3

В пасмурный, туманный день, когда летчики вынуждены в бездействии стучать костяшками домино и ждать, Виктора Корнеева привели в общежитие в состоянии полнейшего опьянения. Помутневшими голубыми глазами он посмотрел на товарищей, стараясь держаться прямо, но голова качнулась, поискала в воздухе точку опоры и, не найдя ее, опустилась на плечо Абашидзе, который привел его черт знает откуда.

Все вскочили с мест. Пожалуй, это было впервые не только в эскадрильи, но и в полку. Летчики выпивали в меру, не превышая фронтовых норм в праздники и зимой или во время отдыха в полевых условиях. Кое-кто пробовал «прикладываться» за освобожденные города, но это было осуждено: города освобождались почти ежедневно.

Необычное зрелище развеселило летчиков.

— Посмотрите, какого красавчика я привел вам, — Абашидзе все еще поддерживал Корнеева, пытаясь поставить его прямо для всеобщего обозрения. С комичной вежливостью он провел рукой по Витиным взлохмаченным волосам.

— Нет, милый, стой! Фу, какая идиотская улыбка. А ну, улыбнись еще, это к тебе страшно идет. Где нализался?

Корнеев пробормотал что-то невнятное. По лицу его блуждала виноватая улыбка.

— Положи его спать и укрой получше, — сказал кто-то.

— Верно! А выспится, мы ему устроим похмелье, — и Широков добавил с ухмылкой: — Не иначе, его Олеся довела.

Через минуту, тихо посапывая, Виктор спал. Ребята притихли.

Абашидзе прервал минутное молчание:

— Говорят, жизнь без любви — все равно, что холодец без хрена. Нелепость… Вообще, может быть, это и правильно, но как любить в такой обстановке? Можно размазней стать, тем более, если попадется такая недотрога, вроде Олеси Шевчук.

— С тобой трудно согласиться, — в тон товарищу ответил Широков. — Настоящая любовь требует борьбы. Тогда она крепче. Такую дивчину, как Олеся, надо завоевать. Она себе цену знает. Я иногда смотрю на нее — душа радуется, до чего красива! Виктор влип не на шутку.

— А Виктор-то может выйти из строя на несколько суток, если о попойке узнает Губин. В таких случаях он меньше пяти суток ареста не дает.

Летчик Дорошенко, невысокий, не по летам полный, посмотрел на Астахова.

— Пожалуй, верно, — Астахов невесело улыбнулся, поняв, чего хотят летчики. — Если до командира дойдет, Корнееву пощады не ждать, а если я немного поменьше дам, то… за один проступок два взыскания не дают. Может, простим, а?

Астахову принять решение было не очень просто: Виктор — его старый друг, но и проступок был из ряда вон выходящий Он должен быть наказан.

«И как это его угораздило напиться? — размышлял Николай. — Один он этого сделать не мог. Кто-то ему помог».

Николай снова посмотрел на безмятежно спящего друга и не мог сдержать улыбки: первый раз за все годы видел он товарища в таком состоянии. Спохватившись, он сказал Широкову, непосредственному начальнику Виктора:

— Трое суток ареста. Когда проснется — принесите молока в бутылочке, желательно маленькой. Доигрывайте в домино без меня. Я скоро вернусь.

Когда он вышел, Широков подошел к койке Корнеева и, смотря на его бледное лицо, сказал:

— Трое суток, дорогой товарищ. Трое суток будешь ходить по земле и с тоскою глядеть в небо.

Виктор в это время неожиданно зашевелился, приподнялся на локте, совершенно очумело спросил: «А?» — и тут же снова повалился на койку и заснул.

— Спи, младенчик, — ответил Широков. — Записка об аресте будет готова к твоему пробуждению.

В Олесю Шевчук Виктор влюбился сразу, «с первого взгляда».

В ранней юности в школе он с тайным восхищением смотрел на одну девочку с тонкими белыми косичками, умевшую хорошо танцевать. Он краснел и терялся, когда был рядом с ней. Дома он рисовал ее имя большими буквами и потом прятал этот листок себе под подушку и мечтал, как он становится знаменитым и она протягивает ему свою руку; или он спасает ее ценой своей жизни и она бросается к нему мертвому на грудь, плача от горя и любви.

Никогда никто не заставил бы Виктора признаться тогда в своих чувствах, тем более ей — его первой отчаянной любви. Это чувство с детских лет глубоко и надолго запало ему в сердце.

Что-то похожее он испытывал и теперь. Только сильнее. Не было дня, когда бы Виктор не думал об Олесе. Много раз он проходил мимо общежития девушек с деловым видом в надежде на случайную встречу. Но Олеся, казалось, не замечала его, и он перестал появляться там. Встречая ее на аэродроме, Виктор старался быть спокойным и даже равнодушным. Однако это плохо ему удавалось: как только она появлялась, в душе у него поднималась целая буря — тревожная, сильная, радостная… Он украдкой поглядывал в ее сторону, и ему, как в юности, хотелось совершить что-то большое, героическое.

О прошлом Олеси Шевчук долго никто не знал.

