Экспедиция инженера Крымова

Он удивился, когда выбрали его. Инженер Крымов был человек непьющий, тихий. На роль выбивали дефицитных деталей он категорически не годился, ну, по всем; что называется, параметрам. Со своей потертой седоватой внешностью он вряд ли смог бы очаровать даже самую непритязательную секретаршу нужного начальника.

Об этой своей непригодности к роли толкача он и сказал Перфильеву, начальнику отдела снабжения.

— Водку я не пью — здоровье не позволяет. И сувениры совать тоже не мастак — краснею, заикаюсь, ахинею несу, потом ночь не сплю — корячит от отвращения к самому себе.

— Вот именно! — воскликнул Перфильев. — Именно ваша совесть — самый драгоценный таран. Найдете там на комбинате таких же совестливых, порядочных людей, как вы, и объясните им, что из-за отсутствия копеечной резиновой муфточки размером с ноготь у нас заводской двор забит недоукомплектованными комбайнами, рабочие не получают прогрессивку, а главное — жатва на носу, сельскому хозяйству позарез необходима уборочная техника. Одним словом" честно обрисуете весь драматизм положения и выцарапаете эти чертовы муфты.

И Крымов полетел за полторы тысячи километров. В почти пустом объемистом чемодане лежал свернутый рюкзак — в случае успеха миссии эти багажные емкости предстояло набить вожделенными муфточками и срочно лично доставить на завод.

В гостинице Крымову повезло — достался уютный одноместный номер. Крымов с симпатией посмотрел на кровать, застеленную болотного цвета скользким блестящим покрывалом с выпукло вытканными лилиями. Он отвернул покрывало и увидел пару белоснежных, незамятых подушек, целинно свежий край пододеяльника, голубой угол подсунутого под подушку накрахмаленного полотенца. Крымов представил себе, как он сладко, блаженно выспится в этой благодати. Он почувствовал соблазн прямо сейчас соснуть часика два. Но он не имел права терять ни минуты — был четверг, час дня, выбить муфты было необходимо сегодня или, самое позднее, в пятницу, потому что в субботу, как известно, ни до какого начальства не доаукаешься.

В приемной у начальника отдела сбыта Жмакина, человека, от которого все зависело, пришлось подождать. Крымов сидел и рассматривал секретаршу Жмакина, молоденькую, весьма высокомерную особу. Спирально закрученные кудряшки — итог упорной ежеутренней работы перед зеркалом — падали ей на лоб, тяжелая, латунного отлива коса, переброшенная через плечо, сползала на грудь. Что-то старомодно-романтическое, из литературы прошлого века было во внешности этой девицы. При взгляде на нее из пыльных, школьных припасов памяти сами собой выплывали слова "тургеневская девушка" и "не давать поцелуя без любви".

Наконец, некто тусклый с картонной папкой вышел из кабинета, и секретарша буркнула:

— Можете войти.

Жмакин оказался веселым коротышкой, говоруном, живчиком. Слушая скорбный монолог Крымова, он, как ребенок, крутился во вращающемся кресле, хохотал, потирал руки, иногда оказывался почти спиной к Крымову и от этого веселился еще пуще.

— Цех стоит? Урожай под угрозой? Ух ты, мать честная! И все из-за наших малепусеньких муфточек! Жуткое дело. А номер у вас одноместный?

— Как? — переспросил Крымов.

— В гостинице вы один в номере?

— Да.

— А вы не прочь погулять вечерком, подышать свежим воздухом, пока я у вас в номере выясню отношения с одной фрау?

— А… то есть?.. — смешался Крымов.

— Ну, одним словом, человек — не камень, живого к живому тянет, чего тут не понимать. Есть с кем, но негде. Ага?

"А муфты мне за это будут?" — хотел спросить Крымов, но постеснялся. Жмакин, словно прочитав мысли Крымова, добавил:

— А в пятницу утром придете сюда же, я вас загружу муфтами под завязку. Слажено? Склепано?

— Ладно, — выговорил Крымов, стараясь ни лицом, ни интонацией не выдать гадливости.

Вечером Крымов заказал пропуск в гостиницу для гостей и сидел в номере, дожидаясь Жмакина Б. И. и Божанскую Н. Н. Сидел и волновался. Он заранее презирал неведомую Н. Н. Божанскую, но в то же время тянуло взглянуть на нее. Когда в дверь постучали, сердце его сладко екнуло, словно он вдруг вернулся в ту, другую свою, молодую жизнь.

— Да-да! — громко сказал Крымов. — Заходите, не заперто.

Вошли, улыбаясь до ушей, бодрячок Жмакин с пакетом под мышкой и стройная девица в красном плаще и косынке. Два-три локона латунными пружинками вылезали из-под косынки на лоб. Лицо ее показалось Крымову знакомым. А когда она сняла косынку и Жмакин принял у неё плащ, Крымов увидел длинную косу и с ужасом подумал: "Вот вам и тургеневская девушка, вот тебе и поцелуй без любви в натуральном виде". И тут же вспомнил дочь. Она была в том же возрасте, что и эта секретутка. "Неужели моя Фаинка тоже, вот так — по номерам…" Он люто возненавидел Жмакина с его девкой. Но, чтобы сразу не сорвать операцию "Муфта", ударился в гнусное лицедейство.

— А-а, старые знакомые! — слащаво протянул он. — Заходите, заходите, весьма рад.

— Да вот, зашли на огонек к доброму дяде погреться у камелька в непогоду, — заверещал Жмакин. — Располагайся, Натик, как дома, — дядя добрый.

