– Руки, – приказал Опарин.
Адусьев молча протянул к нему обе руки. Они были очень красными даже при подслеповатой лампочке. На полу что-то тихо звякнуло.
– Бритва, – пояснил дядя Мотях, который тоже слышал этот звук. – Он ее в пальцах тискал. Весь раскровянился.
Опарин стянул запястья веревкой, отыскал тряпку среди хлама на полках и обмотал окровавленные кисти, чтобы кровь не пачкала вокруг. Адусьев все так же молчал. Иван Ильич забрал бритву, обернул ее бумагой. Дядя Мотях наблюдал за происходящим, кивая сразу головой и винтовкой.
– Ну что, пошли? – обратился к нему Опарин.
Адусьев встал, побрел к выходу в торговый зал. Дядя Мотях браво пошел следом. В дверях Адусьев вдруг метнулся в сторону. Выстрелом из винтовки разбило витрину. Адусьев, стремительный, как крыса, вилял по магазину, всякий раз выскальзывая из хватающих его рук. Битое стекло шумно хрустело под ботинками Опарина.
Адусьев выскочил на улицу, и тут сильный удар стоявшего возле дверей отца Германа сбил его с ног. Опарин, красный, с тяжелым дыханием, вывалился из магазина почти сразу же, а затем высунулся и дядя Мотях. Лежа на земле, Адусьев водил белыми глазами из стороны в сторону и хрипел. Жидкая грязь облепила его волосы, сомкнулась поверх тощего тела, так что в послегрозовом сумраке казалось, будто его засасывает обратно, в недра первобытной материи.
Дядя Мотях весело сказал:
– А я его по следам высмотрел. Это ведь он бедного Владьку… До чего жадность доводит! Владик – он, конечно, себе на уме был, но дурак… Этот – умный. Он хитрый. Следы вон как путал, а дядя Мотях все-таки распутал.
Опарин, безмолвно пыхтя, нагнулся над Адусьевым и связал ему ноги собственным шелковым галстуком. Выпрямился, перевел дух.
– А я, значит, поставил эксперимент, – продолжал дядя Мотях. – И под винтовочку его… Сидим, значит. Он, кстати, совсем не удивился. Ожидал чего-то подобного. Сидим, он бритву вертит. Я-то вижу, я ему говорю: «Ты даже не думай – отстрелю!». Он с досады в кулаке ее сжал и ну тискать. Сам себя терзал. А я сижу с винтовочкой и думаю: когда же умники из города додумаются…
Адусьев перевернулся набок и несколько раз сильно дернулся, как гусеница. Опарин поглядел на него, потер шею, словно без галстука ему было холодно, а потом поднял связанного и на руках понес к джипу.
– Я останусь, посторожу, – сказал дядя Мотях как ни в чем не бывало. – Вот ведь бес попутал – как я витрину-то ему разнес!
Иван Ильич Опарин тем временем дотащил Адусьева до машины и повернулся к отцу Герману.
– Возьмите у меня в левом кармане ключ и откройте багажник.
Ни о чем не спрашивая, отец Герман повиновался.
Сбросив в багажное отделение хозяина «стекляшки», Опарин произнес:
– Гражданин Адусьев, вы арестованы.
После чего захлопнул крышку и запер ее на замок.
В начале октября отец Герман обвенчал Алину с Боречкой. Гувыртовский написал рассказ о явлении святых воинов в Пояркове и снес его в районную газету и «Голос Церкви». Стасик Мрыхов поступил в распоряжение дяди Мотяха, который охотно взялся обучать его сторожевому ремеслу. Из Шексны приехал какой-то родственник Адусьева и ликвидировал магазин, который тотчас был куплен Драговозовым, в рекордные сроки отремонтирован и вновь открыт. Жизнь по обыкновению наладилась, и на Пасху Гувыртовский, в чисто постиранной, но чрезвычайно мятой рубахе преподнес глубокоуважаемой матушке Анне Владимировне следующие стихи собственного сочинения: