— Поехали. Я с тобой.

Цокнули дверцы. Стартер. Газ. Натужно выскреблись на дорогу, выправились, рванули. Вишневые листья хлещут по стенкам и свистят.

— Докторша там?

— Сразу побежала. Я тоже хотел, с носилками. Да как машину бросить, замок дверной отказывает. Сменщик не чинит, а я в ночную…

Толкнуло так, что Степан Авдеич клюнул всем туловищем, едва не в стекло головой. Впереди еще столб валялся поперек дороги. И дальше, под тусклым фонарем, залепленным мошкарой, еще столб.

— Кто же это у вас хулиганит, папаша?.. Смотрите-ка, везде накидали. Вот сволочи!

— Пойдем с носилками.

— Не могу, папаша, честное слово! Да, может, и нельзя на носилках-то, бывает, что нельзя… Я навидался.

— Тогда взяли.

Шофер отчаялся, он уже не верил, что удастся проехать; только для виду обнял столб. Ждет, что Степан Авдеич тоже плюнет и откажется. Рукам больно. До костей рвут заусенцы. Ах, недотепа старый, скинь рубаху, скинь майку, обверни крючья… Не дотумкался?

Он снимает рубаху и видит на дороге двоих. Парень с девкой бредут, обнявшись. Наверняка со свадьбы; это не помощники. Не выручат. Он наклоняется, обвязывая крючья, и не сразу слышит, что его окликают.

Горбунова Наталья стоит перед ним и Леша Карасев, с забинтованной головой, с одним открытым глазом.

Они спрашивают что-то, и он говорит про Зинку. Почти бессознательно говорит, а они понимают все-таки. Наталья вцепляется в крючья, Леша рядом.

— Не смей! — кричит Наталья. — Степан Авдеич, ему нельзя, я его домой веду!..

Но Леша вскрикивает сердито и не отступается.

…Их было штук пять, столбов. Степан Авдеич не считал, только сообразил, что не два, не три, а больше. У последнего столба — вон там, под фонарями, свободная дорога, и открылся уже проулок, ведущий к Зинкиному дому, — Степан Авдеич не поднялся из кювета, не смог, толкнул шофера в спину, к машине: давай, жми… Ну, давай же, давай!

Мотая подолом дыма, ушла «скорая помощь», и он видел еще, как она, занесясь, вильнула в проулок.

Гуляют свадьбу в поселке. По заведенному порядку, празднуют с пятницы на субботу — всю ночь, в субботу — вечером, в воскресенье — днем. Гостей несчетное множество; вся родня тут с жениховской стороны, с невестиной; собраны все городские и деревенские знакомые, все соседи наличествуют.

Черно в палисаднике от парадных костюмчиков, рдеют в петлицах гвоздики, живые и бумажные. Бело и цветно на крылечке, где невеста с подружками, где матери всхлипывают в платочки и обнимаются.

Столы на двор вынесены, а все равно тесно. То и дело выплескивается свадьба на улицу. Тут баян голосит-стрекочет, а на другой стороне гитары собрали свой круг, и пляшут гости под любую музыку, на выбор, взвизгивают, ухают, жарят каблуками.

— Жги-и-и!..

Полощутся современные песенки, а вот «Ганзю — цацю» наяривают, а вот «Камаринская» рассыпается дробушками. Бушует свадьба. Не боится соседей потревожить, все соседи тут же гуляют, в общей массе.

За полночь пришел к отцу жениха нелюдимый гражданин, пенсионер Забелкин. Странный человек такой, никогда на свадьбах не пляшет, веселья чурается. Присел к столу, засмущался. Не выпил предложенного.

— Утихомириться бы немного… — забормотал. — Тут, в доме наискосок, несчастье. Женщина помирает… Вроде неловко, а? Придержать бы пляску-то…

— Кто помирает?

— Да Плескова Зинаида Егоровна.

— Вона что-о… — сказал отец жениха. — Это мне жалко. Если помрет, очень жалеть буду. Отзывчивая старуха, сердечная… Но что теперь поделаешь, друг! Там событие незапланированное. А свадьба наша давно назначена, в разгар вошла, и уж надо ее догуливать.