— Добрый-то добрый, а вот к приему гостей не подготовился, надо признаться честно и самокритично, — тараторил Крымов, ужасаясь собственной фальши. — Позор на мою седую голову. Но я свой позор сумею искупить. Вы тут посидите, друзья, а я выйду за тортом. А потом и чайку сварганим.

— Прогрессивная идея! — восторженно хохотнул Жмакин. — Кто за? — И сам поднял обе руки. — Кто против, кто воздержался? Принято единогласно.

Девица Натик не подняла руку ни за, ни против. Она сидела на диване и с надменным лицом разглядывала висящую на противоположной стене картину в золоченой раме, изображавшую заснеженную деревушку. Губы ее застыли в презрительной усмешке, но кого она презирала — Жмакина, Крымова или всю эту ситуацию с фальшивой болтовней, было неясно. А может быть, считала картину на стене бездарной мазней, и только.

Крымов оделся и вышел из номера. Он молил судьбу, чтобы дежурной по этажу не оказалось на месте, но она была на посту. Пластмассовые сиреневые звезды, прицепленные к мочкам ушей, подведенные глаза, грубо наложенный румянец не могли сделать эту злую, пожилую женщину молодой и привлекательной. А ей этого, вероятно, хотелось. Иначе зачем бы она приложила столько дьявольских косметических усилий? Зрачки ее, как два снайперских черных дула, уставились в упор на Крымова. И когда он приблизился к ней на два шага, выстрел грянул:

— Что же вы гостей своих покинули?

Конечно, она все поняла. Ситуация была достаточно стандартной, чтоб не сказать, пошлой.

— А я на минутку. За тортом.

— Ну, раз за тортом, значит, действительно на минутку. Торты свежие, только что завезли внизу в "Кулинарию". Рядом со входом в гостиницу.

— Да? — глуповато осведомился Крымов.

— Да, — с издевкой подтвердила дежурная. — И народу почти никого. Вот как вам повезло.

— Это хорошо, спасибо, — сникшим голосом сказал Крымов и пошел к лифту.

Тортов и вправду было множество — блестяще-коричневых шоколадных, и раскудрявленных кофейных, и пышных, белых, с застывшей сахарной пеной, похожих на подвенечное платье.

Крымов купил торт за три сорок и вышел на промозглую улицу чужого города. Перспектива бродить с тортом два часа по улице не радовала. Вечер был хмурый, дул ветер, мелкие дождевые капли покалывали щеки Крымова. Куда-то надо было деваться.

"И какая наглая невозмутимость, — с горечью думал он. — Для них это не падение, а норма жизни. С косой она что делает, интересно? Расплетает и распускает по подушке по просьбе клиента? А этот колобок похотливый тоже хорош, пошляк…" Его передернуло при мысли, что послали его, как порядочного человека, а он с ходу вмазался по самые ноздри…

Он спросил у встречного прохожего, где ближайшее кино.

В помпезном сооружении со ступенями и колоннами шла "Агония" — двухсерийный фильм о Гришке Распутине. Крымов обрадовался, но фильм начался пять минут назад и билетов в кассе не осталось.

Крымов стал упрашивать контролершу, однако неказистая старушка была непреклонна. И тут его осенило.

— Вот вам торт, возьмите, пожалуйста. Попейте чайку, пока идет фильм. — Он поставил торт на прикрытое подушечкой сиденье стула у двери.

Крепость пала.

— Марья Васильевна! — крикнула контролерша через фойе своей коллеге и ровеснице, охранявшей вход в зал. — Посади гражданина, а потом мы с тобой чайку с тортом попьем.

Когда фильм кончился и Крымов двинулся с толпой к выходу, он вспомнил, что торт или хотя бы пустая коробка необходимы ему как некое вещественное доказательство для предъявления дежурной по этажу. Поэтому, выйдя со всеми через боковую дверь во двор, он обогнул здание, поднялся с новыми зрителями по ступеням к центральному входу и поинтересовался у контролерши, хорош ли был торт.

— Спасибо, спасибо, — тепло, как племяннику, заулыбалась старушка.

— Если коробочку не выкинули, я хотел бы ее захватить.

— Коробку из-под торта? Да она же сладкая. Вы в нее ничего не положите.

— Не важно. Долго объяснять. Если не выкинули, отдайте.

Контролерша нахмурилась и крикнула в глубь фойе:

— Марья Васильевна, верни гражданину остатки сладки.

Появилась ее напарница с коробкой, в которой еще оставалось полторта.

— А веревочка не сохранилась? — поинтересовался Крымов.

— Некогда нам ваши веревочки искать, гражданин. — Теперь голос билетерши был сух и зол. — Отойдите в сторону, мешаете билеты проверять.

"За жмота приняла", — горестно подумал Крымов, взял коробку и пошел в гостиницу.

Нести полупустую, перевешивающую на один бок да еще незавязанную коробку было непросто, требовались обе руки. Тем не менее он приспособился и, шагая, стал думать о фильме, о том, от кого и от чего порою зависят судьбы отечества. Припомнилась страшная, косматая морда Гришки Распутина, и вдруг прояснилось некое внутреннее тождество между Гришкой и Жмакиным. В чем же? Да очень просто, ответил себе Крымов. Оба прохиндеи, бабники, люди нечистые и нечестные, несущие порчу государственному делу, в которое влезли. При всем миллионе различий, масштабов, ролей, все равно — родственнички, из одного теста…