Альберт Усольцев СТАРШИЙ СЕРЖАНТ, СТАРЕЙШИНА
Из истории завода «Компрессор»:
…«В августе 1941 года первые отработанные серийные «катюши», изготовленные на заводе, отправлены на фронт. Это был заслуженный венец бессонных дней и ночей, которые пришлось провести ученым нашей страны, а также конструкторам, технологам и рабочим «Компрессора», чтобы создать и пустить в серийное производство боевую машину БМ-13.
…В сентябре 1941-го на фронт отправлено уже девять полков «катюш». Каждый полк имел три дивизиона БМ-13 — по три батареи в дивизионе. Всего — 36 боевых установок. Залп полка состоял из 576 снарядов калибром 132 миллиметра…»
Из воспоминаний генерал-лейтенанта артиллерии А. Н. Нестеренко:
«…И вот около полудня был дан полный залп дивизиона БМ-13. В течение каких-нибудь десяти секунд 192 снаряда накрыли боевые порядки врага. Плотность огня в такое короткое время была доселе невиданной. Если попытаться создать такой эффект ствольной артиллерией, то потребовался бы одновременный залп 16 дивизионов гаубиц… Роща была укутана густым черным дымом. Уцелевшие фашисты выскакивали в поле и бежали кто куда».
Взметнув ввысь «пакет» направляющих, посреди заводского двора на постаменте, как будто в вечном воинском карауле, застыла «бээмка», легендарная «катюша», которая в грозном сорок первом вышла с территории завода и дала первый залп по немецким захватчикам. Конечно, та первая «бээмка», сделав свое дело, расстреляв свои снаряды, в одном из боев погибла смертью героини — была подорвана; здесь сейчас другая «катюша», но все же, все же иногда Павлу Ивановичу кажется, что эта и есть первая, та, которую ему пришлось собирать своими руками.
Слепо смотрит закрытая броневыми листами кабина, не тают снежинки на холодном моторе, чиста краска на направляющих… Это — память. Память заводу. Невернувшимся… И пришедшим с поля боя. Живым и мертвым. Память мертвым, напоминание живым.
Двести сорок девять работников завода не пришло с полей сражений!
Павел Иванович долго стоит перед этим необычным памятником. До начала рабочего дня еще есть время. Тихо. Можно поразмыслить, вспомнить. А вспомнить Павлу Ивановичу Никитину есть что…
Распаялся старый семейный самовар, горящий медными боками, большой, на всю никитинскую семью; всех десять человек, не считая гостей, мог напоить в воскресный день. Хоть и бедновато жили Никитины — одежонка с плеч старших переходила к младшим, валенки — «с ног на ноги», редко млел мясной дух над большим семейным чугунком, но воскресные чаепития, особенно летом, на верандочке той квартиры, что в трудные годы выделила им Советская власть, блюлись строго: к ним приберегали сахарок, покупали баранки, пекли пирог. В «чайный день» семья вся собиралась за столом. К главе семьи, Ивану Федоровичу, нередко заглядывали почаевничать товарищи по работе. Когда надуется чаем и насытится баранками «мошкара», как отец любовно звал свое многочисленное потомство, разбежится по заводу, дом-то Никитиных стоял на территории «Компрессора», а тогда еще «Котлоаппарата», можно за неторопливой беседой с другом вспомнить и старое, подумать, о сегодняшнем, помечтать о завтрашнем дне. Старое-то оно, конечно, старое, но как бы рядом стоит. Вот не очень далекий 1921 год… Дни работы X съезда партии. На завод приезжал Михаил Иванович Калинин. И надо же так случиться — вести митинг поручили Ивану Федоровичу, простому меднику, бывшему «глухарю» — так звали медников, потому что они глохли от страшного грохота на производстве… И слова Калинина звучат по-рабочему веско: «Вот вы начали наводить у себя порядок. Это хорошо. Но надо это дело довести до конца. Когда у вас будет чистота в цехе, исправно оборудование, в порядке инструмент, то и работа пойдет лучше, и делать вы будете больше. Сейчас главное внимание надо уделить восстановлению производства. Для этого надо возвратить на завод рабочих, которые уехали в деревню, следует привлечь на нашу сторону специалистов. Победа рабочих и крестьян в нашей стране дело решенное. Теперь мы хозяева в стране, на заводе. Вы сейчас работаете на себя, а не на эксплуататоров, поэтому надо работать честно, любить свой труд. Я уверен, что вы и ваши дети превратят этот полуразрушенный отсталый завод в передовое столичное предприятие. Трудящиеся, когда они становятся хозяевами, способны творить чудеса…»
Особенно Ивану Федоровичу запали слова «Вы и ваши дети». У него — семеро! Сам он долгие годы тянул лямку на «Товарищество котельного, механического, медно-аппаратного и литейного завода А. К. Дангауэра и В. В. Кайзера». Продукцию «Товарищества» рвут с руками, потому как для отсталой России она самая подходящая: оборудование для винокуренных заводов, крахмало-паточных, сахарных, мыловаренных… Клепай котлы, Ванька! Пока не оглохнешь, не схватишь чахотку, не сдохнешь…
В революцию Иван Федорович вошел не сторонним наблюдателем: был в числе организаторов стачек, с оружием в руках сражался на баррикадах…
Вышвырнули за борт истории «А. К. Дангауэра и В. В. Кайзера». Закрылся расположенный около завода трактир с экзотическим названием «Трансвааль», где замордованные тяжелым трудом рабочие оставляли последнюю копейку. Переименовали и завод. С весны 1918 года он стал называться «Котлоаппаратом». Ему было поручено освоить выпуск оборудования для химико-фармацевтической промышленности: вакуум-насосов и фильтр-прессов (аппаратов очистки жидкости). Стало забываться и старое название слободки — «Дангауэровка». Начали сносить бараки-развалюхи, на их месте строили новые дома, пусть пока без больших удобств, но дома. Не обошли вниманием и семью Никитиных — выделили хорошую квартиру.
