– Не будь вы такой тупой дурой, сохранили бы записи в формулярах! Ищи теперь убийцу!..

– Какого убийцу? – ему в спину закричала Вера Сергеевна. Она выбежала на лестницу, свесилась через перила, и ее голос разнесся по пустому холлу: – Сам тупой! Обскурант! Дрянь!

С холма, где стоял дворец культуры, далеко было видно. Прозрачный, грустный лес – в одну сторону, буроватые луга и темная речка – в другую. И церковь хорошо различима. Отец Герман легко сбежал по трем ступенькам бетонного крыльца и зачавкал по осенней дороге.

Матушка Анна Владимировна находилась уже дома и варила рябиновое варенье. После «Сироты» и беседы, закончившейся так бурно, отец Герман с особенной радостью увидел в окне кухни снующую матушку. Порой ему казалось – когда он смотрел на нее вот так, со стороны, пока она стряпает или занимается стиркой, – что вот-вот высунутся из-под ее платка иголочки, и она засопит, как Ухти-Тухти: тух-тух-тух!..

Заметив супруга, Анна Владимировна вышла ему навстречу, одергивая на ходу фартук:

– Беда, Герман Васильевич! В «стекляшке» только об этом и разговор. Я не стала слушать подробности…

Отец Герман окоченел.

– Кто? – спросил он глухо.

Матушка поморгала, а потом вдруг улыбнулась.

– Жив он, жив! Борька Манушкин, зоотехник.

– А что такого с Манушкиным?

– Отравился! Доктор уже был, говорит – будет жить.

– Отравился? Прогнило что-то в датском королевстве! – сказал отец Герман. – С чего бы Манушкину травиться? С Алиной поссорился?

Анна Владимировна немного виновато сказала:

– Ты мне сам, батюшка, запретил слушать сплетни. Я сахар купила и ушла.

– Запрет отменяется, – сказал отец Герман.

– Да мне самой противно.

– Ничего. Слушай через «противно». Сейчас любое лишнее слово ценно.

Матушка посмотрела на своего Германа Васильевича тревожно и ласково – как в те времена, когда он прилаживал к себе кобуру и уходил «брать гада».

– Покушай сперва, – сказала она, и он послушался.

Манушкин находился у себя на квартире, в жилом комплексе хозяйства Драговозова. Для сотрудников, не имеющих собственного жилья в Пояркове, были построены четыре шестиэтажки и небольшой плоский детский сад. Между домов были высажены лиственицы и безнадзорно выросло несколько березок.

Младший зоотехник обитал на четвертом этаже, в маленькой квартире, где почти не имелось вещей. Манушкин чувствовал себя бездомным и не решался обзаводиться скарбом до тех пор, пока не появится уверенность в том, что не придется опять куда-то перебираться.

Боречка полулежал в кровати, неестественно бледный, и пусто глядел на вошедшего. Потом испустил сдавленный звук и потерся лицом о подушку.

– Ну? – произнес отец Герман. – Что все это значит?

Боречка вместо ответа тонко, скорбно завыл. Отец Герман взял табурет, уселся рядом с постелью.

– Алина у тебя была? – спросил он.

– Нет… – еле слышно пробормотал Боречка.

– Кто за тобой присматривает, суицидник?

– Никто… никого не надо.

Отец Герман сходил на кухню, приготовил себе чаю покрепче и прочно утвердился в манушкинских апартаментах. Постепенно нарисовалась вся картина.

Вернувшись после утреннего разговора с отцом Германом, Манушкин некоторое время находился у себя – переодевался, собирал кое-что по мелочи, глотнул кофе; а затем направился к клеткам. Часть кроликов еще содержалась в открытом вольере, но порученные Боречке драгоценные «бургундские маргариты» находились в клетке, под неусыпным присмотром. Там был установлен особый температурный режим – и так далее.

А сегодня утром «маргариты» исчезли.

Их отсутствие обнаружил злополучный Боречка. Поначалу он долго не верил своим глазам. Отбегал от клеток, жмурился, возвращался, рылся в опилках, вытряхивал, вынув из клетки, кроличий домик. Потом сел на землю перед клетками, нелепо раскорячив ноги, завыл и стал бить себя кулаком по голове.

– В общем, тебе сказали, что ты ломаешь комедию? – спросил отец Герман.

Боречка кивнул.

