6

После новогодних праздников прошло уже более двух месяцев, а Фыонг все еще оставалась в Ханое, несмотря на то, что «он» писал ей бесконечные письма и даже посылал за ней человека. Но разве могла она теперь вернуться туда?! «Я не хочу возвращаться, — отвечала она ему. — У тебя в уезде кругом трупы, мне страшно жить там!» В общем, так это и было.

В Ханое тоже, разумеется, умирали с голоду, но все же здесь было многолюднее, а потому не так страшно. В уезде же и в обычное-то время можно было подохнуть со скуки, а теперь просто страшно — куда ни пойдешь, всюду одни мертвецы на дорогах. Была и еще причина, почему ей не хотелось возвращаться к мужу: он ей окончательно опротивел, опротивел до того, что даже в мыслях она не могла обращаться к нему на «ты». А теперь, после «переворота», совершенного японцами, у нее была еще более веская причина для того, чтобы оставаться в Ханое: «Ехать в уезд в такое смутное время, чтобы меня там прирезали!» И она продолжала жить у себя в маленьком тихом переулке.

В последнем письме мужа звучала уже неприкрытая угроза: «Смотри, мне все известно. Пока я не хочу принимать мер, чтобы не компрометировать родителей». Фыонг сидела перед чистым листом бумаги, писать не хотелось — настолько все было противно. К тому же они с Ханг условились сходить сегодня утром послушать ее игру и игру ее подруги. Вот кто счастливый человек! Ладно, надо написать это письмо и отделаться. «Я тебе уже не раз объясняла, что вернуться в уезд не могу. Делай что хочешь!» — быстро написала она. Вот так! Фыонг улыбнулась, бросила перо на стол и принялась за туалет.

Укладывая волосы перед зеркалом, она продолжала свой мысленный разговор с мужем. Ну до чего же он ей противен! Кажется, достаточно ему прикоснуться к ней, и Фыонг хочется тут же пойти смыть след от этого прикосновения. Раньше, когда у нее были романы, ей порой даже становилось жаль мужа. Но конечно, ни о какой любви к нему не могло быть и речи. И он отлично знал это. Так почему же он все-таки настаивает на своих правах? Нет любви — так незачем лгать друг другу! Сейчас Фыонг не испытывала никаких угрызений совести. Перебирая в памяти годы, прожитые совместно, она не чувствовала ничего, кроме отвращения к мужу и к самой себе. Почему это люди, окружающие ее, считают естественным, что этот человек распоряжается ею, как своею собственностью! Даже родители Фыонг не видят в этом ничего дурного. Пожизненное право, и никого не интересует ее воля, ее желание! Выходит, замужество — это пожизненное заключение! И что бы она ни предпринимала, ей не вырваться из этой тюрьмы, ибо она прекрасно понимает: перед законным правом мужа она бессильна. Тем более что в руках у мужа — власть. Он мог шутя смешать ее с грязью, и все вокруг, в том числе и ее родители, считали бы его правым. Ему достаточно было напечатать в газете всего несколько строк, к примеру что он снимает с себя ответственность за поступки Фыонг, и этого было бы вполне достаточно, чтобы в глазах людей ее круга, или, как их называли в столице, «людей с положением», она стала отверженной. Если он не захочет дать ей развод, она ничего не сможет сделать. Она хорошо помнит тот случай, когда Мон арестовал учительницу уездной школы, а потом еще несколько человек. В тот вечер она приехала из Ханоя часов в девять вечера. И едва переступила порог уездного управления, как из расположенного по соседству военного поста донеслись глухие удары, крики и высокий, похожий на визг, голос мужа: «Говори! С кем была связана? Кому передавала деньги? Скажешь?..» Потом снова эти ужасные звуки ударов. Фыонг, замерев от ужаса, проскочила мимо поста в здание управления. А ведь он занимался этим все годы, пока они жили вместе, и прежде она не обращала на это внимания! С той поры каждый раз, когда муж начинал расспрашивать ее о чем-нибудь, в ушах у нее невольно звучали те слова: «Говори!.. Говори!.. Скажешь?» Счастье еще, что у них не было детей. Хоть здесь она оказалась достаточно разумной. Ведь если бы у нее был ребенок, который походил бы на отца чертами лица, характером, она сейчас, наверное, возненавидела бы собственное дитя! Да, это счастье! Несмотря на все упреки мужа, ей все-таки удалось избежать ребенка. Пожалуйста, говорила она мужу, пусть он заводит себе ребенка от кого угодно, она не возражает!

Стоя перед зеркалом, Фыонг продолжала приводить себя в порядок, как вдруг в дверь постучали и дверная ручка повернулась.

— Ханг? Входи, дверь открыта!

Фыонг улыбнулась. Неприятные мысли разом вылетели из головы.

