2. Из истории
А началась она в новогоднюю ночь 1941 года в московском клубе летчиков, где теперь гостиница «Советская». За праздничным столом родилась идея написать письмо Сталину. Сделать это должен был летчик Голованов, имеющий боевой опыт. Он — кавалер ордена Ленина, летал новаторски, в любую погоду, применяя передовые средства радионавигации.
Дома Голованов долго размышлял над необычным и столь ответственным предложением. На бумаге вышло так:
«Товарищ Сталин!
Европейская война показывает, какую огромную роль играет авиация при умелом, конечно, ее использовании. Англичане безошибочно летают на Берлин, Кельн и другие места, точно приходя к намеченным целям, независимо от состояния погоды и времени суток. Совершенно ясно, что кадры этой авиации хорошо подготовлены и натренированы.
В начале советско-финляндской войны мною была выдвинута идея полетов в глубокие тылы белофиннов, используя радионавигацию, для разбрасывания листовок и лидирования бомбардировщиков к целям, намеченным для бомбометания. Этот план докладывали Вам, после Вашего одобрения мы приступили к его выполнению. Ввиду того, что мы летали на самолете «Дуглас» без всякого сопровождения и вооружения, летали мы только при плохих метеоусловиях, пользуясь исключительно радионавигацией.
Много полетов было проведено нами по тылам белофиннов вплоть до Ботнического залива как днем, так и ночью. Много тонн листовок, а также и десанты выбрасывались нами в точно намеченных местах, и это лишний раз подтвердило всю важность и эффективность радионавигации.
Будучи на приеме у тов. Жданова, я выдвигал вопрос, чтобы нам были приданы бомбардировщики для вождения их на цели. Тов. Жданов дал задание проработать этот вопрос, но он так и остался нерешенным, и, таким образом, вторая часть задачи осталась невыполненной.
Сегодня… диктуется необходимость иметь такую авиацию, которая могла бы работать почти в любых условиях и точно прилетать на цели, которые ей указаны, независимо от метеорологических условий. Именно этот вопрос, по существу, и будет решать успех предстоящих военных операций в смысле дезорганизации глубоких тылов противника, его промышленности, транспорта, боепитания и т. д. и т. п., не говоря уже о возможности десантных операций.
Имея некоторый опыт и навыки в этих вопросах, я мог бы взяться за организацию соединения в 100—150 самолетов, которое отвечало бы последним требованиям, предъявляемым к авиации, и которое летало бы не хуже англичан или немцев и являлось бы базой в смысле кадров и дальнейшего увеличения количества соединений.
Дело это серьезное и ответственное, но, продумав все как следует, я пришел к твердому убеждению в том, что если мне дадут полную возможность в организации такого соединения и помогут мне в этом, то такое соединение вполне возможно создать. По этому вопросу я и решил, товарищ Сталин, обратиться к Вам.
Он отправил письмо, не надеясь ни на быстрый ответ, ни на ответ вообще, хотя в душе теплилось: а чем черт не шутит? Но дойдет ли до Сталина письмо простого, неизвестного летчика да и станет ли он его читать, если дойдет?
Приказ прекратить полет и срочно, несмотря на плохую погоду, вернуться из Алма-Аты в Москву он воспринял как предстоящее задание везти кого-либо из ответственных работников. Он служил шеф-пилотом Аэрофлота, и ему часто приходилось выполнять подобные поручения. Дома он узнал, что было несколько телефонных звонков.
— Звонил из ЦК Маленков, — сказала жена, — будет еще звонить.
И действительно, вскоре позвонили. Тут же прислали машину, и Голованов оказался в кабинете секретаря ЦК. Он по-прежнему думал, что предстоит ответственный полет, и его вызвали на инструктаж.
На улице вечер, зимний московский полумрак, а в кабинете бледно светила настольная лампа. За столом — человек в наркомовском френче, что-то пишет. Встал из-за стола, протянул руку:
— А мы были уверены, что вы сегодня не прилетите! Как погода?
— Погода неважная.
— Как же вы летаете?
— У нас самолет хороший, имеются противообледенители, пользуемся радионавигацией, так что в видимости земли для ориентировки не нуждаемся. Если полетим и погода будет плохая, сами убедитесь.
— А у вас все так летают?
— К сожалению, пока нет, но есть товарищи, которые летают не хуже нас.
— Ну что ж, — сказал секретарь ЦК, — поедем.
Прошло всего несколько минут, и машина остановилась у освещенного подъезда. Поднялись на второй этаж, вошли в комнату, и плотный, наголо обритый сотрудник сказал:
— Проходите, пожалуйста.
Голованов открыл дверь, вошел в кабинет. Навстречу ему по ковровой дорожке шел невысокий человек в кителе стального цвета:
— Здравствуйте, товарищ Голованов. Вы действительно хороший летчик, раз прилетели в такую погоду. Мы, — он сделал жест, и Голованов увидел, что в кабинете за большим столом сидели несколько человек, и сразу узнал по портретам Молотова и Тимошенко, — мы, — продолжал человек в стальном кителе, — изучили ваше предложение. Считаем его заслуживающим внимания, а вас — лицом, способным его выполнить.
