КОМНАТА ДЛЯ «СЕСТРЫ»

Меня занимало, почему при обсуждении письма, найденного в классе, не выступила Тамара. Я спросил об этом у Бори.

— Наверное, боялась, что не выдержит и назовет автора письма, — сказал он.

— Глупо, — ответил я.

Борис уклонился от спора. Тогда я поинтересовался:

— А как у вас с Тамарой?

— Неважно. Знаешь, она до сих пор носит в портфеле фотографию своего отца. А три года после смерти его прошло. Я спросил: «Зачем? Только расстраиваешь себя». А она в ответ: «Нет. Наоборот. Я набираюсь сил. Посмотрю на него, и легче становится». Мне стало жаль ее, и я шепнул: «Помни, Тома, у тебя есть настоящий друг, который никогда не подведет».

— А она?

— Сказала: «Спасибо». Тихонько так сказала. Но я расслышал.

Вообще Борис очень изменился. Странный стал какой-то. Рассеянный и нервный. И разговор у него несвязный. Перескакивает с одного на другое. Мы сидели на скамейке в парке, и я рассказывал ему о только что прочитанной очень интересной книге — «Червонные сабли». Он глядел на меня, вроде бы слушал внимательно. И вдруг спросил:

— А может твой отец достать еще раз пропуск на завод?

— Зачем тебе?

— Да знаешь, Оськина надо сводить.

Выходит, все это время он совсем о другом думал. А мои слова мимо ушей пропускал.

Виделись мы с ним только в школе. По-моему, он избегал встреч с товарищами. Едва заканчивались уроки в школе, как он бесследно исчезал, и его невозможно было найти ни дома, ни на пустыре за оврагом, где обычно в свободное время гоняли шайбу ребята.

Март выдался слякотный. Всем — старым и малым — надоели оттепели. Теплый циклон со Средиземноморья окончательно согнал снег с бульваров, и на проталинах уже выступили зеленые лепестки травы. В тот день я не пошел на стадион. Там теперь так извозишься, что мама родная не признает. Решив как-то скоротать время, забрел в лабиринт узеньких тупичков и переулков, оставшихся от старой городской окраины. Домики тут стояли деревянные, покосившиеся, с палисадничками. Во дворах — яблони, махавшие сейчас на ветру голыми ветками.

Прохожих здесь было мало, и я решил догнать паренька, шагавшего от дома к дому уже в конце переулка. Что-то знакомое показалось мне в его высокой фигуре, неуклюжей, угловатой походке. Но едва я приблизился, как он исчез за калиткой. Прошло, наверное, полчаса. Я устал и промерз, притоптывая на одном месте. Но паренек все не появлялся. Тогда я открыл калитку и пошел по дорожке к крыльцу. И тут же мне навстречу вышел Борис. Да, это Борис Мухин.

— Вот уж не надеялся тебя здесь встретить, — сказал я.

Я был удивлен, а Борис, по-моему, совсем растерялся. Он зарделся и уставился на меня выпученными глазами.

— Ты что здесь делаешь? — не отставал я. — Тебя ж на пустыре ребята ждут.

Он взял меня под руку и потащил к выходу на улицу.

— Слушай, друг ты мне или не друг? — таинственно спросил он.

— Ну, друг, — ответил я, пораженный таким вопросом. — А что?

— А если друг, тогда помоги.

— В чем?

— Давай отойдем в сторонку.

И тут я окончательно убедился — у Бориса мозга за мозгу заскакивает. В том, что он мне сказал, не было ничего особенного, ничего таинственного. А он мне все это говорил шепотом, оглядываясь по сторонам, чтобы никто не услышал. Оказывается, к Мухиным приезжает из Калуги двоюродная сестра Бориса. Чтобы поступить на курсы для подготовки в Московский университет. Приезжает тайком от родителей, которые и думать не хотят о том, чтоб дочка жила вдали от дома. Конечно, она не может остановиться у Мухиных, у них и так тесно, и просила Борю подыскать для нее недорогую комнату. Что поделаешь, нельзя отказать двоюродной сестренке! Тем более, что она не может никому довериться, кроме него.

— И ты ищешь комнату? — спросил я.

— Да, — произнес Борис и сказал наигранно: — Комнату для милой, скромной девушки, мечтающей поступить в университет.

— Нашел что-нибудь подходящее?

— Нет. Это очень трудно. Хотя я обошел уже половину домов нашего района. Остался на примете еще один домик. Может быть, зайдем вместе? — с надеждой посмотрел на меня Борис. — Двоим больше доверия. А то ко мне относятся как к мальчишке, вздумавшему пошутить. И гонят прочь.

Я согласился помочь другу, и мы быстро зашагали по переулку.

— Здесь я уже все разведал, — пояснил Боря. — Недоверчивый народ. Смотрят как на воришку. И на порог не пускают.

Мы свернули к двухэтажному каменному домику и поднялись на второй этаж.

— Куда ты меня привел? — запротестовал я. — В таком доме квартир мало и людей, конечно, живет немного. Развернуться нам негде. Разве тут найдешь отдельную комнатку для твоей сестренки?