— Взгляни, Ханг, как тебе нравится этот свитер?

Фыонг повернулась вполоборота, с довольным видом разглядывая в зеркале свою обтянутую шерстяным свитером стройную фигуру, высокую девичью грудь. Этот свитер делал ее чем-то похожей на мальчишку, он явно молодил ее и очень шел ей.

Ханг только покачала головой за ее спиной:

— А ты не думаешь о том, что станут говорить люди?

— Чего мне бояться, пусть себе говорят!

— Тогда я молчу. Да, ты, наверное, еще ничего не знаешь! Сегодня весь город переполошился!

— Что там еще произошло? — Фыонг подвела брови и повернулась к Ханг. — Ну, вот и все. Ты завтракала? Садись поешь со мной.

Сестры сели за стол. Маленькими кусочками откусывая бисквит, Ханг внимательно рассматривала сестру:

— Знаешь, Фыонг, у нас сегодня не будет никакого концерта.

— Вот тебе на! Почему?

— Какие уж тут концерты! Сегодня все идут разрушать памятники в скверах.

— Какие еще памятники?

— Французские! Только памятник Пастеру не тронут, а всех этих генерал-губернаторов и губернаторов сегодня непременно уничтожат! На что они нам, это же позор нашей страны! Я после завтрака тоже туда пойду.

— Пойдешь разрушать памятники?

— Нет, на демонстрацию. В десять часов ханойские студенты собираются у общежития и с национальным флагом пройдут по улицам в знак того, что они приветствуют независимость!

— Тоже мне независимость! Китайцы смеются, французы плачут, японцы в тревоге, а наши независимые аннамиты подыхают с голоду…

— Как ты можешь такое говорить?

У Ханг от обиды на глаза навернулись слезы. Фыонг примирительно улыбнулась:

— Люди так говорят. А что, разве не правда?

— Что же ты предлагаешь? Сидеть сложа руки и ждать?

— Я ведь ничего не говорю. Иди куда хочешь. Но тебе не мешает быть поосторожней. Лучше не связываться.

— Да, сейчас такая заваруха! Я как-то шла по Чангтиен, смотрю, японская военная полиция оцепила гостиницы, забирают французов. Мадам ревут, цепляются за своих мужей, но японцев не очень-то растрогаешь, они словно каменные. На улице Зялонг хулиганье начало грабить французские виллы.

— Вот-вот, я об этом и говорю!

— На днях японцы явились и к нам в общежитие, потребовали, чтобы мы вывесили японское знамя. Но мы и не подумали. Повесили вьетнамское, желтое. Во всех газетах пишут, что необходимо в учреждениях заменить французских служащих вьетнамцами, требуют предоставить независимость стране.

Ханг замолчала, глядя на сестру блестящими глазами. У нее даже щеки раскраснелись от волнения.

«Сестренка совсем стала взрослой, — подумала Фыонг. — Расцвела. Интересно, была ли она уже влюблена?»

А Ханг смущенно молчала, точно не решаясь сказать что-то.

— Ну, что у тебя еще?

— Мне кажется…

— Что?

— Понимаешь, люди умирают с голоду, а мы живем… Мне как-то не по себе… Ну, я пойду, а то уже поздно.

Ханг встала из-за стола.

— Приходи днем, пообедаем вместе.

— Не знаю. Дел масса, одно цепляется за другое, не могу даже сказать, сумею ли выбраться. Ты лучше не жди.

— Ну что ж, твое дело. Можешь идти куда хочешь!

Фыонг вспыхнула. Ей вдруг почему-то стало грустно. Конечно, сестренка права. Но ей-то легко говорить, попробовала бы она побыть в ее шкуре! Все отвернулись от нее, даже собственная сестра! Волны жизни прибили ее лодку к пустынному берегу, она осталась в полном одиночестве.

Ханг молча направилась к двери. Фыонг продолжала сидеть, не глядя на нее.

— Фыонг… — робко позвала Ханг.

Фыонг молчала.

— Я чуть не забыла. Тоан просил передать тебе записку.

— Оставь ее там.

И тут только Фыонг очнулась:

— Тоан? Твой учитель музыки? Какую записку?

Но Ханг уже была за дверью.

И зачем это учителю музыки понадобилось писать ей записки? Все еще сердитая на сестру, Фыонг подошла к дивану, взяла конверт и пробежала записку.

— Ханг! Ханг!

Фыонг распахнула окно и стала кричать вслед сестре, но велосипед Ханг уже скрылся из виду. Фыонг, побледнев, опустилась на диван и снова принялась перечитывать прыгающие строчки коротенькой записки.

«Вы, вероятно, еще не знаете, что в этот понедельник ночью умер Ты. Перед смертью он просил меня…»