УХОДИЛИ НА ВОЙНУ СОЛДАТЫ

Первым о беде узнал Вася Прокопенко. Все последние дни он только и делал, что возился с радиоприемником. Надоел до того, что мать прогнала его в сарай. А для него наступило как раз самое горячее время: приемник начал подавать признаки жизни.

Сестренка меньшая все вертелась под рукой:

— Вась, дай мне послушать. Ну дай.

Оттолкнул ее свободной рукой:

— Уйди, Галка, не мешай. И без тебя тошно.

Обиделась Галя, забилась в угол, сычом оттуда глядит.

Васе не до нее. В наушниках как раз какие-то слова пробиваться стали: «Москва…» Потом тревожное: «Без объявления войны… бомбили Киев… Наше дело правое…» И все смолкло.

Повертел Вася наушники, покрутил — ничего больше не слышно. Бросил все, даже не предупредил Галю, чтоб не трогала, и побежал к Петру. Мать ответила: нет дома. Завернул к Васе Кириленко. Сказали: с утра ушел на рыбалку. Метнулся на реку. Не добежал. Перехватило дыхание. Остановился на берегу, хватая открытым ртом жаркий воздух. И сразу же увидел Петьку. Он, видать, только что переплыл реку и прыгал теперь на одной ноге, склонив налево голову, — выколачивал из уха воду. Вася прыгнул с обрыва, крича и размахивая руками, помчался к другу. Ноги вязли в песке, силы таяли с каждым шагом. Не одолел метров десять, со стоном упал на песок, силясь выкрикнуть самое важное. Но раздавалось лишь какое-то невнятное сопение. Спазмы сдавили горло. Так бывает во сне, когда приснится что-то страшное и силишься позвать на помощь, кричишь, а звука нет, ничего не слышно.

Петька сперва подумал, что Василь балуется, изображает из себя чудака. Но потом, глянув на его судорожно подергивающееся бледное лицо, на полные страха глаза, поспешил на помощь:

— Что с тобой?

— Ребята! Фашисты… Киев бомбили…

— Брось дурить!

— Ой, не могу. Спеклось все в горле. По радио слышал. Приемник барахлил. Но отдельные слова… Точно…

— Что же это? — с тревогой спросил подбежавший Кириленко. — Война?

— Война! — выдохнул Вася.

Петр, прыгая на одной ноге, уже натягивал штаны.

Вскоре мальчишки журавлиным косяком, преодолевая речную пойму, мчались к селу. Они в одночасье повзрослели. Уже не пересмеивались, как обычно, не балагурили. На их строгих лицах лежала теперь тень тревоги и ожидания.

В селе уже знали о случившемся. Как-то необычно, тревожно и глухо, хлопали калитки. Петька, чуть не сбив у порога мать, влетел в хату:

— Где Василий?

Мать отвернулась, прикрывая рукой лицо, пояснила:

— В поле.

— Послать надо.

— Побежал уже Леша.

Говорили в тот вечер мало. Старший брат Василий сидел с женой поодаль. Думали, наверное, об одном: скоро ль доведется свидеться. Петр понимал, что с уходом Василия на фронт вся мужская работа в хозяйстве падет на них — младших братьев. И мысленно уже готовил себя к этому.

Провожали старшего без слез. Петр запомнил, как, положив свои тяжелые ладони: одну — на его плечо, другую — на плечо Алексея, Василий сказал:

— Ну, хлопцы, за мужиков остаетесь. Смотрите у меня тут. Держите хозяйство в порядке.

Петр, глядя на него горящими глазами, прошептал:

— Я до тебя проситься буду.

Василий сердито сдвинул брови, погрозил пальцем:

— Не шуткуй. Игры, брат, кончились. Еще хлебнете слез да горя. Успеете.

Видел Петр: в тот день, считай, из каждого дома уходили на войну солдаты. И в каждой хате оставались хлопцы, где чуть старше, где младше Петьки. Что-то сейчас у них на душе? Не увидишь их играющими на широких улицах села. Нет никого у реки. Но с соседнего двора доносится стук топора. Совсем рядом гремят пустыми ведрами.