— Тсс! — остановил меня Боря. — Здесь одна тетка живет. В пионерском лагере она у нас уборщицей была. А я по малолетству все рвался ей помогать. С тех пор и знакомы. Живет одна. И комната у нее свободная есть. Да вот что-то недоверчивая стала в последнее время. Как завел я с ней разговор о комнате, так словно между нами черная кошка пробежала. То все зазывала: заходи да посиди, скучно, мол, мне одной, не с кем слово молвить. А тут как ножом отрезала: и глядит сердито, и не приглашает больше. Раньше и чаем угощала с вареньем. А теперь ни-ни. Но я надеюсь все же ее уговорить. Это последний шанс.

Он подошел к обитой войлоком двери и нажал на кнопку звонка. Долго не открывали. И Борису дважды еще пришлось нетерпеливо жать на черную кнопку. Звонок был явственно слышен, но за дверью молчали.

— Дома нет, — решил я. — Давай в другой раз зайдем.

— Она всегда дома, — ответил уверенно Борис. — Только так, для форсу не сразу открывает. Если без особой надобности пришли, так постоят-постоят и уйдут.

За дверью послышались шаркающие шаги, и глухой старческий голос спросил:

— Кто там?

— Это я, — ответил Борис. — В пионерском лагере мы вместе с вами были. Я пионером, а вы уборщицей. Помните, тетя Груня.

Щелкнул дверной замок, и в открывшуюся щель просунулся узкий длинный нос.

— Чего тебе опять?

— Да вот друга своего привел, — поспешил ответить Борис, наполовину просовываясь в приоткрывшуюся дверь. — С дружком познакомить хочу.

— А друг твой не из тех, что по улицам безобразничают?

— Нет, нет, — уверил Борис. — Хороший друг. Да вы его знаете. Сережа. Вместе со мной в пионерском лагере жил.

Как это ни удивительно, но меня бабка сразу признала:

— Помню, помню. Как же! Очень послушный мальчик. Входите. Спасибо, что не забываете старую нянечку. — И дверь широко распахнулась.

Мы вошли в узкий коридор, и, пока раздевались, старушка хлопотала на кухне.

— Сейчас чайничек вскипячу, — доносилось оттуда. — Чайку горяченького попьем с пирожками. И я с вами за компанию.

Старушка оказалась очень подвижной и разговорчивой. Пока она накрывала на стол в небольшой, но уютной квадратной комнате, мы успели узнать, что она четвертый год на пенсии, а раньше жила вдвоем с внучкой, оставшейся от рано умерших родителей. Но внучка закончила инженерный институт и уехала на стройку. Зовет теперь и ее к себе, да квартиру бросать жаль.

Борис все порывался завести разговор о комнате, но я одергивал его: не время, мол. Мы пили чай с вишневым вареньем и сочными яблочными пирогами, а чувства испытывали совершенно различные. Я мог безошибочно предположить, что тетя Груня, которая поначалу испугалась вечерних незваных посетителей, теперь отошла и была уже рада, что гости помогли ей скоротать зимний вечер. Я, конечно, беспокоился за друга, но все же терпеливо ждал, когда закончится чаепитие и мы отправимся по домам. И только Борис все еще был охвачен тревогой. Его главная задача, ради решения которой он потерял уже столько времени и теперь вот уже второй раз пришел в этот дом, все еще не была выполнена. Он знал неровный характер бабки Груни, которая иногда, как говорят, мягко стелет да жестко спать. Она и первый раз вот так же хлебом-солью встретила его, а как дошло до серьезного разговора, сразу переменилась, словно и знать его никогда не знала. И Борис украдкой поглядывал то на тетю Груню, то на меня, прикидывая, не напрасны ли будут его усилия и на этот раз.

Первой подошла к делу тетя Груня. Отправив в рот лежавший у нее на блюдечке кусочек сахару и запив его чаем, она перевернула на блюдце чашку и повернулась к Боре:

— Ну-с, молодой человек, а теперь выкладывай, зачем пожаловал. Денег будешь просить или комнату торговать?

Боря, не ожидавший от бабки такой прыти, даже опешил.

— Комнату, комнату торговать, — пролепетал он. — Я ведь в тот еще раз толковал вам, что сестренка моя двоюродная приезжает из Калуги и просила снять для нее комнату. Девушка она серьезная, положительная.

— Положительная, — подхватила последнее слово тетя Груня. — Это главное, чтобы положительная. Не люблю нынешних вертихвосток. Платье обкорнают… Срамота одна.

Видя, что сговор идет успешно, Боря решил для верности сослаться на меня.

— Чтобы у вас не было никаких сомнений, тетя Груня, — сказал он, — я сегодня зашел вдвоем с Сережей. Все-таки он официальное лицо — староста нашего класса. И он может заверить вас, что сестренка моя девушка славная и прилежная. И за порядком она следить умеет, и к чистоте приучена. Так что будет вам надежной помощницей. За молоком ли в магазин сбегать, за хлебом ли сходить, на это у нее ноги бойкие.

Я дивился, откуда взялось у молчаливого и сдержанного всегда Бориса столько красноречия, и только кивал головой:

— Так, так.

Тем временем бабка перевела разговор на деловую почву.

— Что ж, коли так, — пропела она, — пойдите осмотреть комнату. Я люблю товар лицом предъявить.

Комната оказалась поуже той, в которой мы чаевничали. В ней было много света, проникавшего через широкое с двумя створками окно.

— Очень мило, — похвасталась тетя Груня, — если б парень, ни за что не поселила б. А девушка, надеюсь, сохранит здесь уют.

Для приличия я тоже похвалил комнату. Сказал, что в ней сухо, светло, чего же еще надо. Боря и тетя Груня быстро сговорились.