– А потом?

Потом…

Трясясь и то и дело стуча по себе кулаками, Боречка на негнущихся ногах поскакал к Драговозову в тайной надежде, что все сейчас разъяснится. Еще в приемной он выпалил в лицо секретарю:

– «Маргариты» пропали!

По лицу Плахина он понял, что никакого недоразумения нет, что «маргаритов» никуда не забирали и не переводили. Плахин тихо вошел к Николаю Панкратовичу и о чем-то с ним разговаривал, прикрыв дверь. Боречка не помнит, как долго. Не дожидаясь возвращения Плахина, он убежал.

– Они все так на меня смотрели… – рассказывал Боречка. – Я же говорил: нельзя снимать с клеток охрану – боязно…

– А камеры слежения там не установлены? – поинтересовался отец Герман.

Боречка уставился на него и замигал.

– Зачем там камеры слежения? За ценными или неизученными постоянно наблюдает специалист. А красть кроликов… Да здесь у всех есть кролики. Любые. Они же плодятся…

– То есть, камер нет, а охрану выставляют только в исключительных случаях? – уточнил отец Герман.

– Именно. – Боречка вздохнул. – Но Драговозов счел, что маньяк, следивший за Катей, – более исключительное явление, чем «маргариты».

– Что ж, Борис, он ведь прав. Какой дряни ты наглотался?

– А? – Борис густо покраснел. – Купорос…

– Как же тебя спасли?

– Глупее не придумаешь… Соседка, Лада Толстикова, забежала за перчатками. Она часто их рвет, а у меня всегда есть пачка запасных. Я толком ничего не помню. Прибежал ветеринар… – Боречка болезненно поморщился. – Потом еще врач из района приезжал со специальными медикаментами.

Отец Герман приблизительно представлял себе произошедшее. Врачи не любят самоубийц и обходятся с ними наивозможно грубым образом. Боречка пережил немало трудных минут. Теперь он лежал в своей пустой комнате на сбитой постели, кое-как прикрыв мокрую, воняющую медицинской гадостью простыню одеялом. На одеяле – тоже неприятные желтые пятна.

– Ты прямо как подпоручик, – сказал ему отец Герман. – Чуть подозрение в бесчестии – тотчас пулю в лоб. Читал рассказ «Брегет»?

– Нет… – вымолвил Боречка и страдальчески закричал: – А зачем они смеялись? Если для меня теперь все, конец! Ну вот зачем мне жить? Алина… и все, они ведь думают, что это я спер! В Молочном есть один кроликовод…

– Конкурент?

– Так… мелочь, но завистливый и с амбициями. А я ведь учился в Молочном. Практику там проходил. Они точно думают, что это я…

– У тебя, Борис, нет для этого самой главной вещи, – сказал отец Герман.

– Смелости? – горько вопросил Боречка, с осторожностью шевеля под одеялом ногой.

– Мотива. Тебе совершенно не нужна эта кража.

– Все равно. Я не досмотрел.

– Ты ведь беспокоился о том, что охрану с «маргаритов» сняли, – напомнил отец Герман.

– А письменную докладную не подал.

– Борис, у тебя есть враги?

– Какие у младшего зоотехника могут быть враги?

– Могут, уж ты мне поверь. Люди обладают подчас весьма причудливым устройством души. А у жениха дочери босса врагов море.

Боречка пожал плечами.

– Алина, по-моему, до меня ни с кем не гуляла.

– Есть интересная категория: тайные завистники.

– Честное слово, не знаю.

– Ну ладно, – вздохнул отец Герман. – Обещай мне, что больше такого не повторится. Никакого купороса.

В глазах Боречки метнулся ужас.

– Я так испугался, – признался он и заплакал.

– У тебя есть фотографии этих кроликов?

Борис в слезах покачал головой.

– Хотели для рекламы снять с ними Наталью Еланину – с голыми плечами. Вообще на самом деле она до пояса раздетая, но за кроликами почти ничего не видно.

Еланина работала в рекламном отделе и обладала исключительной внешностью: красивое славянское лицо с прозрачным голубым взором, тяжелые округлые плечи, словно нарочно созданные для меховых боа или легких, щекочущих шею шубок. Она считалась «лицом фирмы».

– Что, не успели? – огорчился отец Герман. – А в каком-нибудь каталоге этих «маргаритов» нет?