Она не ответила. Воспоминания дяди Георгия она слушала рассеянно.

А он говорил спокойно, как будто речь шла вовсе не о том, отчего побелели его волосы.

— Я немного увлекся, но расскажу вам о командире нашей боевой группы. Он работал стрелочником на станции.

— Старому человеку дай слово, он и остановиться не может, — с досадой проговорила девушка.

Мартин не понял, кому предназначались эти слова. Или это были ее мысли вслух? Мурашки поползли у него по коже. Что представляет собой та, которая сидит возле него?

Он знал, кто такой этот стрелочник, о котором начал рассказывать дядя Георгий. Дома на столике под его портретом лежит семейный альбом.

Дядя Георгий продолжал:

— Процесс привлек всеобщее внимание в городе и районе. Пахари и землекопы, обходчики и машинисты пришли защищать стрелочника. Зал суда оказался мал, чтобы вместить их всех. Когда фашистский прокурор произносил свою обвинительную речь и через каждые два слова говорил о смертном приговоре, в зал протиснулся старший жандарм. Осклабившись, он подал записку прокурору. Во время паузы между словами прокурор прочел записку. Жандарм поспешил сказать ему: «Дочь! Поздравляю!» Прокурор продолжил свою речь, пропитанную жаждой смерти…

Девушка вдруг захотела, чтобы они вышли. Почему? Устала. Воздух в небольшом зале тяжелый, плохо влияет на нее. Слова о воздухе ударили Мартина в самое сердце. Он хотел ответить ей, что воздух этого зала — это воздух воспоминаний. Таким же воздухом дышал стрелочник во время того процесса, прежде чем встал перед дулами винтовок. Стрелочник был его отцом.

Мартин не раз слушал эти воспоминания дяди Георгия, но всегда, когда тот начинал рассказывать, он как будто слышал их впервые. И каждый раз думал о девочке, родившейся в тот самый день, когда был произнесен смертный приговор его отцу. Ведь и с этой девушкой они ровесники. Мартин родился за двадцать дней до вынесения приговора. Это она? Знала ли она, кем был ее отец? Возможно, ей сказали. Скорее всего, ее мать ей сказала. Но Мартин был уверен, что ей не сказали главного — что ее отец жаждал смертного приговора стрелочнику. Он хотел этого алчно, злобно, в опьянении произнося обвинительный приговор именно в тот день, когда у него родилась дочь.

Девушка встала, а вместе с ней и Мартин. Дядя Георгий уже заканчивал. Мартин знал, чем он завершит свои воспоминания. Знал, что на глазах у него появятся слезы, которые он вытрет обратной стороной ладони, как вытирают вспотевший лоб.

Он кивнул, извиняясь, дяде Георгию, но тот не видел его. Мартин шел за девушкой как во сне, в висках стучала кровь. «Значит, она — дочь прокурора, — думал он. — Только она может так реагировать на воспоминания дяди Георгия. Как я не почувствовал этого сразу? Как неожиданно истина открылась мне! Но почему я должен был влюбиться в нее?» Сердце у него сжималось от боли.

Они вышли на улицу, и она сразу взяла его под руку, не стесняясь, что вокруг много людей. Пусть все видят, что она, дочь прокурора, идет под руку с сыном стрелочника, смертный приговор которому ее отец когда-то подписал с легким сердцем, подписав вместе с ним и свой собственный приговор, приведенный в исполнение народным судом. Мартин попытался выдернуть свою руку.

— Спасибо тебе, — сказала она и поцеловала его в висок. — Мне действительно стало плохо.

В виске у него гулко пульсировала кровь. Почувствовала ли она это?

— Извините. Кто по профессии ваш отец? — глухим голосом спросил он.

Не отпуская его руку, она ответила, что отец ее служащий, банковский служащий. В этом году в качестве награды он едет в Венгрию.

— А раньше?

Она искренне удивилась, ответила, всегда помнила своего отца банковским служащим.

— Раньше он был прокурором, — сказал он.

Девушка замедлила шаги:

— Мартин, что с тобой?

Впервые она заговорила с ним прямо. И впервые он почувствовал, что девушка не выпускает его руку не потому, что душный воздух в переполненном зале утомил ее.

— Он был прокурором, — убежденно сказал Мартин. — И вынес смертный приговор моему отцу. Тот стрелочник, о котором рассказывал дядя Георгий, — мой отец. Пойдем ко мне, я покажу тебе его портрет.

Она остановилась. Отпустила его руку, но сразу же схватила ее снова, обняла его:

— Мартин!

— И он объявил смертный приговор в тот день, когда ты родилась. Мы с тобой ровесники. Я давно хотел тебя найти, поговорить с тобой и в конце концов нашел.

Девушка прижималась к нему, дрожала. И голос у нее дрожал.

— Вернемся в зал, мне уже лучше, — сказала она.

— Мы не можем вернуться, — ответил Мартин. — Дядя Георгий все рассказал и сейчас вытирает глаза. — В голосе его была злоба. Такая злоба, что он сам испугался.

Он вспомнил о своем сиротском детстве, о юности, о молодости, в которой ни разу не произнес слова «папа». Его трясло. Он сжал кулаки, и ногти впились в ладони. Он боялся, что ударит ее.

— Мартин, даже если допустить, что мой отец был прокурором, разве я чем-то виновата?

Она произнесла эти слова спокойно и этим как будто обезоружила его. Он смягчился. Вгляделся в ее лицо. Дядя Георгий рассказывал ему подробно, как выглядел тот прокурор. Нет, подбородок у нее не был острым и брови не нахмуренные. А может быть, она на самом деле была дочерью служащего банка?

— Извини, — сказал он. — И до свидания.

Он повернулся и медленно пошел к повороту, а после поворота побежал. Бежал и быстро удалялся от нее. Только когда добежал до дома, вспомнил, что даже не узнал номер ее телефона. И понял, что не мог бы сделать это. Ведь он встретил дочь служащего банка, а разговаривал со своей далекой ровесницей, родившейся в тот день, когда прокурор вынес смертный приговор его отцу.

Перевод Б. И. Коровина.