6

Командир экипажа Шамин наклонился к уху Родионовой:

— Запоминайте ориентиры. Тридцать минут над Волгой. Надо хорошо знать район трассы.

Таня мягко держалась за штурвал правого управления самолетом, поглядывала на землю, прислушивалась к радиосигналам, к шуму моторов. Первый раз она в таком продолжительном полете в качестве летчика гражданской авиации. Таня вспомнила: когда проходила пассажирским салоном, некоторые из пассажиров провожали ее настороженными взглядами: самолетом будет управлять женщина. Это немного волновало ее, но в свою кабину она вошла спокойно, уверенно, чуть-чуть небрежно. Да, женщина будет вести самолет несколько часов без посадки до города на Волге. «Можете не бояться, — хотелось бы сказать пассажирам. — Пока я не одна. Пока. Но скоро вы будете доверять свои драгоценные жизни только мне. И это будет не менее надежно».

Первые два часа она была занята настолько, что не ощущала неудобства от неподвижного сидения в кресле пилота: контроль курса, пролет промежуточных радиостанций на маршруте, пилотирование самолетом и чувство большой ответственности уже не за свою судьбу, а за благополучие всего полета и, следовательно, за благополучие пассажиров, удобно расположившихся в мягких креслах. Впрочем, они, вероятно, уже забыли, что в экипаже женщина. К исходу третьего часа заныла спина, и хотя была возможность встать и чуточку отдохнуть — командир экипажа рядом, слева, — Таня оставалась в кресле, ей хотелось другого. Вот если бы командир вышел, ну на минуту, на две и она действительно одна отвечала бы за управление самолетом! И Шамин, словно бы читая ее мысли, слегка кивнул ей, неторопливо встал и с равнодушным видом вышел. Она услыхала, как хлопнула дверца кабины. Таня постаралась ничем не выдать своего волнения. За ней, надо думать, наблюдают еще штурман и радист. Они сзади на своих местах. Усталость исчезла. Горизонт — приборы. Приборы и горизонт. Таня внимательно следила за ними. По-иному уже прислушивалась к работе моторов. Тяжелая машина по-прежнему, слегка вздрагивая в нагретом воздухе, устойчиво продолжала полет. Таня была вся во власти огромной ответственности, и за это была благодарна командиру, который не спешил возвращаться. Мощный восходящий поток воздуха резко подбросил самолет, затем еще рывок вниз. Таня вздрогнула, но мгновенно выровняла машину, и крылья опять стали неподвижны. Эти броски, знала она, встревожили пассажиров, и многие, наверно, испуганно вглядывались в окна.

Она ждала, вот-вот придет командир и поторопится взять управление в свои руки, но Шамина не было. Опять началась «болтанка». Таня вспомнила описание трассы: на этом участке, как правило, почти всегда так. Граница теплого воздуха и холодного. Теплый — над полями, пашнями. Холодный — над лесом. Там, где они встречаются, возмущенный воздух достигает внушительной высоты. Значит, командир умышленно оставил ее одну именно здесь, на сложном отрезке пути. (Она не могла видеть, что Шамин тихонько открыл дверь в кабину и молча наблюдал за ее действиями.) Таня продолжала вести самолет прежним курсом, готовая в любую секунду к любым броскам, но и уже не было. Воздух спокоен, прозрачен, чист. Когда Шамин занял свое место, Таня уже была достаточно спокойна и даже не обернулась в его сторону. Волга под яркими лучами солнца поблескивала внизу серебристой сверкающей лентой. Командир взял управление. Усталость вернулась к Тане. Она чувствовала на себе короткие взгляды Шамина и его еле заметную улыбку. Она уважала Шамина: первый командир на новой работе, с кем придется летать, может быть, много месяцев. Появились облака: ровные, мелкие грядки, светлые, тихие. Десяток минут полета, и облачность оборвалась, как бы обрезанная гигантскими ножницами, перед городом, раскинувшимся на берегу широкой реки. Прикрытый прозрачной дымкой, он манил зеленью, площадями, сотнями домов, жизнью.

— Рассчитывайте на посадку сами!

Та же мимолетная улыбка на губах командира. Таня кивнула и, увлеченная управлением, ничего не видела больше, кроме посадочной полосы. Шамин помог отрегулировать обороты моторов на снижении. Когда колеса коснулись бетонной дорожки, Таня испытала счастье, как когда-то в аэроклубе, после первого самостоятельного полета. Усталые, но довольные пассажиры торопились к выходу. Шамин и Таня молча стояли у первых кресел. На них ни малейшего внимания. Шамин равнодушен. Таня взволнована и обижена: хотя бы одно слово, уж если не благодарности, то хотя бы «до свидания».

— Не понимаю этой бесчувственности.

— Привыкайте. Мы вызываем любопытство перед вылетом и в воздухе. После посадки нас нет. Разумеется, дело не в бесчувственности. Просто в такие минуты у пассажиров слишком много всяких забот, и все они торопятся на землю. Согласитесь, что такие перелеты для них не совсем обычное дело.

— Тем более. Мне кажется, дело не в заботах, а в воспитанности. Говорю же я спасибо, когда мне подают пальто или оказывают другие знаки внимания. Тридцать человек, и хотя бы один…

День был жаркий, но не душный. Над землей стояла легкая дымка, застилавшая солнце. Шамин и Таня отказались от автобуса и шли пешком по выгоревшей, запыленной траве к вокзалу. Тане и раньше после полетов хотелось ходить, чувствовать под ногами прочную опору. И на фронте так. Они шли молча, и это молчание было естественным, непринужденным. Внутренне она была благодарна командиру за его внимание, предупредительность и уважение к ее молчанию. Рядом с ним Таня казалась хрупкой, слабой, хотя была не ниже его ростом, фигура Шамина не высокая, но широкая, плотная. Он шел без фуражки, подставив лысеющую голову теплому, слабому ветерку. Таня думала о муже, вспоминала его энергичное лицо, но перед ее вылетом в рейс оно было грустным. «Тебе тяжело, я знаю, но верь, мы всегда вместе, сердцем вместе». Если бы можно было сейчас выразить это словами, громко, чтобы он слышал! Она счастлива. А он? Может ли такому человеку дать счастье только любовь женщины, даже если эта любовь чистая, прочная и глубокая? Почему так тревожно без него? Ответ для нее один: ему нужна ее любовь, нужна, как жизнь. Она это прекрасно понимала, и в свободные часы, как сейчас, ей хотелось домой, к Фомину.

— Мы свободны весь вечер. Прекрасный театр. Или в парк, если хотите.

— Мне все равно.

Ей действительно было все равно, только бы туда, где люди. Ей хотелось многого и ничего определенного. Пожалуй, больше покоя. Пообедали в буфете. В гостинице аэропорта привели себя в порядок. Вечером шли по улице незнакомого Тане города. Много света, людей. Война не тронула город. В вечернем освещении он казался очень приветливым, тихим и спокойным.

— Вы давно замужем?

Таня ответила не сразу, но не потому, что вопрос ее смутил.

— Около двух лет. Но мне кажется, давно.

— Молодость… Сколько вам еще жить!

— Не рано ли вам сожалеть о молодости?

Быть может, в другое время такая тема была бы ей неприятна, но сейчас она казалась естественной, немного будничной. У нее было желание узнать Шамина ближе.

— Как вам сказать… Сорок четыре года. Женат около двадцати лет. Трое детей. Облетал полмира, знаю многих людей, привык чувствовать себя на земле, как и в воздухе: везде свое, родное. Кажется, все испытано и ничего больше нового. С годами поэтическое настроение меня посещает все реже.

Таня с любопытством прислушивалась, и ей нравилась его откровенность.

— Любопытно, а какое у вас сейчас настроение? — и, не давая ему ответить, добавила с искренним чувством: — Жизнь кругом какая! Весь город обняла бы!

— Это мне знакомо. Мне нравится ваша жизнерадостность и вы тоже… Только, ради бога, не пугайтесь, — поторопился добавить Шамин, заметив, как Таня насторожилась. — Уверен, что мы будем друзьями, хорошими сослуживцами. Вот так меня и поймите. По правде сказать, я не способен к красивым, искусственным словам, даже в разговорах с женщиной.

— Не так уж плохо, когда женщине говорят приятные, красивые слова, — чуть-чуть лукаво ответила Таня.

— Если они искренни, а это, согласитесь, бывает не часто.

Шамин предложил поужинать в ресторане. Таня не возражала. Она доверяла ему. Люди уважали Шамина за прямоту и откровенность, за то, что с ним собеседник чувствует себя независимым. За ужином Шамин пил только шампанское. Таня несколько удивилась этому, зная привычки знакомых летчиков и, улыбаясь, заметила:

— Я как-то привыкла видеть, что мужчины предпочитают напитки более существенные или, во всяком случае, не шампанское.

— Далеко не все, Татьяна Васильевна. Я не люблю, не вижу смысла подбадривать себя спиртом, вот пью еще иногда пиво. Оно хоть жажду утоляет.

— В войну мужчины выпивали фронтовые нормы, и мой муж тоже, я не думаю, чтобы это делалось с целью подбадривать себя, и не находила в этом ничего плохого.

— Там это бывало иногда просто необходимо. Впрочем, что это мы с вами, Татьяна Васильевна, скучноватый разговор завели. Выпьем за удачи в нашей работе.

Таня кивнула головой и протянула свой бокал.

После минутной паузы, как бы в раздумье, Шамин сказал:

— Вы любите своего мужа? Очевидно, он сильный человек?

— Он прошел все этапы в жизни. Для одного человека даже слишком много этих этапов.

— Как он относится к вашей профессии?

Таня задумалась. Что он делает сейчас, ее муж? Она здесь, в ресторане, с посторонним, по существу, человеком. Нет, он не обидится. Шамин скромный и очень порядочный. Ей хотелось рассказать Шамину о муже, о прошлой жизни, и она попыталась это сделать, хотя знала, что всего, что ее волнует, она выразить не сможет.

— Он летчик, бывший истребитель. Мы были на фронте вместе. До войны я училась у него в аэроклубе. Как видите, я знаю его почти всю жизнь.