— Совсем как купчики! — шутил Иван Федорович, занимая свое место во главе стола. — На веранде чаи гоняем!
И вот те на — самовар не выдержал, распаялся. И как на грех самому им некогда заняться, дело срочное ждет в цехе. Хоть и воскресенье сегодня, а решил рабочий коллектив: воскресник провести. А после воскресника наверняка друзья-товарищи в гости, на «никитинский чай» напросятся. Не откажешь. Да и причину назовешь — засмеют! У старого мастера высшей квалификации самовар распаялся. По всей стране котлы, склепанные Иваном Никитиным, гудят, а тут собственный самовар…
После воскресника друзья, как положено, собрались к Никитиным. Как им сказать?
Тут появился сын — Пашка. Его обязанность раньше — щепать лучину, разжигать, раздувать самовар отцовским сапогом. Ну что с мальца еще возьмешь. И за это спасибо.
— Мамка велела передать — самовар на столе, пыхает… — Тихо так сказал отцу, не привлекая внимания гостей.
— Как это — на столе?.. — тоже тихо удивился отец.
— А так, пыхает, — повторил сын. — И крендели… И пирог…
— Сам, что ль, сообразил?! Запаял?!
— Ага. Сам.
— Да я ж тебя не учил, кажись…
— А я видел, как ты раньше делал… Да и на завод, в цех ты меня брал? Брал…
— Да в цехе мы ж не самовары делаем…
— Все одно, я смотрел…
— Ну, молодец, Пашутка! Выручил! По металлу пойдешь, коль с таких годков проявился… А?
— Не, батя, я по дереву хочу… Модельщиком!
— Вот те раз, руки металл приласкали, а ты «по дереву»…
— Ага, по дереву, батя. Я его запах люблю…
— Ладно, не перечу. Только помни, что в нашей династии многие металлисты…
Отец обнял Пашку, повернулся к друзьям:
— Значит, всех прошу на чай… Самовар на столе.
Случилось так, что в ФЗУ, в которое поступил Павел, группа модельщиков не состоялась. Предложили учиться на токаря. Пошел.
В первом механическом цехе, куда его направили после окончания училища, станки были старые, разношенные, инструмент тоже не лучшего качества. И какое-то внутреннее сопротивление металлу росло в душе семнадцатилетнего паренька, тем более что мечта не осуществилась — душа тянулась к рубанку, а тут — холодный блеск бесконечно вьющейся острой стружки, прогорклый вкус окалины, грохот станков… И неизвестно, чем бы закончился этот «внутренний сопромат», не подоспей вовремя к молодому рабочему мастера Ефим Иванов, Иван Рассказов и позднее — Сергей Николаевич Фадеев. «Вникай, Павел, в металл. Его надо чувствовать и понимать… Без этого хорошего токаря из тебя, Паша, не получится, будешь просто точильщиком гаек, болтов, шплинтов… И в станок надо влюбиться, как в девушку… Не смейся, так оно и есть, если, конечно, хочешь стать токарем по металлу…»
Сначала, улыбаясь, слушал советы старых мастеров: «Влюбляйся, как в девушку… Юмористы!» А потом задумался — точно сказано. Может, немножко красиво, но по делу. Вот и старый мастер Берзин, не один десяток лет проведший у станка, пропустивший через свои руки не одну сотню тонн металла, по-дружески заметил: «Любить, Паша, надо металл, любить. Давай-ка я тебя и на других станках поучу работать…»
Учился, старался. И вдруг — вот уж чего не ждал — Павла Никитина назначают мастером. Это в восемнадцать-то лет! На участке есть рабочие с таким стажем, сколько Павлу лет. В деды ему годятся.
Да, так и произошло — в восемнадцать лет стал Павел Никитин мастером.
Павлом Иванычем величать стали. Но от этого не легче. Кто всерьез, а кто и с насмешкой. Ну-ну, мол, посмотрим, время покажет, какой ты Павел Иваныч. Вот и первая стычка с кадровым рабочим подоспела. Станина грязная, несмазанная, не станок, а, прошу прощения, отхожее место. Так и сказал. Станочник на дыбы: «А, пшел, сопляк! Еще учить меня будешь… Да я уже работал, когда ты…» — «Станок не приму!» — «Еще чего?! До тебя принимали, а ты…» — «А я не приму!» — твердил восемнадцатилетний мастер. Каким-то шестым чувством догадывался Павел — отступи сейчас, сделай уступку разгильдяйству и разболтанности, потом не вернешь. Это первый, пусть и маленький, но бой, который он обязан выиграть. Проиграй он сейчас — будут, пожалуй, величать Павлом Иванычем по должности, по субординации, а не по душе, не по делу. На него сейчас смотрит участок, цех, а завтра разнесется и по заводу: «В первом механическом мальчишку мастером поставили, а рабочий на него…»