Когда я подъехал к парковке, то увидел машину скорой помощи с мигалками возле задних ворот в тюрьму. Там находилось несколько патрулей с включенными сигналами. Внезапно я каким-то образом понял, что произошло, и вместо того, чтобы направиться в вонючий зал суда, пошел к машине скорой помощи.

В этот момент они вывезли кого-то на каталке. Несколько полицейских столпились у двери, ведущей в тюрьму. Не высокая, крепко сложенная женщина-фельдшер с ярко-оранжевыми короткими волосами толкала каталку. Было очевидно, что тот, кто лежал на ней, был мертв. Простыня была натянута на голову.

— Отойдите, сэр, — сказала фельдшер, когда я подошел.

— Это Мейнард Буш?

— Вам нужно отойти и заняться своими собственными..

Я протянул руку и стащил простыню с головы. Глаза Мейнарда были широко открыты и застыли, должно быть, в последний миг ужаса. Язык был черным и опухшим и висел изо рта под жутким углом. На его шее виделась черная полоса. Я видел достаточно таких следов, чтобы понять, что они значат. Мейнард повесился, или, что более вероятно, кто-то помог ему сделать это.

Фельдшер с оранжевыми волосами смотрела на меня. Я набросил на лицо Мейнарда простыню и посмотрел на нее.

— Он был прав.— Это было единственное, что я мог сказать. — Он был прав.

Я пошел в здание суда, чтобы сообщить судье Глассу, что ухожу. Он не удосужился поблагодарить меня за защиту Мейнарда или что-то сказать о его смерти. Просто кивнул головой и что-то промычал в ответ. Когда я вернулся на парковку, то увидел машину Кэролайн рядом с моей. Дверь открылась и она вышла. Ее глаза были красными и опухшими.

— Дорогой, мне очень жаль говорить тебе это, — сказала она — Как только ты ушел, позвонили из дома престарелых. Твоя мать недавно умерла.

17 июля

10:20

Мы поехали в дом престарелых, чтобы освободить комнату мамы. Джек прибыл ночным рейсом и помог мне перенести мебель и погрузить ее. Затем мы с Кэролайн направились в похоронное бюро, а Джек и Лили повезли мебель в дом моей матери. Высокий, стройный мужчина в очках, который говорил тихим, слегка шепелявым голосом провел нас в помещение, где находились гробы.

В комнате было около двадцати гробов, изготовленных из красного дерева, тика, дуба и нержавеющей стали. Мужчина сначала повел нас к круглому столу в углу.

— Пожалуйста, присаживайтесь, — сказал он. — Могу я предложить вам что-нибудь выпить? Может быть, печенье?

Печенье? Я не хотел никакого печенья. Я бросил на него взгляд, который заставил бы большинство людей умолкнуть, но он только улыбнулся. Затем положил блокнот на стол и достал ручку.

— Я много читал о вас, мистер Диллард, — начал он, — но я не знал вашу мать. Расскажите мне о ней.

— Для чего?

Я знал, что ему наплевать на нее или на меня. Он просто хотел получить от меня как можно больше денег.

— Мы берем на себя ответственность связаться с газетой от вашего имени для некролога, — пояснил мужчина. — Мне просто нужна основная информация. Постарайтесь вспомнить все хорошее, что вы помните о ней.

— Она была жесткой женщиной. Мать одна воспитывала меня и мою сестру — наш отец погиб во Вьетнаме. Она работала бухгалтером в кровельной компании и стирала чужую одежду, чтобы получить дополнительный доллар. Она не принимала помощи ни от кого. Мало говорила и считала мир ужасным местом. Устроит?

— Куда она ходила в церковь?

— Она не верила в Бога и считала, что христианская религия — это всемирный обман, призванный контролировать людей и зарабатывать на них деньги, заставляя их чувствовать себя виноватыми. Как вы думаете, они это напечатают?

— Были ли у нее братья и сестры?

— Брат. Сопляк, который в семнадцать лет утонул в реке Ноличаки.

— Ее родители?

— Оба умерли.

— Вы извините нас? — сказала Кэролайн, схватила меня за руку и вывела за дверь в вестибюль.

— Почему бы тебе не позволить мне разобраться с этим? — тихо спросила она.

— Ненавижу этих придурков. Они наживаются на страданиях людей.

— Ты выглядишь усталым. Почему бы тебе не пойти и не вздремнуть в машине, пока я закончу здесь?

— Я не могу спать в постели, а ты думаешь, я смогу подремать в машине?

— Пожалуйста! Просто попытайся расслабиться. Ты почувствуешь себя лучше. Я закончу как можно скорее.

Я начинал думать, что схожу с ума. Я полушутя говорил себе, что слетаю с катушек в течение многих лет, но со всем, что произошло поздней весной и летом, начиная с освобождения Сары из тюрьмы и ее последующего возвращения туда, я чувствовал, что погружаюсь все глубже и глубже в психологическую пропасть. Бессонница. Отсутствие аппетита. Нежелание заниматься физическими нагрузками. Ничто больше не доставляло мне удовольствия, включая музыку. Я становился большим фаталистом и терял надежду. Я больше не испытывал энтузиазма и мне было плевать на все. Включая секс. Как будто я стал бесчувственным роботом, который просто существовал и не испытывал никаких эмоций.

Я вернулся к машине и некоторое время сидел на пассажирском сиденье. Я несколько раз закрывал глаза, но не мог заснуть. В итоге я написал записку Кэролайн, вышел из машины и пошел домой пешком. Расстояние до дома было около одиннадцати километров, мои ноги были тяжелыми, как свинец, но я думал, что прогулка поможет мне и даст некоторое время подумать обо всем. Сначала я пытался заставить себя думать о приятных вещах. Я представил, как Джек сильно бьет по мячу, как Лили танцует на сцене, радость Кэролайн, когда я принес четверть миллиона долларов в сумке ...

