ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Трехкомнатная квартира Льва Алексеевича Сушкина. Окна одной комнаты выходят на проспект Металлургов и Сиреневый бульвар, другой — на набережную, откуда виден центральный переход на левый берег города, где расположен Комбинат — сосредоточение гигантских заводов; упирающиеся в небо трубы и высокое небо, на котором отчетливо видны следы разноцветных дымов: коричневые, ярко-желтые, сиреневые, серые.

На стенах квартиры портреты, вымпелы, почетные грамоты и сувениры в виде гербов разных городов разных стран. В центральной комнате пианино, телевизор, комод. На стене телефон. На просторном дубовом столе поставлены друг на друга пять клеток с канарейками. Рядом магнитофон.

Л ь в у  А л е к с е е в и ч у  шестьдесят девять лет. Он хмур, медлителен, задумчив. Он обходит квартиру, подходит к двери, смотрит, нет ли газет. Открывает и закрывает окна. Включает магнитофон. Звучит прелюд Рахманинова.

С у ш к и н (канарейкам). Вступай, Гаврила! Подтягивай, Мефодий. Заливайся, Гурий! Не отставай, Степка и Ярошка! Потихоньку, потихоньку, пианиссимо. (Дирижирует. Магнитофон играет, птицы поют.) Эх, не слышит вас старуха, и Венька не слышит, и Алешка — все те, кто должен слышать, не слышат.

Звонок в дверь.

(Чужим голосом.) Никого нету дома.

Настойчивый продолжительный звонок. Сушкин останавливает магнитофон, открывает дверь. Входит  С а р а т о в. Он значительно моложе Сушкина. На нем шляпа и плащ, которые он снимает в прихожей и уверенной хозяйской походкой входит в комнату, здоровается за руку и вопросительно смотрит на Сушкина.

С а р а т о в. Я не надолго.

Сушкин молчит.

Приглашай.

С у ш к и н (показывает на стул). Прошу.

С а р а т о в (внимательно осматривает комнату, портреты, кенарей. Магнитофон. Усмехается). Услаждаешься? Правильно! И как же ты, следовательно, живешь?

С у ш к и н (отворачивается к окну). Вам лучше знать.

С а р а т о в. По нашим сведениям — неплохо. Один в трехкомнатной квартире, сверху пенсия, внизу садик — плодовые деревья. Яблони?

С у ш к и н. Они.

С а р а т о в. Какие сорта?

С у ш к и н. Скрыжапель, Боровиновка, Антоновка, Розовая-Превосходная…

С а р а т о в. Угостил бы.

С у ш к и н (ставит на стол тарелку с яблоками). Прошу.

Саратов берет яблоко, надкусывает, жует без всякого удовольствия, ищет, куда бы бросить огрызок. Сушкин подставляет блюдце.

С а р а т о в (кладет огрызок и, как бы извиняясь, на что-то намекая). У меня что-то в горле все время сухо.

С у ш к и н. Чаю могу предложить.

С а р а т о в. Чай я дома пил.

С у ш к и н. Остального не употребляю…

С а р а т о в. И я… (Внимательно осматривает стол, бумаги и книги на нем. Неожиданно.) На этом столе на меня доносы пишешь?

С у ш к и н (рассвирепел). Какие такие доносы?

С а р а т о в. Тебе лучше знать. «Мой бывший друг — директор комбината Иван Иванович Саратов — оторвался от народа, разгоняет старые кадры, о людях не думает, только план гонит…». Старая песня, Лев Алексеевич! Пора бы сменить. Свалить меня не удастся, я, брат, уже никого не боюсь. Мне по два раза в день министр звонит, специально прямой телефон провели. Не меньше чем раз в неделю — председатель Совета министров. Да и из ЦК нет-нет да и позвонят. Жизнь моя и я сам у них как на ладони. Зря только ты, уважаемый человек, время тратишь. Все твои письма ко мне на стол приходят.

С у ш к и н (иронически). Ну и что же мне делать?

С а р а т о в. Перво-наперво перестать бумагу портить. Если что не нравится, прийти ко мне и все откровенно выложить.

С у ш к и н. Вас там в приемной тьма людей дожидается. А вы на личном самолете — то в Москве, то в Токио, то в Берлине, то на съезде, то на сессии. Я много раз ходил.

С а р а т о в. А ты бы записочку оставил, я бы тебя вне всякой очереди принял. Видишь: не звал меня, я сам к тебе заявился.

С у ш к и н (мрачно). Вот я и удивляюсь.

С а р а т о в. Что нашел время?

