— И что?

— Такой юной деве, ты же знаешь, Боян, нужен мужчина, который сможет взять управление княжеством на себя.

— Согласен. И ты решил предложить себя ей в качестве мужа?

— А почему нет? У меня и хирд есть! И мой хирд не самый последний. Это знают во многих землях Гардарики и далеко на закате, до земель англов и Испании.

— А разве она тебя звала, хёвдинг Гуннульв?

— Меня не надо звать, Боян. Я сам прихожу.

— Ты опоздал, Гуннульв. У княжны уже есть суженный. Она ему дары преподнесла.

— И кто же это такой прыткий?

— Я! — Смотрел на него и ухмылялся.

— И кто же ты такой?

— А тебе есть до этого дело?

— Конечно! Я тоже хочу, чтобы она мне дары преподнесла и сапоги мне у брачного ложа сняла.

— Мечтать не вредно, вредно не мечтать. Сапоги тебе пусть кто-нибудь из твоих оборванцев снимет. Тебе же нет разницы женщина это или вон тот белобрысый пацан, что рядом с тобой трется. Надеюсь, ты уже ни раз его оприходовал. Помыться то после этого не забыл?

Наступила тишина. Боян и другие кмети, стоявшие на стенах смотрели на меня широко раскрытыми глазами, раскрыв рот. Что-то опять сморозил? Да наплевать. Поправил карабин у себя на груди. Пацан пытался выхватить свой меч из ножен, но почему-то не мог. Один из викингов, с седыми усами и бритым подбородком положил на его плечо руку, как бы говоря, спокойно! Пацан замер, зло сверкая на меня глазами и ощерившись оскалом волчонка. Я уже испугался, сопляк! Сейчас побегу штаны менять.

— А ты я смотрю смелый, спрятавшись за стеной. Выходи, поговорим. Ты меня оскорбил. Хотя я тебе дурного слова не сказал. Или трус?

— Не надо меня брать на слабо. А выйти, так я выйду. Насчёт оскорбил. Да, мне лично ты ничего обидного не сказал. Ты оскорбил мою суженную, предлагая ей, стоя на коленях, своими ручками снять с тебя твои вонючие и грязные штиблеты, которые за всю жизнь ни разу не чистились. Да и сам ты не мылся, наверное, с рождения. Поэтому и ноги у тебя такие же вонючие и грязные как у пса помойного. А выйти, я сейчас выйду. — Сбежал с башни, подошел к калитке в башне. — Открывай! — Велел дружиннику. Скрипнул засов и калитка открылась.

Пошел прямо на викингов. Остановился в пяти метрах от них.

— Ну, вот, я вышел. Что дальше?

— Назови своё имя.

— Зачем?

— Чтобы я знал, кого убил.

— Не говори гоп, пока не перепрыгнул. А зовут меня Ярослав.

— Ярослав и всё?

— А что тебе ещё нужно? Пока достаточно звать просто Ярослав. Разрешаю.

— Сын конунга?

— Нет, круче — сын профессора.

— Не знаю я таких.

— Если ты не знаешь, то это не значит, что таких не существует. Ты вообще многого не знаешь.

— Хорошо, Ярослав. Я вызываю тебя на поединок. Суд богов.

Я увидел, что она развязал какие-то веревочки на ножнах. Эти веревочки мешали выхватить меч. Вот теперь я понял, почему сопляк не смог сразу обнажить свою железку.

Я глядя на дикого скандинава, усмехнулся криво. Снял карабин с предохранителя. Патрон был уже в патроннике. С расстояния в пять метров, удар картечи, стопроцентно, был для косматого фатальным. Потенциальный кандидат в трупы.

— Где твой меч, Ярослав?

— Вот он. — Указал на «Сайгу». Викинги зависли, непонимающе смотря на карабин.

— И как ты им биться будешь? — Спросил Гуннульв.

— Тебе какая разница. Ты своим оружием бьёшься, я своим. Всё честно! Так что давай прямо сейчас и начнёт, чего вату катать?

