Ноги у тебя совершенно промокли, из носу течет. Ты снова чихаешь. Единственное, чего тебе недоставало, думаешь ты, так это простудиться, схватить ангину или воспаление легких в самый разгар мобилизации, когда бойцу не пристало носиться со своими болячками, как сказал бы Тибурон. Здесь нет матери, которая поила бы тебя в постели горячим отваром из лимона и листьев куахани́, растирала спину ментоловой мазью и разными домашними снадобьями. Не придет и дядя Хорхе со своими теориями о влиянии йоги на щитовидную железу и пранами[166], помогающими снять воспаление слизистой оболочки. Ты не сможешь применить средство глухого Тапиа: бутылку рома — на стол, сомбреро — на стул, и когда сомбреро заговорит с тобой — хвори конец. Но самое печальное не в этом, а в том, что тебе надо быть здоровым, совсем здоровым, чтобы сражаться и, возможно, умереть. Таков парадокс войны: ты не жалея сил готовишься к ней, а потом все равно погибаешь, как один из тех породистых петушков, что держал твой дед в Камагуэе. Однажды ты видел, как они дрались, разгоряченные кровью и криками зрителей, с лету вонзая друг в друга шпоры. Дед берег их пуще глаза и очень горевал, когда его чемпион, красивый петушок с пурпурной спиной и черным хвостом, упал на арену обессиленный, с выщипанными перьями, располосованной шеей — упал и уже не смог подняться. Ты снова заходишься в кашле, никак не можешь остановиться; к тому же тебя знобит. Откашлявшись, ты прячешь в карман платок и решаешь продолжить обход, на этот раз в противоположном направлении, чтобы немножко подвигаться, размяться.
Ты знаешь, что и до болезни не был готов к таким испытаниям. А к атомному нападению, вероятно, никто не готов, да и как к нему подготовиться? Ты думал раньше, что твой взвод практически непобедим благодаря 82-миллиметровым минометам, способным стрелять на километры, и надежной поддержке безоткатных орудий, которые могут сокрушить любые укрепления противника. К тому же негр Чано теперь разбирается в радиолокаторах — этом дьявольском оке, а Майито выучился стрелять из счетверенных зенитных установок. Словом, у вас есть все необходимое, чтобы добиться еще более впечатляющей победы, чем на Плая-Хирон, считал ты. Но говорить о защите от ядерного удара — это все равно что задаваться вопросом в духе средневековых схоластов: сколько ангелов уместится на кончике пальца Серхио Интеллектуала. Тони даже в голову не пришло упомянуть об атомной угрозе на своих знаменитых занятиях, хотя он во всех подробностях расписал вам секретное оружие, разрабатывавшееся в фашистской Германии, и снаряды Фау-2, с помощью которых Гитлер намеревался уничтожить столицы союзников. Об этом не вели споров и ваши «доморощенные стратеги», как язвительно назвал Интеллектуал компанию, которая однажды в лагере всю ночь обсуждала вопрос — осмелятся ли янки напасть на нас после того, как их наемники потерпели поражение на Плая-Хирон. Вы стояли неподалеку от свежевспаханного поля, и глухой Тапиа жег коровьи лепешки, чтобы отпугивать москитов, а усатый милисиано, на время переведенный к вам из другого взвода, доказывал, что Соединенные Штаты никогда на такое не решатся, потому что это будет мировой скандал: великая держава напала на маленький остров. «Да что вы, это же им невыгодно». Чучо Кортина вынул сигару изо рта и разразился длинной лекцией о соотношении сил, не упустив случая лишний раз призвать вас к бдительности: «Враг не дремлет, товарищи». Тибурон, который был в хорошем расположении духа, побился об заклад с Тони, что американцы нападут на вас еще до Нового года, — вы свидетели. Проигравший угощает всех жареной поросятиной с фасолью в «Бодегита дель медио», а в качестве аперитива ставит вам в баре «мохито». Само собой подразумевалось, что если янки придут, они навсегда останутся в вашей земле. Никто не сомневался, что потом все вы встретитесь в ресторанчике «Бодегита дель медио», этом прибежище артистов, скучающей богемы, гурманов, и будете слушать там гитару Карлоса Пуэблы[167], стихи какого-нибудь поэта, рассматривать надписи и имена, оставленные на стенах, и сами сочините что-нибудь вроде: «Сюда привел нас Тибурон — за угощенье платит он».
Пора поменяться местами с Серхио. Ты подходишь к кабине и делаешь ему знак. Интеллектуал аккуратно гасит окурок, прячет его в карман и осведомляется, все ли в порядке. «Вроде бы, — отвечаешь ты, — если не считать, что я окончательно простудился», — и забираешься в кабину. Теперь надо как-то скоротать время до конца дежурства, если, конечно, раньше вас не атакуют.
