Г Л А В А XXXIII

Настя дала согласие погостить у Клавы в деревне.

Домой в деревеньку летели наставительные письма, как встретить их, где разместить: лучше всего в летней половине избы, впрочем, они невзыскательны, лишь бы погода не подкачала!

Насчет погоды отец отписывал, что он не волен: церквушку-де в их приходе закрыли, а потому негде помолиться.

— Шутник папанька. Ну да ты его увидишь, он тебе должен понравиться, — заранее предсказывала Клава и заискивающе добавляла: — Где две недели, там и третью прихватишь.

Фанерные баулы в дорогу были набиты до отказа — невелика ученическая стипендия, но на гостинцы хватило. Кроме того, Настя везла в любовно склеенном и разрисованном Клавой конверте свой первый гонорар в пятьдесят рублей — целой бумажкой, полученной в журнале за напечатанный там рассказ. Деньги предназначались маме.

Два авторских экземпляра журнала были у Насти под рукой. Соскучится, приоткроет крышку баула — и вот они голубчики, далеко разнесшие по стране ее имя под первым, пусть еще несовершенным рассказом.

С Савеловского вокзала путешественницы уезжали под дождик отгуливать свой первый рабочий отпуск. А накануне они хорошо поработали среди населения по внедрению займа второй пятилетки.

Девчат провожал Филипп Клейстеров в своей милицейской форме: аккуратный, подтянутый.

— С охраной уезжаем! — шутила Клава, ласково оглядываясь на Филиппа, несшего баулы.

В вагоне Филипп дал девушке свою фотографию.

— Покажи там дома, пусть привыкают к моей физиономии! — попросил он.

— Покажу! — коротко отвечала Клава, а про себя подумала, что ее родителям Филипп должен понравиться.

В Калязин прибыли по расписанию к двум часам дня, и тут, словно по заказу, выглянуло солнышко. Теперь оставался последний перегон, и они, считай, дома. В Угличе назначена встреча с отцом, собственный транспорт папаня подаст, на Листике прикатит. Коняга резвый, особенно когда в настроении находится.

— В настроении? — удивилась Настя. — Сложные отношения у вас с конем.

Клава ничего не ответила подруге, а лишь как-то неопределенно улыбнулась; пора было идти на вокзал разузнавать, когда отправляется местный поезд до Углича.

Она быстро вернулась и сказала, что в их распоряжении целых два часа, которые можно провести с пользой.

Настя согласилась: с пользой так с пользой, на то они и путешественники. Пристроив баулы в камеру хранения, девушки отправились побродить по городу и поздороваться с Волгой-матушкой.

Клава бывала здесь проездом, а Настя никогда — и все же Калязин как будто был знаком ей, он напоминал собственный городок с мощенными булыжником улицами, деревянными домами, украшенными резными наличниками и князьками на крышах. Все окна домов уставлены цветами в плошках, шагаешь мимо, словно по оранжерее: одно окно красивее другого.

— Уютненько живут эти горожане, даже завидки берут! — говорила Клава, повертывая голову то влево, то вправо.

Через несколько минут девушки стояли на высоком берегу Волги с приткнувшимися к нему баржами, мелкими суденышками. В неторопливом величии река катила свои раздольные воды, просвечивая у берега песчаным дном.

Настя не отводила восторженных глаз от реки.

— Здорово? — допытывалась Клава с горделивым чувством причастности к приволжской красоте. — А ты посмотрела бы, что бывает в ледоход! С пятиэтажные дома льдины прут. Треск, грохот.

— Эй, волжаночки, составьте компанию, прогуляйтесь с нами до Казани, — закричали с катера два черномазых матроса в тельняшках. — Не пожалеете, честное слово. Каждый день обещаем кормить вас свежими судаками!

— Спасибочки, ешьте сами. Только на судаках-то вы что-то не больно раздобрели. Ребра аж выпирают, — крикнула в ответ голосистая Клава и громко засмеялась.

Пора было поворачивать назад.

В пригородных вагончиках бросало из стороны в сторону, дуло в щели. Погода снова изменилась, стал накрапывать дождь, обещая перейти в ливень, до того плотно было обложено облаками все небо.

— Леший ее разберет, откуда такая мокрень! — вздыхала Клава.

В дороге подкрепились круто сваренными яйцами, чесночной колбасой.

Глядя на них, и другие пассажиры развязывали свои кулечки с припасами. Много было среди них женщин в черных платках, низко приспущенных на лоб. Клава шепнула Насте, что это бывшие монахини из угличских и калязинских монастырей, доживающие свой век в миру.

На деревянной платформе в Угличе жидкой грязи с вершок сапогами понатаскали. Пахло дегтем, конским навозом. За вокзалом — подводы в ряд; на лошадиных мордах торбочки с овсом, телеги притрушены сеном.

— Вот тут нам свой экипаж шукать, — сказала Клава, ведя за собой Настю и посматривая по сторонам.

— Папаня, эй, где ты там? — крикнула она на всякий случай.

Папаня не отзывался.

«Что за чудеса, неужели не приехал?» — едва успела подумать Клава, как увидела знакомую голову Листика — приземистого пегого коняги с белым пятном между ушами, очень похожим на лист клена. В телеге, согнувшись в три погибели, спал хозяин.