Но через некоторое время в моем мозгу начали мелькать более угрожающие образы. Те же самые, которые я видел, когда пытался заснуть ночами. Как затыкают рот Джонни Уэйну Нилу и вытаскивают его из зала суда. Пузыри, поднимающиеся в свете фар моей машины, когда Тестер-младший столкнул меня в озеро. Выражение его лица, когда он сказал мне, что я забрал его отца. Фантазия о том, как я забиваю его до смерти. Синяк на лице Энджел на полицейской фотографии. Кровь Дэвида Бауэрса на моей рубашке. Ухмылка Мейнарда, и его язык, торчащей изо рта. Моя мать, одетая в подгузник и беспомощно лежащая на больничной койке со слюной, стекающей по подбородку. И, наконец, Сара. Всегда Сара, молодая и невинная. «Джо, убери его от меня. Он делает мне больно!»

Когда Кэролайн в машине нагнала меня в трех километрах от дома и открыла пассажирскую дверь, я достиг совершенно нового уровня отвращения к самому себе. Я ненавидел себя за то, что посадил Сару в тюрьму и потому, что мне не удалось достучаться до сердца матери. Я ненавидел себя, потому что помогал монстрам, таким как Мейнард Буш, Рэндалл Финч и Билли Докери и многим другим. Я был шлюхой, жалким подобием человека.

— Джо, я люблю тебя, — сказала Кэролайн, как только я сел в машину.

Кэролайн обладает сильной интуицией, особенно когда это касается меня. Я знал, что она пыталась сделать, но слова отскакивали от меня, как резиновый мяч от бетона. Я не чувствовал абсолютно ничего.

— Ты меня слышал? Я сказала, что люблю тебя.

— Я знаю.

— Ты хоть представляешь, как сильно твои дети любят тебя? Джек боготворит землю, на которой ты ходишь. Лили думает, что ты самый великий человек в мире.

— Пожалуйста, Кэролайн, не надо. Не сейчас. Я не в настроении для таких историй.

— О чем ты думаешь? Что с тобой?

— Тебе не нужно знать, о чем я думаю.

— Дорогой, твоя мама только что умерла. Ты скорбишь.

— Мы с матерью даже не были близки. Несмотря на все эти годы и время, проведенное вместе. Я вырос в ее доме. Она подняла меня, Кэролайн, и я не могу вспомнить ни одного значимого разговора между нами. Ты знаешь, о чем я думал недавно? За четыре года в школе я сыграл в более сорока футбольных матчах, более ста баскетбольных матчей и более ста бейсбольных, и она никогда не приходила посмотреть. Она никогда не видела, как я играю. Ни разу.

— За последние несколько месяцев ты через многое прошел, — сказала Кэролайн. — Мы все через многое прошли.

Остаток пути домой мы ехали в тишине. Джек отвлек меня от черных мыслей на пару часов — он отвел меня на свое старое школьное бейсбольное поле. Я не слышал, чтобы Кэролайн что-то говорила, но был уверен, что это ее идея. Несколько лет назад я купил машину для запуска шаров и наполнял ее, пока Джек бил по ним изо всех сил, посылая их через забор. Наблюдать за его ударами по бейсбольным мячам было настоящим удовольствием. Он был таким быстрым, сильным, подвижным. И намного лучше меня. Это было самое приятное, что случилось со мной за несколько месяцев. Я почувствовал себя немного лучше к тому времени, как мы вернулись домой.

Но затем наступила ночь и вместе с ней еще одна порция бессонного самобичевания.

На следующее утро, в одиннадцать, мы отправились на кладбище. Когда мы поднимались по склону к могиле, я чувствовал себя мертвецом. Было пасмурно и моросил дождь. Собралась небольшая толпа. Я чувствовал присутствие окружающих, но я действительно не мог их видеть. Как будто они стояли в густом тумане.

А потом я увидела Сару. Кэролайн позвонила в офис шерифа и договорилась, чтобы ее привезли на похороны. Она прибыла на заднем сиденье патрульной машины в оранжевой тюремной робе, в наручниках и кандалах. Помощник шерифа, который привел ее, не хотел пускать ее под тент к Кэролайн, мне, Джеку и Лили, поэтому ему пришлось стоять под дождем вместе с остальными.

Кэролайн связалась с лучшей подругой мамы, Кэти Лоув, чтобы та произнесла похоронную речь. Я сидел, не слушая, пока она не начала говорить о детях Элизабет. Я услышал о моей матери некоторые вещи, которые не знал. Мать рассказывала Кэти о Саре и обо мне. Одной из них было то, что, когда я закончил юридическую школу, мама так гордилась мной, что плакала. Я никогда не видел, чтобы мама плакала, и никогда не слышал, чтобы она хоть намекнула, что гордится мной.

Когда служба закончилась, помощник шерифа немедленно повел Сару вниз по склону. Я наблюдал, как она неловко забралась на заднее сиденье машины. Когда машина отъехала, я почувствовал, как слезы навернулись на глаза, и мне пришлось повернуться к гробу мамы. Я положил на него свои ладони и стоял там, не зная, что сказать или сделать, смущенный, боясь показать слабость перед своими детьми. Я стоял до тех пор, пока толпа не разошлась, а затем по непонятной для меня причине я почувствовал желание наклониться и поцеловать гроб. Я также поцеловал ее в доме престарелых, но только после того, как все зашло слишком далеко, чтобы она могла почувствовать это. И когда я прикоснулся губами к гробу, то понял, что никогда не целовал ее по-настоящему. Эта мысль едва не добила меня окончательно.