— Что катать?

— Языком трепать. Раньше начнём, раньше закончим. У меня дел ещё полно.

— Ярослав. — Сзади подошёл Боян. С ним ещё пять кметей. — Так не совсем честно будет. — Боян смотрел на мой карабин. Он не видел, как карабин работает. Но зато видел, как стреляют пушки. А так как был явно не дурак, то сложил два плюс два и понял, что моё оружие работает по тому же принципу, что и пушки. — Да по хрен, Боян. Тебе что их жаль?

— Нет. Но нас могут обвинить в нечестности и в колдовстве.

— То есть ты мне предлагаешь взять у тебя меч и идти с ним пляски устраивать с бубнами, вернее с мечами? Но тогда тоже будет нечестно. Я то не умею мечом махать.

— Я выставлю против Гуннульва своего бойца. Замену делать можно.

— Нет, Боян. Такая песня не прокатит. Я его оскорбил намерено, что бы грохнуть. И ты предлагаешь мне выставить, что за меня это решил другой человек? так не пойдёт.

— А что делать? Гуннульф очень хороший мечник. Он во всём хорош, не только с мечами.

— Тогда предложи ему бой на ножах. С этим делом я знаком хорошо. Ножевой бой, это самое то. По понятиям.

— Ты уверен?

— Да. По другому никак. Только если я завалю их из карабина.

— Хорошо. Там Мстислава пришла. Что ей сказать?

— Ничего. Это мужские игры. Пусть этот нурман разденется до пояса. И Боян, пошли кого-нибудь, Мстиславу сюда не пускать. Пусть остаётся на стене, при любом исходе боя. Понял? Не хватало, чтобы её эти захватили. И ещё, пошли кого-нибудь к Мезгирю, пусть выкатит сюда одну пушку, закреплённую на телеге. Там есть такая, уже заряженная. Пушку нужно установить чуть наискось от лодки нурман. Если они, попытаются напасть, пусть стреляет. — Воевода кивнул и отослал одного из кметей. Я посмотрел на башню. Увидел девушку, смотрящую на меня. Ободряюще улыбнулся.

— Гуннульф! — Обратился Боян к хёвдингу. — Боя на мечах не будет. Я предлагаю бой на ножах.

— А что так?

— А так. Либо ножевой бой, либо вы уходите.

Скандинав смотрел на меня внимательно. Я же только усмехнулся ему в лицо.

— Хорошо!

— Тогда, раздевайся до пояса.

Вскоре мы стояли с ним друг против друга. В его руке был нож. Серьёзный такой. Длинна лезвия больше двадцати сантиметров. Я вытащил свой нож из ножен. Викинги замерли. Видел как глаза всех, кто находился на пристани алчно загорелись. Неожиданно нарисовался Радогост — волхв Перуна.

— Это божий суд, Ярослав. Поэтому волшбы чёрной не должно быть.

— А где ты волхв увидел волшбу? Я что-то её не замечаю. А ты, Боян, замечаешь?

— Я прослежу.

— Флаг в руки и барабан на шею. — На пристань дружинники под руководством Мезгиря, да того самого, у которого жену ещё Крапивой звали, выкатили телегу с закрепленной на ней пушкой. Нурманы удивленного поглядели на это недоразумение. Стали посмеиваться. Я тоже усмехнулся. Только в другом русле. Мезгирь стоял и также лыбился, в руках его дымил металлический прут, загнутый на конце и обёрнутый чадящей паклей. Он то был в курсе, что может устроить каменный дроб с близкого расстояния.

Я посмотрел на Гуннульва:

— Ну что? Поехали? — Бросил ему, вставая в боевую стойку.