Здесь же, в Кремле, было решено организовать не соединение в 100—150 самолетов, как предлагал в записке Голованов, а начать с боевой единицы — полка, подготовить в нем отличные кадры, затем полк развернуть в дивизию, дивизию — в корпус…
Когда заседание окончилось и все, кроме Молотова, вышли из кабинета, Сталин подошел к настенной карте, откинул занавеску:
— Вы должны знать, товарищ Голованов, что в предстоящей войне вашими объектами будут эти города, — он трубкой указал на Берлин, Данциг, Кёнигсберг, — и это, видимо, будет очень скоро. Кончайте ваше вольное казачество, бросайте полеты и в кратчайший срок представьте свои предложения по организации полка. До свиданья!
Голованов вышел из кабинета, как во сне. Такого поворота дела он не ожидал. Он шел по вечернему снежку вдоль кремлевской стены и думал о человеке, удивительно похожем на портреты, которые знала вся страна. Этот человек вызывал у него противоречивые чувства. Он строит социализм, строит любой ценой, не считаясь ни с какими жертвами. И нередко страдали ни в чем неповинные люди — за примерами не надо было далеко ходить. Были у Голованова личные обиды. Муж его сестры — крупный чекист, четыре ромба носил, — был расстрелян. Другого родственника посадили на пять лет. И самого летчика тридцать седьмой не обошел. На заседании бюро Иркутского обкома партии в присутствии одного из членов Политбюро ЦК Голованова лишили партийного билета. Отняли силой — Голованов запустил в секретаря обкома тяжелым мраморным пресс-папье… Он тогда работал начальником Восточно-Сибирского управления Гражданского воздушного флота, а незадолго до заседания бюро решением секретариата ЦК ВКП(б) его посылали в командировку во Францию знакомиться с системой слепых посадок. К тому времени у него уже была солидная биография.
В 1917 году, 13-летний, однако двухметрового роста, он добавил себе лет и вступил в Красную гвардию. Затем ушел на гражданскую, воевал на Южном фронте, работал в ВЧК у Дзержинского. Позднее стал летчиком, летал на всех типах самолетов, занимал ответственные посты. И вот — враг народа, исключен из партии.
Годы спустя член Политбюро, присутствовавший на том заседании в Иркутске, увидев Голованова у Сталина, раскроет рот от удивления. Сталину станет известна эта иркутская история и он спросит у Голованова, кто конкретно был ее организатором.
Не получив ответа, скажет:
— Сколько у нас еще людей «Чего изволите?»
Но это потом, а тогда… Хорошо друзья-чекисты предупредили:
— Беги немедленно, вот-вот арестуют!
Он добрался до Москвы, написал в Комиссию партийного контроля при ЦК ВКП(б). Пока ждал ответа, прошла новая волна арестов, посадили тех, кто оклеветал его. Однако работы ему не давали, и жить с семьей — женой и дочерью — приходилось впроголодь, деля буханку хлеба на неделю. Продали почти все вещи.
В конце концов все же приняли его вторым пилотом в Московское управление ГВФ, в третий транспортный отряд. Летчики, техники, командование управления, не один год знавшие пилота Голованова, взяли его под защиту, заслонили, поддержали морально. А через несколько месяцев на неоднократные запросы Комиссии партконтроля пришел ответ из Иркутска. В нем говорилось, что Голованов исключен из партии за то, что один подчиненный ему начальник аэропорта пьянствовал, растратил большие государственные деньги и сбежал. Одновременно в Комиссии партконтроля обнаружили документы, согласованные с Иркутским обкомом партии, о представлении Голованова к ордену Ленина за работу в Восточно-Сибирском управлении ГВФ.
«Черт знает что!» — думал Голованов.
В партии его восстановили, и в постановлении Комиссии партконтроля было сказано о несерьезном отношении Иркутского обкома к судьбам коммунистов.
Голованов отказался от вновь предложенной ему руководящей работы и остался рядовым гражданским летчиком. Два года — 1938-й и 1939-й — он летает пилотом на самолете «Сталь-3», а затем инструктором, командиром отряда. Многих летчиков «вывозил» Голованов. Был среди них и Виктор Давыдов, от которого отказались все инструкторы, считали его неспособным, теряющим ориентировку в воздухе и не отваживались выпускать в самостоятельный полет. Голованов слетал с Давыдовым, дав ему полную самостоятельность. Вместо Воронежа они сели у станции Касторное. Однако новый инструктор понял главное: Давыдова «завозили», он потерял уверенность в себе, перестал заниматься детальной ориентировкой, то есть сверкой курса полета с местностью, окончательно решил, что его спишут. И все-таки Голованов поверил в него. Он рассказал Давыдову, к чему ведет бездумное отношение к ориентировке. Был такой факт. В 1933 году у одного летчика, вылетевшего из Москвы в Куйбышев, в воздухе унесло планшет с картой, но он продолжал полет, ориентируясь по железной дороге. Сел и спрашивает: «Почему у вас Волга такая узкая?» — «У нас Москва-река, а не Волга». Так-то — вместо Куйбышева!