— Папанька никак лишнего хватил, — проговорила Клава, не глядя на подругу. Но тотчас, решив все поставить на свое место, твердо добавила: — Он у нас непьющий, а уж если пропустит рюмочку, то и с копыт долой. А тут, наверняка, разрешил себе...

Она принялась тормошить отца, трясти его за плечо. Тощий мужичок в поношенном пиджаке, с еще довольно моложавым, приятным лицом и карими, как у дочери, глазами, быстро встрепенулся, оглядел стоявших перед ним девушек.

— Королевы несравненные из столицы белокаменной! — обрадованно залепетал он и вдруг сконфузился, развел руками. — А я тут, грешный человек, в ожидании поезда со скуки... не удержался, — и заискивающе посмотрел на дочь.

— Вижу, вижу! — Клава погрозила ему пальцем. — Мамане молчок? — и бросилась обнимать отца.

Настя поздоровалась с Константином Петровичем за руку.

Клава подошла к Листику, погладила его по гриве; он коротко заржал в ответ, как бы здороваясь.

— Смотри-ка, Настенька, узнал меня! Ах ты, милый мой. Он что, все такой же, с норовом? — спросила она у отца.

— Да, лошак ндравный, — отвечал Константин Петрович. — В деревне уж слушок пустили, мол, неизвестно, кто на ком ездит: хозяин на лошади или наоборот.

— Как так наоборот? — поинтересовалась Настя, усаживаясь в телегу.

— Пересмешник народ, вот и шуткуют. Конь на мне, ясно дело, ехать не может, но норов свой, чертяка, иногда показывает. Бывает, упрется — и ни с места, а ехать позарез надо!

Заметив по выражению лица гостьи, что напугал ее, Константин Петрович поспешно поправился.

— Встречать вас бежал — ну точно на крыльях несся. А уж домой подгонять его не придется. Без кнута дорогу найдет, животина памятливая.

И телега, громыхая колесами, покатила к центру города по неровной мостовой.

Константин Петрович приосанился: вожжи держал на далеко вытянутых руках, будто с трудом удерживал коня-рысака, картуз сдвинул на затылок.

Может, и неказиста его упряжка, вместо тарантаса телега впряжена, зато везет-то кого! Дочь-москвичку, подружку ейную. Обе пригожи, молоды, курс учения проходят. Невесты завидные, тут им по всей округе женихов не сыскать.

Прожили они со своей старухой всю жизнь в избушке на курьих ножках, а у детей другая участь. Сын в армии командиром служит, Клавдюха тоже в люди выходит. Мать дома исхлопоталась вся в ожидании дочери, а только вот насчет приданого зря старая гоношится: не возьмет Клавдия ее подзоров с самолично вязанными кружевами, ни холщовых простыней. Сама себе девка всего накупит: модного, городского.

Завидев царские терема, приспособленные местным начальством под склады для всякой рухляди, девушки соскочили с подводы.

— Ну, раз в охотку — поглазейте, а мы тут с Листиком подремлем чуток, — произнес в напутствие Константин Петрович, поудобнее устраиваясь в телеге.

Вернулись они минут через двадцать, и Константин Петрович покатил, изредка для порядка покрикивая на своего Листика:

— Но, но, не балуй! — и вполне серьезно добавлял при этом: — Соображай, кого везешь!

Жеребец фыркал, вертел головой.

После городской ухабистой улицы потянулась проселочная дорога: ехать стало мягче, но коню тяжелее. Обилие дождей намыло большие колдобины — знай сворачивай, объезжай, а то увязнут колеса.

Константин Петрович слез с телеги и, держа вожжи, пошел по обочине. Коню облегчение, а хозяину разминка!

Проехали одну деревню, вторую. Настя с любопытством рассматривала деревенское житье-бытье. Небогатый здесь край по сравнению с их Подмосковьем. Избушки в нахлобученных шапчонках, палисадники из неровных колышков. Разбитые стекла в окнах затянуты тряпками. Встречаются заколоченные избы.

— Отшумели деревни, обезлюдели. Молодежь в города хлынула, — вздыхал Константин Петрович. — А за нею и некоторые старики не усидели.

Отец Клавы не одобрял отъезда сверстников: старые люди, куда им мыкаться, держались бы родительских углов да родной землицы. Лично он не представлял своей жизни без привычного крестьянского труда среди деревенских раздолий.

В большом селе с чайной посередине, когда-то покрашенной охрой, а теперь облупившейся, Листик остановился безо всякого на то понукания. Константин Петрович усмехнулся.

— Стоянка, стало быть. Транспорт просит отдыха, а мы чайку закажем. Айда, девоньки!

Он приладил Листика в ряд с двумя другими подводами, ослабил подпруги.

Настя не без любопытства потянула на себя тяжелую обитую клеенкой, обшарпанную дверь, воображая, как будет рассказывать на литкружке о своем первом путешествии в глубь России, а может, даже напишет очерк.

В просторной избе с лампой-«молнией» на потолке стояли длинные обеденные столы, покрытые клеенкой: три занятых, три пустовавших. Бочкообразные фарфоровые чайники на столах, расписанные яркими цветами, издавали запах разопревшего чая.