Несмотря на то, что нурман был косматым и от него воняло, тело у него было сильным, без единой жиринки, поджарым. Конкретный волчара. Как, впрочем, и вся его стая, которую он называет хирдом, то есть дружиной. Шли по кругу, друг против друга, внимательно отслеживая движения друг друга. Резкий рывок вперед, обманка и качнувшись в сторону, викинг, полоснул ножом. Лезвие прошло в миллиметрах от моей груди. Я успел чуть отклониться и принял клинок его ножа на клинок своего. Звякнуло. Гуннульв отскочил. На его губах улыбка. Поигрывая ножом, опять пошёл по кругу. По его напружинившемуся телу понял, сейчас будет новый рывок-атака. Гуннульв качнулся в право, я качнулся влево, ему на встречу, он явно рассчитывал на другое, но молниеносно с ориентировался. И всё же пропустил удар ногой в голень. Махнул ножом, но я уже отскочил. Его физиономию перекосило. Конечно. Голень очень болевое место. А у меня ботинки то, явно не мягкие, как у них обувка. Глядя на него усмехнулся. Что, горячий норвежский парень, больно? Да ладно, ты же крутой пацан! Забей! Но ему ничего не сказал, хотя он понял, что я имел ввиду. Он ни как не показал, что он готов захромать. Старался двигаться так же, только реже. Уже не так скакал. Боль терпит с достоинством. Достоин уважения. Своего противника, каким бы он не был, нужно уважать и опасаться. Иначе может попасть в плен фальшивых иллюзий и остаться лежать с дыркой черепе или с ножом в печени.

Он глянул на лезвие своего ножа. На нем была зарубка, след от моего.

— Хороший у тебя нож.

— Да, мне тоже нравиться.

— Это будет отличный трофей у меня.

— Может быть. Не хвались на рать идучи, а хвались с рати идучи.

Он оскалился. Давай, косматый, скалься. Теперь рывок сделал я. Зазвенели клинки ножей. Отскочили друг от друга одновременно. У меня на правой стороне груди был разрез. Кровь побежала вниз. Не обращал на это внимание. Смотрел на викинга. У него разрез был на правой руке. Глубокий. Он опустил её вниз. Кровь побежала, капая зловещей капелью с его пальцев на пристань. Нож он перекинул в левую руку.

— Что, Гуннульв, лапку поранил? — Я довольно скалился. В отличии от других местных аборигенов, мои зубы были в порядке. Так что улыбаться мог во все свои тридцать два зуба. Хотя у Гуннульва, с зубами тоже было всё в порядке. В глубине его не чесанной бороды и усов мелькали крупные и ровные зубы.

— Ты то тоже шкурку попортил…

— Это ладно. Главное руки-ноги не попортил. Ну так что, хёвдинг, встанешь на колени и попросишь у светлой княжны прощения, за сапоги?

— А что такого? У вас же это принято, что молодая жена, разувает своего мужа у брачного ложа.

— Мне наплевать, где так принято. Но Мстислава ни с кого сапоги стягивать не будет. Даже со своего будущего мужа. Тебе, Гуннульв, доставляет удовольствие унижение женщины?

— Женщина должна знать своё место. Так повелось от наших предков и заповедано богами. Когда она снимает сапоги со своего мужа, стоя на коленях, она показывает ему свою покорность. Ты странный. Тебе это даже Боян скажет.

— Мне наплевать, где и на что положено. Мне абсолютно всё равно кто там будет и где стоять на коленях и что снимать. Но Мстислава этого делать не будет. А кто ещё раз вякнет об этом, я с такого любителя сам сапоги сниму, вместе с ногами.

— Странный ты!

— Гуннульв! — Я усмехнулся. — По мне так лучше самому с неё сапожки стащить, со всем остальным. Когда глаза в глаза, смотреть друг другу горящими взорами. Когда она, а не ты впивается в твои уста своими и не потому, что покоряется тебе, а потому что любит. Разве униженная сможет так? Нет. Так сможет только гордая, отдаваясь, любить тебя до изнеможения, забирая тебя до последней капли и отдавая себя саму тебе до конца, до последнего кусочка своего сердца, тела, души.