Война не была предсказана в твоем гороскопе, составленном дядей Хорхе по положению звезд в день и час (час, правда, был взят приблизительно), когда ты появился на свет. Это произошло в одно из воскресений апреля, и поэтому Овен наделил тебя непокорным характером, богатым воображением, пылким темпераментом, чувствительностью и внутренним родством с рожденными под знаком Льва, Рыб и Стрельца, на которых ты смело мог положиться, ибо они разделят с тобой твои радости и печали. Ты будешь подвержен головной боли, простудам, ангинам, а также расстройствам органов чувств, в первую очередь зрения. Тебе предстоят долгие путешествия — иногда неожиданные. — которые сделают твою жизнь богаче и разнообразней; приятные известия летом в дождливые дни и горькие разочарования осенью, а также в холодное время года. Ты будешь пылок в сердечных делах и пойдешь на все ради счастья, но и взамен потребуешь такой же полной отдачи. Любовь, жаркая, ненасытная, будет для тебя и неистовым ураганом, и сладостной мукой. Твое счастливое число — семнадцать, символизирующее веру, надежду, милосердие, а также интуицию и силу ума; оно поможет тебе сделать правильный выбор в жизни и осуществить задуманное. Твердый и прозрачный алмаз станет твоим талисманом, а покровительствовать тебе будет Марс, огненная планета, которая даст тебе мужество, решимость и энергию, чтобы добиться невозможного и преодолеть все препятствия. Не исключено, что тебя ждет успех в обществе: аплодисменты, которые, впрочем, быстро стихают; дурман славы, незаметно кружащей нам голову; похвальные речи, на которые не скупятся, пока ты у власти… Но ты, конечно, будешь помнить о том, что все в этом мире, как сказал пророк, лишь суета сует и томление духа.
По крайней мере это — и не только это — обещал тебе дядя Хорхе в тот вечер, сидя в своей комнате за столом красного дерева, на котором разложил оккультные книги, карты звездного неба и настоящий секстан, каким пользуются моряки. Он водил тонким пальцем по созвездиям Андромеды, Персея и Кассиопеи, дошел до Ориона — этого могучего исполина и охотника, достойнейшего сына богов, — и снова вернулся к Овну — барашку, с которого начинается зодиакальная эклиптика. Ты верил тогда каждому дядиному слову, покоренный его строгими жестами и безмятежным взглядом, свидетельствовавшим о внутреннем успокоении, — его достигают лишь те, кто много грешил в жизни, пока однажды, по дороге в Дамаск, не испытал внезапного озарения и не уверовал[168]. Тебе было тогда лет тринадцать — четырнадцать, и ты восторженно внимал рассказам о похождениях дяди, который сражался в армии Сапаты[169] и был ранен в грудь шальной пулей. Его сочли убитым и оставили посреди голой равнины, где бродили лишь одичавшие лошади да кружили голодные стервятники. Раненого подобрали священники, пробиравшиеся в Соединенные Штаты, и на носилках несли до Ларедо, где какой-то янки вскрыл обычным ножом рану и извлек медную пулю, которую дядя до сих пор хранил в футляре из-под ожерелья Маргариты. Оправившись от ранения, он поехал в Сан-Антонио и там, не найдя работы, обросший и исхудалый, стал выступать перед толпой, расписывая свою несчастную судьбу, вынужденное изгнание, прекрасную сеньориту, которую любил и навсегда потерял, тяжелую болезнь, что причиняет ему невыносимые страдания, — словом, все причины, заставившие его прийти к выводу: единственный выход — это самоубийство, и он совершит его, лишь только любезные слушатели соберут немного долларов, чтобы он мог быть уверен, что потом его тело отправят на родину, похоронят, как полагается по христианскому обычаю, и отслужат мессу по его грешной душе в храме пресвятой девы Гуадалупской. Закончив сбор пожертвований, дядя Хорхе вынимал револьвер — разумеется, незаряженный — и приставлял дуло к правому виску. Затаив дыхание, публика ожидала оплаченного ею выстрела, но в решающий момент появлялся запыхавшийся друг и радостно сообщал несчастному, что его судьба переменилась, что невеста по-прежнему верна ему, что его разыскивает мать, а священник обещает работу… Словом, жизнь не потеряла для него смысла. Зрители свистели, возмущались, аплодировали, некоторые женщины даже плакали, а Хорхе тем временем поспешно ретировался, чтобы повторить выступление в следующем городке.
К счастью, все это продолжалось недолго, рассказывал он тебе, поскольку в одном из селений его поджидал шериф с орущей пьяной толпой, которая грозила, если он и на этот раз не застрелится, повесить его на первом попавшемся суку. Дядя Хорхе чудом ускользнул от погони, вспрыгнув на подножку проходившего мимо поезда, и глухой ночью постучался в ворота монастыря кармелитов, носивших мешковатые балахоны, подпоясанные вервием, из-под которых виднелись загрубелые босые ступни. Много дней и ночей пробыл он среди монахов. Поначалу дядя Хорхе дрожал от страха, но потом успокоился и проводил время в размышлениях о добре и зле, прогуливаясь по тенистому патио, тишину которого изредка нарушали размеренные удары колокола. Он прочел сочинения святого Ансельма и вдруг уверовал, что и он должен жить за монастырскими стенами и оттуда взирать на дряхлеющий мир, на войну, на борьбу, противную божественным целям. Нет, не борьба, не мирские интриги станут отныне его уделом, а кротость; не о земле должен он думать, но о деснице божией, ведь он не индеец, не крестьянин, не революционер с перекрещенными ремнями патронташа, а человек, стремящийся к той единственной истине, которая может открыться лишь вдали от суетного мира. Однако его не приняли в монашеское братство (справедливо не доверяя его столь быстрому обращению и южному темпераменту, переменчивому и непредсказуемому, особенно если учесть близость беспокойной границы) и предложили вернуться на юг, к своим, чтобы обратить в истинную веру язычников или погибнуть смертью мученика от каменьев, прославляя имя Христово.