:05

Вскоре после девяти я вошел в зал, где проводил заседание судья Гласс, и сел в конце зала за одну из колонн, где он не мог меня увидеть. Сара и ее защитник достигли соглашения с помощником окружного прокурора, и она собиралась сделать заявление. К моему облегчению в отсеке для присяжных не было журналистов.

Я мало спал, размышляя и волнуясь за Сару. Со временем мой гнев прошел. Я все еще считал, что Сара должна была заплатить за то, что сделала, но знал, что тюремное заключение не принесет ей никакой пользы. Я никогда не видел, чтобы тюрьма кому-нибудь помогла.

Она согласилась признать себя виновной в двух кражах и принять минимальный срок наказания в три года за каждое из них, а также отказаться от слушаний по условно-досрочному освобождению. Два трехлетних приговора должны были исполняться одновременно. По закону штата Теннесси она имела право на условно-досрочное освобождение через десять месяцев, и я намеревался выступить от ее имени на первом же рассмотрении ее ходатайства о помиловании. Из-за переполненности в государственных исправительных учреждениях приговоренные к лишению свободы на срок менее трех лет отбывали наказание в окружных тюрьмах. Это означало, что Сара не будет направлена в женскую тюрьму Нэшвилла, а останется в окружном следственном изоляторе в Вашингтоне. Я мог бы посетить ее и попытаться исправить положение. Мне следовало пойти, чтобы увидеться с ней, но я боялся, что опять ничего не получится.

Как всегда судья Гласс был сварлив, ругался на адвокатов и язвил в отношении подсудимых. Какая-то женщина в зале забыла выключить телефон, и когда он зазвонил, Гласс приказал ей выйти вперед и так яростно ее отругал, что довел до слез.

Он объявил о деле Сары через двадцать минут после того, как я сел, а судебный пристав привел ее в зал. В мешковатой тюремной робе моя сестра выглядела маленькой и хрупкой, и я подумал, что наручники и кандалы совершенно здесь не нужны. Она подошла к трибуне и уставилась в пол.

— Штат Теннесси против Сары Диллард, — объявил судья. Он посмотрел на Лизу Мейс, помощника окружного прокурора, и спросил. — Это сестра Мистера Дилларда?

— Да, Ваша честь.

Я надеялся, что Гласс не будет использовать свою неприязнь ко мне в качестве причины для отклонения соглашения о признании вины и вынесения Саре более сурового приговора. Я занял свое место.

— Что она совершила на этот раз? — спросил Гласс.

— Она украла машину дочери Дилларда и ожерелье его жены, — сказала Мейс. — Она обменяла ожерелье на кокаин и разбила машину.

— Значит, она ворует без разбора, — заявил Гласс. — Она обкрадывают свою семью. Как у нее оказались ключи от машины? Она разбила стекло?

— Нет, Ваша честь. Насколько я понимаю, ее недавно выпустили из тюрьмы, и мистер Диллард приютил ее. Он пытался помочь ей. И она отплатила ему таким образом.

Я надеялся, что Гласс просто посмотрит ходатайство и не будет задавать вопросов. Это было самое распространенное соглашение. Каждый год он принимал их сотни.

— В этой форме для суда указано, что ей инкриминируются две кражи, — сказал Гласс. — Я прочитал предварительный отчет вчера вечером. Она ворует и употребляет наркотики почти двадцать лет. Почему вы согласны на слитие сроков?

— Мы согласились по просьбе жертвы, Ваша честь. Мы всегда так делаем.

— Вы имеете в виду, что мистер Диллард попросил, чтобы она отсидела только три года за то, что сделала? После всего, что она натворила?

— Да, сэр

— Где он?

— Вероятно, где-то в здании суда.

— Ладно. Найдите и приведите его сюда. Я хочу поговорить с ним.

Я встал с пылающим лицом и пошел вперед.

— Я здесь, судья.

— Что ж, мистер Диллард, я рад, что вы смогли прийти после того, как умело манипулировали системой.

— Я ничем не манипулировал, — ответил я.

Лиза Мейс выглядела удивленной, увидев меня. Сара с надеждой посмотрела на меня. Я остановился справа от стола защиты.

— Я просто не хочу ее крови, судья. Это ее первое уголовное преступление.

— Первое обвинительное заключение за уголовное преступление, — возразил Гласс. — В прошлом ее трижды обвиняли в уголовных преступлениях, но все сводилось к мелким правонарушениям. Полагаю, мистер Диллард, вы не имели к этому никакого отношения, не так ли?

