– Да, – сказал Опарин. – Но почему вы так уверены, что он местный?

– Потому что он вырвал рисунки с изображениями инопланетян из книги, бывшей в поярковской библиотеке.

– Хм, – сказал Иван Ильич.

Пока Опарин оформлял Алевтину, что заняло у нее менее получаса, отец Герман находился в церкви Рождества Пресвятой Богородицы, которая стояла на площади напротив «Монстра». Церковка была старая и чрезвычайно обжитая. Она казалась многолюдной даже тогда, когда никого, кроме женщины в бесформенном черном платке, с кислым видом протирающей свечник, там не было. Отец Герман взял листок «Голос Церкви», время от времени выпускаемый приходом, и в полумраке прочитал следующий поучительный случай про смерть колдуна.

Как известно, колдун не может умереть, не передав свою силу, и перед смертью очень мучается. И вот умирает один такой колдун, а внук, бывший при нем, не хочет принимать в себя чародейскую силу. Второй день не может отойти дед, третий… Наконец внук решился. Тайно взял маленькую иконку Пресвятой Богородицы, приложил к груди под рубашкой, а другой рукой взялся за руку деда. Тут старый колдун сразу помер. Икона же вошла в тело внука и приросла к нему – как родимое пятно, так что удалить ее невозможно. И главное – она стала совершенно темная, но водой не отмывалась.

Благоразумный внук колдуна провел всю жизнь в покаянии, и на тридцатый год такой жизни икона у него на груди начала светлеть, а к сороковому сделалась совершенно чистой, после чего сей раб Божий отошел ко Господу. «Это было в 2007 году», – лаконически завершалась заметка.

Отец Герман нашел заметку интересной и заплатил за листок два рубля.

Тут с площади донесся бодрый гудок – Опарин избавился наконец от Алевтины и готов был к визиту в больницу. Конечно, можно просто послать запрос по электронной почте, но ответ на него мог прийти и через неделю, если не позднее. Кроме того, медики не любили делиться данными, которые считались конфиденциальными. Опарин по-прежнему оставался в приподнятом настроении, был по-злому весел и готов ко всему.

Джип ворвался во двор новой районной больницы – примерно того же года постройки, что и «Монстр», и сходной архитектуры. Несколько больных в халатах и тапках бродили среди скамеечек и подстриженных почти под ноль кустов. Одна скамейка была опрокинута и лежала на буром газоне, как будто в обмороке. Из окон выплывала тяжкая вонь больничной кухни.

– Как думаете действовать? – осведомился Опарин у отца Германа, пока они поднимались по пандусу, а затем путешествовали в лифте до главврача.

– Имеет смысл смотреть у них в базе данных графу «место рождения». Выберем всех из Пояркова, кто состоял на учете.

– Угу, – сказал Опарин и потер руки. На одной была свежая царапина, оставленная острыми женскими ногтями. – Вот так просто?

– Именно, – подтвердил отец Герман.

Когда они снова садились в джип, над Шексной висела черная туча, из которой вырывались яростные молнии. Ветер гнал по стареньким мостовым райцентра сор и листья, где-то совсем неподалеку отчаянно бился ставень, с каждым ударом все звонче – рассыпаясь на щепки. Перекрикивая грозу, завелся мотор, и почти сразу с небес хлынуло. Потоки воды падали на город отвесно, в лобовое стекло как будто плескали из полного ведра. Джип медленно двинулся по улице, возмущая воду. Город преобразился – обезлюдел, его очертания размылись, стерлись, словно мироздание начало сворачиваться, уходить к истокам, к пятому, четвертому, третьему дню Творения. Но потом, когда Шексна осталась позади и растянулось шоссе между кулисами лесов, гроза пошла на убыль, и мир сделался темным, прозрачным и гневным.

– Адусьев! – вымолвил наконец отец Герман.

Иван Ильич сильно фыркнул носом и полез в карман за носовым платком.

– Адусьев. Очень просто. Он объявлял в магазине, что уезжает в город за товаром, – заговорил Опарин медленно. – На самом деле товар доставлял ему Влад Стафеев. Адусьев садился на автобус в Поярково, ехал в любую произвольную точку и там высаживался. Не очень далеко. На остановке дожидался очередного автобуса и из числа выходящих пассажиров выбирал себе жертву.

