Часы показывали два: конец рабочего дня, что оказалось очень кстати для Насти. Сейчас она была просто не в силах снова браться за напильник, пока не воспрянет духом. А вечер у нее предстоял ответственный. Сегодня в первый раз Настя шла на занятия литкружка при редакции заводской многотиражки.

На кружок собралось девять парней, десятой была Настя Воронцова.

Парни работали на строительстве, одна Настя училась и была самой младшей среди них.

На кружке разбирали литературную зарисовку Федора Коптева — жителя Украины, судя по его выговору. Монтажник по профессии, он писал о своей работе. И, насколько могла судить Настя, это ему удавалось. Чтение несколько раз прерывалось смехом.

Руководила кружком молодая преподавательница литературы из ФЗУ Даша Зернова.

Настя не училась у нее, но слышала, что в группах, где преподавала Зернова, ее любили.

После обсуждения зарисовки Коптева Даша сказала, что его работу она будет рекомендовать в многотиражку.

— А когда чуть окрепнем, начнем давать целые литературные страницы рабочих авторов. С парткомом на этот счет согласовано.

Рабочие авторы переглянулись и невольно приосанились.

Домой до Басманной Настю провожали пятеро парней. Среди них был и Федор Коптев. Посматривая на товарищей, но не обращаясь ни к кому лично, Федор вдруг сказал, посмеиваясь:

— Знаете что, ребята, хочу вас от одной опасности предостеречь... Мы своей настырной сплоченностью можем помешать Насте выбрать из нас кого-нибудь одного!..

Настя смешалась, но быстро ответила:

— Если я сделаю выбор, тогда объявлю во всеуслышание!

Ни сестры, ни Михаила не было дома. Настя наскоро поела, расстелила постель на диване. Потом присела к письменному столу, открыла свой ящик с бумагами. И тут, словно наяву, почему-то всплыло перед ней лицо Коптева с затаенной улыбкой на губах.

Хотя внешне ничто не изменилось в ее жизни, внутренне Настя ощущала перемены. Теперь она понимала, что одного учения в фабзавуче ей уже не хватит.

Профессия — это да, это нужно, но не менее важно и то, что влекло и волновало ее со школьной скамьи, когда Маргарита Николаевна надоумила ее написать первое сочинение на вольную тему, а прочитав, похвалила.

«Да, но не ошиблась ли она в моих способностях — вот вопрос? Там, среди полусельских учеников, возможно, я и выделялась чем-то...»

Настя порылась в ящике, нашла свои стихи, написанные в конце лета, когда она посещала «Пионерскую правду». Многие из них были переписаны набело. Настя стала придирчиво читать их, как если бы они были чужие. Некоторые строчки захотелось сейчас же исправить. Она сделала это и обрадовалась: стихи стали лучше.

Но вкравшееся в душу сомнение уже не давало Насте покоя: хоть бы Михаил был дома — ему бы почитала! Бывало, в «Пионерской правде» предприимчивые авторы стихов упорно просили переслать на консультацию свои творения признанным поэтам. Вот случай! Почему бы и ей не воспользоваться тем же путем. Она-то знает, где живет самый первый для нее поэт, с которым она не столь давно разговаривала по телефону. И если уж писать, то только ему.

Адрес краток, но внушителен: Москва. Кремль. Демьяну Бедному.

А дальше пошло и пошло.

«Уважаемый, дорогой Ефим Алексеевич!

Я хорошо знаю, что вы очень заняты. Но все же я от всего сердца прошу вас уделить мне немножко времени, прочитать мои стихи. Я вам очень и очень верю! Что вы скажете, так и будет: есть ли у меня хоть капелька надежды со временем, через несколько лет, стать писателем? А я вам в благодарность за отнятое время обещаю помочь чем могу, дайте только знать. Например, убираться у вас в кабинете, мыть полы.

У меня нет ничего любимее литературы. Честное слово! Я готова ради нее недосыпать ночей, работать без отдыха. Да, на все готова!

Стихи прилагаю. И жду, ох как трепетно жду от вас ответа! Низко кланяюсь вам с уважением и любовью за ваш несравненный талант.

Анастасия Воронцова».

Настя взглянула на часы: полночь. Не поднималась рука переписывать письмо заново или что-нибудь поправлять в нем. Пусть останется, как написалось. Она взволнована, и эта взволнованность, по своему маленькому опыту Настя знала, должна передаться тому, кому предназначено письмо.

Так бывало у нее в седьмом классе, когда чуть ли не каждое сочинение читалось на переменах, и благодарные слушатели всякий раз приходили к выводу, что она, в отличие от других, безусловно, отмечена даром!

По рассказам матери Настя знала, что отец «был горазд писать письма», а сидя в тюрьме, сочинил песню, которую позднее, не доискавшись автора, выдавали за народную.

Может быть, отец был не только революционером, но и поэтом по призванию, и кто знает, не ей ли, Анастасии Воронцовой, суждено прославить свою фамилию!