Изменить стиль страницы

– И два с половиной месяца.

– Ты не обманываешь? Ты разговариваешь почти как взрослая. Девочки в три года не говорят длинных фраз.

– Я – надежда нового поколения, – ответила шестьдесят вторая.

Вы – Надежда Нового Поколения – лозунг, выписанный крупными буквами на любом предмете, от ложки до стены. А стаканы он даже обвивает дважды.

Голос немного помолчал, прежде чем задать вопрос:

– Ты знаешь кто твой папа?

– Нет.

– А ты знаешь, кто такой генерал Швассман?

– Я знаю кто такой генерал. Это тот дядя, который на меня смотрел из стеклянной будки.

В голове послышались сразу несколько голосов. Они что-то обсуждали.

– Расскажи о той цепочке, которая у тебя на ноге.

– Она такая длинная и гладкая. Я могу ходить по всей комнате.

– Какая это комната?

Шестьдесят вторая могла ответить, не открывая глаз. Ее память была превосходной.

– Это пустая комната, свет еле-еле. Стоит моя кровать. Есть дверь, а окна нет.

– Шестьдесят вторая, ты хочешь сбежать?

– Нет.

– Почему?

– Мне сказали, что это мой долг.

– Не верь им, тебя обманули. Твой долг остаться живой. Ты – надежда нового поколения. А они хотят тебя сьесть. Они кушают маленьких девочек!

Издалека донесся еще один тихий голос – не надо пугать ребенка – я знаю что делаю – а не пошел бы ты – последних слов шестьдесят вторая не поняла.

– Твой долг слушаться меня!

– Хорошо, – согласилась шестьдесят вторая, – но я боюсь.

53

Вторая голова, та, которая в руке, тоже выглядела гордой.

– Я думала, что у тебя нет братьев, – сказала Кристи и села, свесив ноги.

– Вот и я так думал, – ответил Анжел.

– Это Морт, – сказал Дядя Дэн.

На столике пел Ванька, хлопая себя ладонями по лбу. Рядом с Ванькой сидел пленный кузнечик, рядом с кузнечиком лежал диктофон, а в четвертом углу доски ничего не было.

Два любителя морали у мадам белье украли.
Три любителя чудес
На стене сажают лес…

– спел Ванька, смысл совпал и кузнечик продолжил песню:

Неудобно спать в корыте, а особенно в закрытом.
Ваня умер на кровати от восьмого киловатта…

Смысл не совпал и кузнечик пел дальше:

Бэта – лучшая планета, только нету туалета.
Как захочешь в туалет, а его как раз и нет.

Смысл совпал и кузнечик передал эстафету диктофону:

Серо-бурый апельсин обожает пить бензин… – пел диктофон. Как только строки совпадут по смыслу, то диктофон замолчит и начнет петь пустота. Человек, кузнечик, механизм и пустота. Неужели все так просто?

– Ванька, молчать! – приказал Орвелл и Ванька замолчал.

Орвелл подумал отчего ему так надоело жить. В жизни есть что-то неправильное, если я чувствую себя так. Он посмотрел в глаза сказавшего и отметил в них то же чувство.

– Почему Морт?

– Только его нет с нами. Вот он и допроклинался.

Система поиска Хлопушки проверила и подтвердила, что Морта на борту нет, но обнаружила дополнительную анжелову ногу и кузнечика, строящего себе гнездо в оружейном отсеке за ящиками.

– Я полагаю, что все ясно, – сказал Орвелл; говорить было легко и тяжело одновременно, как будто продолжать несложный, но бесполезный труд. – Морт превратился в ближайшего к нему человека, то есть в Анжела. Если бы рядом с ним было техническое устройство, он бы превратился в техническое устройство.

– А если бы рядом с ним никого не было?

– Вероятно, он превратился бы в невидимку. Я хочу сказать, что Бэта просто издевается, просто валяет Ваньку. Но на месте Ваньки сейчас мы с вами.

Ванька поет, а мы разговариваем. И стоит кому-нибудь плохо отозваться о Бэте, как он превращается в ближайший предмет. Нет никакого информационного вируса.

– Это все домыслы.

– Согласен, домыслы. Но мы их проверим.

– Это как, интересно?

– Так же как проверил Морт. Мы здесь для того, чтобы все узнать. Вот и узнаем, – сказал Орвелл, помолчал и продолжил: – это мое последнее распоряжение как командира космического корабля. Хлопушка больше не космический корабль, она уже не взлетит. Я не имею права приказать это никому другому, кроме самого себя. Я приказываю себе…

– Нет, – сказал Дядя Дэн.

– Не нужно меня перебивать.

– Ты не сделаешь этого.

– Это мой долг.

– Не надо повторять заученных фраз. Твой долг – остаться командиром.

– Ну так что же? – спросил Анжел, – будет кто-нибудь проклинать Бэту или нет? Лично я не буду и никакие приказы меня не заставят.

– Это сделаю я, – сказал Дядя Дэн.

– Почему ты? – спросил Орвелл.

– Во-первых, потому что я этого хочу; во-вторых, потому что кто-то должен все выяснить до конца; в-третьих, потому что у тебя сегодня день рождения – а это не время, чтобы умереть; в-четвертых, потому что Кристи беременна, я это заявляю как врач. Пусть хотя бы у этого ребенка будет отец.

Кристи слезла со стола и села в дальнее кресло.

– Это правда?

Она промолчала и по тону молчания всем стало ясно.

– Хорошо, – сказал Орвелл, – но только если ты сам этого хочешь. И знай – никто из нас этого не забудет.

– Я не умею рожать детей, – задумчиво произнесла Кристи. – Их что, действительно кормят грудью?

Дядя Дэн решил провести эксперимент на открытом воздухе. Он не хотел ни в кого превращаться, хотя Анжел и предложил свои услуги. Он не хотел превращаться в механизм и поэтому не мог произнести проклятие внутри Хлопушки.

Хлопушка тоже была большим механизмом. Что случится, если она сойдет с ума, как первый Зонтик? Он выбрал заснеженную поляну на полпути к лесу. Было холодно и он надел фиолетовый комбинезон с теплонепроницаемой прокладкой. Он попрощался с каждым за руку, отвернулся и медленно пошел по глубокому, выше щиколоток, снегу. Снегопад прекратился, но стало заметно холоднее. Температура опустилась до минут двадцати трех. Был слышен громкий скрип каждого шага. Легкий ветер играл снеговыми змейками.

Дядя Дэн постоял с минуту, наклонив голову, потом выпрямился, поднял руки к небу и сказал что-то. Все ждали.

– Прошло сорок пять секунд, – сказал Морис, – сорок семь. Сорок девять.

Фиолетовая фигура на снегу стала растворяться. Вначале это было похоже на туман, потом исчезла верхняя половина и ноги зачем-то переступили на месте.

Когда фигура исчезла полностью, темные пятнышки следов потянулись в сторону леса. Кристи коснулась стрекозы на плече.

– Двести двенадцать секунд до начала процесса и двести сорок семь до конца процесса, – сказала стрекоза и замолчала.

Шаги все еще уходили. Орвелл прислушался, чтобы уловить скрип, но было слишком далеко. Он подумал, хочется ли ему жить, и ответ уже не был столь однозначен.