Совершив убийство, он выходил на шоссе и добирался с попуткой до следующего населенного пункта. И уж оттуда возвращался домой, кружным путем, с пересадкой. Иначе его давно бы заподозрили.

– Люди не наблюдательны, – сказал отец Герман. – Особенно здесь.

В архиве больницы им, хоть и неохотно, но все же сообщили о том, что Адусьев Игнатий Федорович был «похищен инопланетянами» в возрасте тринадцати лет. Его доставили с острым неврозом, он требовал компьютер и пытался нарисовать головастых, глазастых уродцев, вроде тех, что с рекламы сыра «Чеддер – он и на Марсе Чеддер». Тогдашний невропатолог, старый материалист Валерьян Аркадьевич Котомкин, писал в отчете, что над мальчиком было совершено насилие, которое оказало разрушительное воздействие на его психику.

Котомкина Иван Ильич помнил. Лет десять назад он упал под поезд с пригородной платформы. Тогда предполагали несчастный случай – доктор был уже немолод и жаловался на головокружения. Лесные убийства начались примерно в это же время.

Иван Ильич гнал машину по зеркальному шоссе, пригибаясь к рулю. Отец Герман слышал, как он скрипит зубами.

Ближе к Пояркову воздух утратил кристальную прозрачность, там было серо, и в небе проглядывало уже голубенькое. Грозой сорвало остатки листьев. Мокрые деревья выглядели смущенно и как будто подслеповато жмурились.

Бросив джип у въезда на проселок, Опарин выскочил из машины, поднял фонтан из глубокой лужи и, не разбирая пути, побежал по раскисшей дороге в сторону «стекляшки». Отец Герман зашлепал за ним.

Продавщица красавица Жанна взглянула на заляпанного Опарина только мельком и приказала:

– В таком виде – выйдите, гражданин!

– Где хозяин? – грозовым голосом осведомился Опарин.

– Здесь продукты! – вскричала Жанна. – Немедленно выйдите!

– Адусьев где? – повторил Опарин.

– Не знаю… В подсобке, может быть… Туда нельзя! – всполошилась она окончательно и выскочила из-за прилавка.

Опарин посмотрел на Жанну, широко разинул рот, заревел и затопал ногами, роняя с брюк комья жидкой глины. Жанна попятилась, побелела и с визгом выскочила вон. Опарин сразу успокоился, обтер лицо платком, бросил платок на пол и деловито полез в подсобку.

Там было темно и тесно от ящиков. Мерцали бутылки, консервы стояли в ряд, как солдаты в своей бумажной униформе, и наводили на мысли о войне. На ум легко приходили слова: эшелон, пополнение, доппаек. Вдалеке тускло горела засиженная мухами лампочка. Там, под лампочкой, находилось что-то живое. Там дышали, немного шевелились – Опарин ощущал близкую притаившуюся жизнь, как Баба-Яга, безошибочно чуявшая русский дух.

– Эй! – крикнул он. – Господин Адусьев? Выходите!

– Он не может! – отозвался смешливый голос.

Опарин ничуть не удивился.

– Это почему еще?

– А я его, супчика, под прицелом держу, – пояснил голос. – Супчик, супчик мой без мяса, – замурлыкал он, а потом строго прикрикнул: – Куды? Сидеть! Отстрелю!

Опарин пробрался наконец к лампочке, и перед ним открылась такая картина. Владелец магазина, господин Адусьев, желтовато-бледный, безмолвный и неподвижный, сидел на перевернутом ящике, уткнув локти в колени. А перед ним на старом табурете вертелся и кобенился дядя Мотях с охотничьей винтовкой, направляемой Адусьеву то в голову, то в грудь.

– Явился! – приветствовал Опарина дядя Мотях, не поворачивая к нему головы. – А ты долго соображал… Я вот этого гада быстро раскусил. Давай наручники. Одевай на него.

Опарин вдруг понял, что наручников при нем нет. Дядя Мотях это тоже понял.

– Что, забыл? – выговорил он с видом величайшего презрения. – Тьфу ты! У меня веревка есть. Давай, вяжи его, а я посторожу. Он, сволочь, опасный.

Опарин взял веревку из кармана дяди Мотяха и приблизился к Адусьеву. Тот поглядел тускло, но даже не пошевелился.