– Тоже святой, – полуутвердительно спросил Иван Ильич.

Отец Герман вздохнул.

– Хорошо, – молвил Опарин. Он прислонился к стене и посмотрел Машукову в глаза. – Изложите мне свою версию. Не стесняйтесь. Валяйте! – Он махнул рукой. – А сажать кого порекомендуете? Князя тьмы? Вы уж скажите, пожалуйста, чтоб я знал заранее, а не тыкался, как дурак.

– В принципе, во всех подобных случаях замешан Князь Тьмы, но сажать, естественно, следует не его.

Опарин иронически покривил губы, но отец Герман, не обращая на это внимания, продолжал:

– Убийца находился неподалеку от Пояркова и, видимо, собирался напасть на Мрыхова, но этому намерению помешали воины Анатолий и Корнилий. Тогда он выбрал себе другую жертву – Пестрову.

– Что же они Пестрову-то не защитили?

– Этого я не знаю, – признал отец Герман.

– Значит, убийца подъезжает к Пояркову и видит на остановке Мрыхова, – задумчиво проговорил Опарин. – Мрыхов подросток – во всяком случае, субтильный юноша и довольно странненький. Он вполне подходит на роль жертвы. Убийца выходит из автобуса. Почем ему знать, что Мрыхов в автобус не сядет?

– Потому что, согласно вашему предположению, убийца часто ездит этим маршрутом. У него была возможность изучить привычки Стаса.

– Предположим. Предположим. Убийца сел на автобус в Шексне и стал приглядываться к пассажирам, но на этот раз никого подходящего не заметил… Хотя – почему? Пестрова ведь ехала одна.

– Пестрова могла болтать с соседкой по автобусу, – сказал отец Герман. – Такие девушки общительны. Он не был уверен в том, что она действительно едет одна. А ему требовалось убить. Я думаю, что он давно присматривался к Мрыхову, но держал его про запас, на крайний случай.

– Почти убедили, – молвил Опарин, и не понять было, иронически или на полном серьезе. – Он видит Мрыхова, выходит, но тут замечает, что Мрыхов не один. А раньше, из окон автобуса, он этих воинов не замечал – так, получается?

– Это тоже вполне возможно.

– Вас послушать, так все возможно… Почему в Поярково вышла Пестрова? Ей нужно было до Нижних Турусов. Это следующая остановка.

– Послушаем, что скажет водитель, – предложил отец Герман.

Опарин временно скис. Отец Герман достаточно успел присмотреться к этому человеку, чтобы понять, что это очень ненадолго.

– А кстати, Иван Ильич, – сказал Машуков, когда они возвращались в опаринский кабинет, – Мрыхов донес сюда стаканчики с кофе и не обжегся. Вы заметили?

– Ну и что? – пробурчал Иван Ильич.

– А как ваши сотрудники их носят? – полюбопытствовал отец Герман.

– На подносиках, – сказал Опарин. – Слева от автомата стопка их лежит. Не заметили?

Домой отец Герман и Стасик добирались по-простому, на автобусе. Стасик утомленно дремал, приложив старообразное личико к окну. Отцу Герману видны были сбоку крохотные, тонкие морщинки, пробегавшие во все стороны по щеке и виску, – как будто Стасик был картиной и от неправильного хранения потрескался.

Герман Васильевич пытался думать о случившемся чуде. Ему было почему-то неловко, и он внутренне искал себе оправданий – как иной раз человек пытается мысленно оправдаться перед умершим, которому при жизни недодал любви и внимания. Стасик принял чудо так естественно, словно ничего иного не ожидал; а вот отец Герман отнесся к вмешательству святых, скорее, так же, как Опарин. То есть – никак не отнесся. Некие посторонние свидетели отпугнули от Мрыхова убийцу. Сами они, как убедительно доказал в ходе следственного эксперимента Машуков Г.В., убийцами не являются; ergo, их можно смело выбросить из головы.

За окном автобуса, над реденькими волосиками мрыховской макушки, проползали Дрязгино, Закопаево, Лужки; подхваченные автобусом с обочин, вскарабкивались в салон энергичные старухи, втаскивали массивные корзины, покрытые ветками; ехали, потом выходили… Наконец дорога устойчиво пошла в гору – последний, долгий подъем перед Поярковым, заветная стартовая площадка мотоциклистов, точка, где по ночам белое шоссе влетает в звездное небо. Стасик ощутил во сне, как поднимается автобус, и проснулся, одна щека совершенно мятая, как будто сделана из бумаги.