С у ш к и н. Нет! Что ты меня на «ты» называешь. Какой я тебе «ты»?! Я тебя подобрал в тысяча девятьсот тридцатом году на станции Саратов, беспризорника, безнадзорника. Сколько тебе было? Тринадцать? А я уж взрослый, кадровый рабочий с завода имени Владимира Ильича мобилизованный из Москвы на Урал ехал. Взяли мы тебя к себе в вагон, штаны дали, в бараке с собой поместили, в бригаду включили, фабзайцем сделали. А теперь ты мне «ты» говоришь, а я тебя на «вы» называю. (С горечью.) Министры тебе звонят? Академиком тебя выбрали? Членом ЦК! Депутатом Верховного Совета! А мне это без внимания. Я сам свое мнение о людях имею. Разошлись мы. Ну что ж, у каждого свой путь.

С а р а т о в (подумав). Ладно! Буду вам «вы» говорить. Еще какие претензии?

С у ш к и н. Не я к вам пришел, вы ко мне пожаловали. Садитесь. Слушаю.

С а р а т о в (тихо, доверчиво). Не спал я ночью, я теперь плохо сплю, никакое снотворное не берет. О вас думал. О том, как жили мы с вами в бараке, сколько вы мне в жизни добра сделали. И захотелось проведать. Узнать, как живы, не нуждаетесь ли в чем… Штаны обратно отдать.

С у ш к и н (желчно). Так прямо и пришел проведать? В без четверти восемь утра? У тебя не то что минута, у тебя секунда на вес золота. (Резко.) Приступай к делу, Иван Иванович, не тяни, не трать времени.

С а р а т о в (после паузы). Жалею, что зашел к вам, Лев Алексеевич! Лежал сегодня ночью, не спал, сердце колотится, голова болит. Думаю: надо навестить. Один он там, грустит. А он злой, раздраженный. С чего? С того, что сам завод бросил? На пенсию отошел? На заслуженный отдых?

С у ш к и н (со злобой). А-а, заговорил!

С а р а т о в. У меня на столе под стеклом два года ваше заявление. «Прошу уволить по собственному желанию ввиду достижения пенсионного возраста и трудностей, связанных с этим возрастом». Писал?

С у ш к и н. И могу опять подтвердить.

С а р а т о в. Конечно, время берет свое, это я на себе чувствую.

С у ш к и н (с сочувствием). Трудно?

С а р а т о в. Не легко.

С у ш к и н (улыбается). А мне легко! Вот у этих канареек спроси, я им все докладываю. И как пришел к тебе с проектом перевести мартеновские печи на двухванные, тогда они вдвое металла давать будут. Как ты засомневался, вызвал к себе пять лбов, просил разобраться в моем проекте, как меня устранили, как пустили одну за другой четыре печи и они вместо трехсот тонн в семь-восемь часов начали давать эту сталь за два с половиной часа. Как во всех газетах растрезвонили, что двухванные печи мартенов — это победа комбината. И сто фамилий перечислили. Кладчики, футеровщики, слесаря-монтажники, электрики, химики, алхимики, черти, дьяволы, и я в этом списке затесался. Не то тридцатым, не то сороковым. Зато на первом месте ты — директор комбината, за тобой начальник цеха, за ним сменные инженеры, проектировщики, консультанты. Ну что ж, это законно, своевременно. Нет, я за славой не гонюсь, зачем она мне? Только…

С а р а т о в (с раздражением). Что — только? Вы же сами отказались! Когда изложили свое предложение, я вас первого просил взяться, немедленно. Сказал, что все условия будут. А вы что? Полгода запросили? А где я вам эти полгода возьму? С меня сталь требуют, у меня прокатка стоит, меня завод в Тольятти ждет, меня вся страна торопит.

С у ш к и н. А между всей страной и тобой встал я? И надо меня, следовательно, маленько отпихнуть? В сторону.

С а р а т о в. Никто вас не отпихивал. Вы пришли ко мне, сказали, что одному не сладить, что тут большие знания нужны, электроника, химия… Сказали?

С у ш к и н. Разве неправда?

С а р а т о в. Чистая! Да я и сам знаю, вы король мартеновского дела, самый опытный, самый распроуважаемый. Только вы вечерний институт в войну окончили, а наука дальше поехала. Что же я буду дожидаться, когда вы после вуза десятилетку окончите?

С у ш к и н (с сарказмом). Некогда?

С а р а т о в. Да, некогда. Весь завод будет вас ждать. А у меня под рукой сотни молодых инженеров с самым высоким образованием, с полуслова, с ходу берут.

С у ш к и н. Их и привлекли?

С а р а т о в. Привлек. Сделали. А вы обиделись, ушли. К вам домой на квартиру поехал главный инженер. Вы его матерком. Ну что ж, уговаривать не стали, видим — бесполезно.

С у ш к и н. А завтра с тобой так же поступят.

С а р а т о в. Отстану — поступят. Только не успеют. