— Разумеется.

В тот день последним уроком был урок пения. Учитель пения принял от Усимацу его учеников и повёл их шеренгами в свой класс. У Усимацу был час свободного времени. Вспомнив вчерашнее упоминание Гинноскэ о заметке в газете, касающейся Рэнтаро, он поспешил в приёмную, где всегда можно было почитать свежие газеты. Войдя в приёмную, он увидел на столе ещё не подшитые, разрозненные листы позавчерашнего номера «Синано майнити» и без труда отыскал в конце второй страницы заметку о Рэнтаро. Сердце его забилось от волнения.

«Где бы мне прочитать заметку? — подумал он прежде всего. — Здесь, в приёмной? Нельзя, сюда в любую минуту могут войти. В классе? В комнате служителя? Нет, и туда может войти кто-нибудь. — Сунув газетный лист за пазуху, он вышел из приёмной. — Пойду в зал, наверх», — решил он и стал, ступая как можно тише, подниматься по лестнице, ведущей на второй этаж.

Он вошёл в тот самый зал, где проходила праздничная церемония в день рождения императора; обычно сюда никто не заходил, и здесь всегда в строгом порядке стояли длинные скамьи. Усимацу думал, что в этом зале он будет в большей безопасности, чем где бы то ни было в другом месте. Присев на скамейку, он вынул из-за пазухи газету и стал читать, как вдруг ему вспомнились слова, сказанные им Такаянаги: «Я с ним не дружу, я не имею к нему никакого отношения, я ничего о нём не знаю». Он покривил тогда душой и отрёкся от Рэнтаро, которого считал своим учителем и покровителем. «Учитель, простите», — прошептал он и снова углубился в чтение.

Смутные страхи опять завладели душой Усимацу, и, даже читая заметку о Рэнтаро, он думал только о себе, о своей жизни. Перебирая в уме события последних дней, Усимацу понял, что он попал в трудное положение. Если он немедленно не предпримет каких-нибудь шагов… да, нужно что-то придумать.

«Но что же мне делать?» — задавая себе этот вопрос, Усимацу не находил ответа и приходил в ещё большую растерянность.

— Сэгава-кун, что ты читаешь? — внезапно послышался за спиной чей-то голос. Усимацу весь переменился в лице. Оглянувшись, он увидел директора, который незаметно приблизился к нему и теперь смотрел на него испытующим взглядом.

— Газету, — ответил Усимацу, постаравшись принять безразличный вид.

— Газету? — Директор удивлённо посмотрел на Усимацу. — Есть что-нибудь интересное?

— Нет, ничего особенного.

Некоторое время оба молчали. Директор отошёл к окну и стал смотреть на двор.

— Ну и погодка, а, Сэгава-кун?..

— Да…

Обменявшись всего несколькими фразами, они вместе вышли из зала. Пока они спускались по лестнице, Усимацу было не по себе, его охватило неизъяснимое беспокойство. Может быть, это только неосновательное подозрение, но, право, отношение директора к нему явно переменилось. Он стал заметно холоден. Нет, не только это: казалось, будто он своим противным носом вынюхивает тайну Усимацу. Усимацу с присущей ему мнительностью стал строить всякие догадки, и ему было просто невмоготу идти рядом с директором. Переступая со ступеньки на ступеньку, директор иногда невольно касался его плечом, и тогда по всему телу Усимацу пробегала холодная дрожь.

Тем временем по школе разнёсся звонок, возвещавший окончание занятий. Двери классов одна за другой распахнулись, и оттуда, толкая друг друга, выбежали ученики: через мгновение они заполнили весь коридор. Усимацу поспешил смешаться с их толпой. По засыпанной снегом дороге ученики направлялись домой. Их лица выражали детскую гордость: они — школьники. Одни шли, размахивая коробками для завтрака, другие — водрузив узелки с учебными принадлежностями себе на голову. Со счётами под мышкой, с сандалиями в руках, они весело болтали, свистели и пели; их гомон смешивался с лаем собак и разносился далеко вокруг. Некоторые девчушки, сбросив гэта, бежали босиком. Вслед за учениками вышел за ворота школы и Усимацу. Он был полон тревоги и страха. Один только вид беззаботной детворы вызывал у него страдание.

— Сёго-сан, ты домой? — крикнул Усимацу.

— Да, — засмеялся Сёго. — А потом пойду в Рэнгэдзи, сестра велела мне прийти сегодня.

«Да, ведь сегодня проповедь», — вспомнил Усимацу. Несколько минут он стоял, провожая ласковым взглядом удаляющуюся фигурку Сёго. Перед ним простиралась заснеженная улица, по которой озабоченно сновали взад и вперёд люди. Вдруг всё завертелось у него перед глазами, и он почувствовал, что вот-вот упадёт. Потом ему почудилось, будто кто-то нагоняет его и того гляди схватит его, ему даже послышалось: «Ах ты, паршивый тёри![29]» — Он опасливо оглянулся. И никого не увидел. «Да никого и не может быть!» — сам себя подбадривал Усимацу.