– Приехали, – сказал ему отец Герман. У него было нехорошее предчувствие, которое с каждой минутой усиливалось.

Мрыхов улыбнулся светло и слабенько и, сойдя на поярковскую землю, объявил, что будет теперь спать. Отец Герман взял с него слово, что тот не пойдет ни на остановку, ни в лес; Стасик покивал и удалился в какие-то старозаветные лопухи, а Герман Васильевич поспешил домой. Как-то нехорошо было у него на сердце.

Предчувствие его не обмануло. В поповском домике прочно засела Капитолина Ивановна Пестрова – мать девушки Ольги, жертвы. Матушка Анна Владимировна была бледненькая и подавала чай, не глядя на гостью, – верный признак того, что сердится. И круглые щечки матушки отвисли, как у бульдожка, – еще одна неблагоприятная примета.

– А вот и батюшка, – объявила она без радости, быстро, как чужого, зацепив взглядом отца Германа. – Я на огород пойду, редиску выдергаю.

И скрылась.

Капитолина Ивановна встретила отца Германа кисленькой улыбкой, заискивающей и вместе с тем людоедской. Несчастье раздавило ее, как жабу.

– Мне вот посоветовали, – начала она, – обратиться к вам.

– Насчет чего? – осторожно осведомился отец Герман. Он опустился на стул, вздохнул. Матушка, словно явившись из-под земли, бесшумно налила ему чаю, капнула туда самодельного ягодного настоя, после чего опять скрылась.

Пестрова надвинулась.

– Насчет погребения Лялечки, – выговорила она, и губы у нее затряслись, зашлепали, помада как-то сама собою размазалась, сползла на подбородок и щеку.

Отец Герман поразмыслил немного.

– Вы в похоронное бюро обращались?

– Да, обязательно, но я хочу, чтоб все по правилам…

– По правилам, – сказал бывший следователь Машуков, – вы должны для начала оформить свидетельство о смерти.

Пестрова несколько раз кивнула. Будьте благонадежны, все справки у нее при себе, в кошеле с железной застежкой, погребены на дне хозяйственной сумки.

– Мне не отдают пока Лялечку, – она всхлипнула. – Говорят, что она – доказательство… Нельзя ли повлиять?..

– Скоро отдадут, – утешительно сказал отец Герман.

Капитолина Ивановна заплакала, перечисляя кабинеты и должностных лиц, с которыми успела переговорить. Машуков вполне оценил ее хватку. Пестрова-старшая, подобно киту, заглатывала на своем пути огромные массы воды в поисках питательного планктона.

– Чем же я могу помочь? – спросил отец Герман.

Пестрова устремила на него бесцветные, налитые слезами глаза.

– Положено ведь отпевание…

– Вполне законно и благочестиво, – согласился отец Герман. – А дочь ваша, раба Божия Ольга, была ли крещена?

Глаза быстро заморгали. Под влагой в них мелькнули, сменяя друг друга, непонимание, паника и страшненькое, глупенькое лукавство.

– А нельзя как-нибудь… устроить? – с намеком проговорила Пестрова.

– Простите, устроить что? – уточнил отец Герман.

– Договориться, – пояснила Пестрова, усиливая голосом нажим.

– С кем? – осведомился отец Герман.

Пестрова глядела не моргая. Слезы высохли.

– Ну, с вами.

– О чем?

– Отпеть Лялечку… – и снова зашлепали губы.

– Была ли дочь ваша Ольга крещена в Православной Церкви? – неприятным тоном спросил отец Герман. Обычно в этот момент допрашиваемые начинали сыпать ругательствами и говорить правду.

– А нельзя… – начала Пестрова.

– Отвечайте! – перебил отец Герман.

Пестрова съежилась и выдавила:

– Нет.

– Ни вы, ни ваши родственники не крестили Ольгу в детстве? Может быть, бабушка? Кто-то из знакомых?

– Нет, – сдалась Пестрова.

«И для чего это соврано, будто говорить правду легко и приятно?» – думал отец Герман, созерцая, как корчится Капитолина Ивановна.

– А сама Ольга выказывала интерес к Православию?