— Вы меня в чем-то обвиняете?

— Совершенно верно. Вы манипулировали правовой системой, чтобы добиться благосклонного отношения к члену вашей семьи.

— А разве вы не сделали бы то же самое?

— Думайте, что говорите, сэр! Я не намерен терпеть неуважение по отношению к себе.

— Окружной прокурор, адвокат и моя сестра, по-видимому, достигли соглашения, которое считают справедливым, — продолжил я. — Я не имею к этому никакого отношения. Единственное, что я сказал мисс Мейс, это то, что не собираюсь настаивать на максимальном наказании. Как сейчас обстоят дела, она и так просидит почти год.

— Мистер Диллард, позвольте мне задать вам вопрос, — сказал судья. — Если бы эта молодая женщина была вам совершенно незнакома и украла машину вашей дочери и драгоценности вашей жены, вы бы попросили меня о минимальном наказании? Особенно учитывая ее досье с прошлыми приводами? Скажите правду для разнообразия.

— Она не незнакомка, она моя сестра. Так что данный вопрос не имеет смысла, — ответил я. — Кроме того, я всегда говорю правду в зале суда. Проблема в том, что иногда вы не хотите ее слышать.

— Следите за своим тоном, мистер Диллард. Вы находитесь на грани обвинения в неуважении.

Его голос начал дрожать, верный признак того, что гнев сейчас затмит его разум.

— Судья, мой тон ничем не отличается от вашего, — ответил я. — Это слушание о принятии ходатайства моей сестры или о чем-то другом? Потому что, если это из-за вашей личной неприязни ко мне, возможно, вам следовало бы взять самоотвод с этого дела и позволить ей признать себя виновной перед беспристрастным судьей.

Гласс был хулиганом и, как все хулиганы, он был зол и смущен, когда кто-то противостоял ему. У него действительно была возможность посадить меня в тюрьму, но я был уверен, что не сделал ничего, чтобы заслужить это. Если бы он приказал арестовать меня, я бы унизил его в апелляционном суде.

— Не льстите себе, — сказал он. — Я сохраняю личную неприязнь к важным людям, и вы, безусловно, не входите в эту категорию.

— Хорошо, тогда давайте покончим с этим, — заметил я.

— Я не принимаю судебную сделку в таком виде, — заявил Гласс. — Она может ходатайствовать о двух последовательных трехлетних приговорах или двух одновременных шестилетних, или она может предстать перед судом. Она не покинет мой зал суда, если в тюрьме пробудет менее шести лет.

— Почему? — спросил я.

Это простое слово из шести букв было самым ненавистным у судей. Большинству из них не нравилось, что им необходимо давать объяснения. В конце концов, они были судьями. Они носили мантию и полагали, что эта мантия дает им возможность делать все, что хотят.

— Почему Диллард? Почему? Потому что я так говорю. Потому что ваша сестра — отброс общества. Она не работает, не платит налоги, принимает наркотики, как пылесос, и ворует. Она расходует ресурсы общества и ее место в тюрьме. Если бы вы не хотели, чтобы она попала в тюрьму, то не следовало сообщать о ее преступлениях в полицию. Разве не вы позвонили в полицию?

Как бы мне было неприятно это признавать, он был прав. Когда я поднял трубку, то понял, что подвергаю Сару риску длительного тюремного заключения. В то время я хотел, чтобы ее посадили в тюрьму. Но мой гнев поутих, и я убедил себя, что то, на что она согласилась, было более чем достаточно.

— В чем дело, мистер Диллард? — спросил Гласс. — Кошка язык проглотила?

— Это дело между вами, окружным прокурором и ее адвокатом, — произнес я. — Я ухожу.

— Хорошего дня, — сказал Гласс.

Я повернулся и вышел за дверь, злой и униженный. Через час я позвонил Лизе Мейс, и она сообщила мне, что адвокат отвел Сару в дальний конец комнаты и объяснил ей, что, если она предстанет перед судом и будет обвинена, а судья Гласс может — и, вероятно, сделает именно это — приговорит ее к двенадцати годам тюрьмы.

— Она согласилась на шесть, — сказала Мейс. — Но судья ввел ее в курс дела, что это ты позвонил в полицию. Она злится на него, но больше всего она обижена на тебя.