Она появилась, когда полк, базировавшийся в предместьях освобожденного Харькова, покидал Украину. В последний день перед отлетом летчики вдруг увидели необыкновенно красивую девушку. Твердой походкой, без тени смущения она шагала от самолета к самолету, проверяя парашюты летчиков.

Черные густые волосы из-под пилотки колечками небрежно падали на плечи. Они обрамляли милое смуглое лицо с большими, такими же темными, как волосы, глазами. Солдатская гимнастерка так красиво облегала стройную фигуру девушки, что, казалось, и нежный шелк не был бы на ней так хорош.

Невольно каждый следил за неторопливыми движениями девушки, не смея сказать ей ни одного слова, ни одной шутки. И только Виктор Корнеев, забыв обычную свою стеснительность, задорно спросил:

— Девушка, укажите мне место, где цветут такие прелестные создания, и я после войны проведу там остаток дней своих.

Легкий смешок возник в группе летчиков, но девушка так строго сверкнула глазами в сторону Виктора, что он застыл с бессмысленной улыбкой на лице. Именно в этот день Виктор вынужден был безуспешно отбиваться от словесных атак друзей, признать свое полное поражение и вдобавок ко всему влюбиться.

Вскоре летчики узнали, что Олеся была дочерью харьковского врача. Отца и мать немцы расстреляли за то, что они оказывали помощь раненым советским бойцам. С тех пор никто из летчиков не сказал ей ни одной обидной шутки. Она воспринимала это, как должное, и относилась ко всем совершенно одинаково, ни жестом, ни взглядом не показывая своего особого расположения к кому-нибудь. От этого всем было хорошо, и только Виктор мучился, с трудом скрывая свои чувства.

Однажды эскадрилья провела два тяжелых боя с немецкими истребителями. В последнем бою Астахов с Корнеевым оказались оторванными от группы. Связанная боем эскадрилья на какое-то время вышла из поля зрения. Они были атакованы истребителями врага. Хорошая слетанность и отвага позволили им вырваться из кольца. На свой аэродром прилетели на последних каплях горючего, с пустыми снарядными ящиками. Вечером, в разгар боевых воспоминаний, к Корнееву нагнулся Дорошенко и, как бы между прочим, проговорил:

— Я сейчас видел Олесю. Она спрашивала про тебя и про Николая, не ранены ли? Просила никому не передавать. Как видишь, я честно выполняю ее просьбу. А девчата говорят, когда вас не было, она очень нервничала.

— Кто нервничал? — глухо переспросил Виктор. Ему трудно было в эту минуту спокойно дышать.

— Да Олеся, будь она неладна!

— Спасибо за сказку. Красивых ты рассказывать не умеешь, а эта пахнет таким враньем, что слушать тошно.

Дорошенко сочувственно улыбнулся.

— Не притворяйся. Ты же знаешь, что я никогда не вру.

Да, Виктор знал это. Олеся беспокоилась?! О ком же? Может быть, о Николае? Эта мысль поразила его, как гром. Он решил сейчас же все выяснить.

Что произошло на девичьей половине, никто не знал, только Виктор вернулся мрачнее тучи и сразу лег.

Он притворился спящим, но картины одна страшнее другой проходили перед глазами. Итак, она не пожелала с ним разговаривать. Все ясно. Он мысленно подчеркнул жирной линией слово «конец», пытаясь успокоить себя тем, что чувство Олеси к Астахову можно одобрить. «Для хорошего человека не жалко», — невесело пошутил он про себя.

Всю неделю Виктор ходил хмурый и неразговорчивый, а летчики добродушно посмеивались над его любовью. Поэтому никто не объяснял его странного опьянения чем-нибудь иным, кроме страданий неразделенной любви. Но справедливость требует признать, что Олеся Шевчук не имела к этому случаю ни малейшего отношения.

Утром этого дня Корнеев с досадой посмотрел на туманную морось и про себя выругался: в такую погоду летать нельзя. Он направился к аэродрому, решив вместе с техником готовить самолет к вылету, в надежде на улучшение погоды.

Полдня они осматривали машину, устраняя дефекты. Все еще чувствуя глухое раздражение и непонятную тоску, он направился в общежитие, по пути забежав в маленький, чудом уцелевший домик на границе аэродрома, служивший столовой. За столом Виктор увидел двух офицеров из батальона обслуживания. Перед ними стояла объемистая фляга со спиртом.

— Выпьем, летчик, по маленькой.

Корнеев не любил водки и почти не пил ее, но в эту минуту, не давая отчета своим действиям, он выпил стакан спирта. Виктор не думал, что этого будет достаточно, чтобы свалить его с ног. Он смутно помнил, как кто-то довел его до общежития… Вечером вызов в комсомольское бюро и трое суток ареста от командира. Вполне достаточно, чтобы провалиться сквозь землю. К тому же попробуй, убеди теперь хотя бы этого Дорошенко, что, когда пил, он совсем не думал об Олесе Шевчук.

Аэродром, на который полк майора Губина перелетел неделю назад, тупым клином упирался в позицию советских войск. Непосредственная близость к фронту мало смущала летчиков. Обычно не проходило и двух дней, как посадочная площадка оставалась в тылу и возникала необходимость менять место, следуя за войсками.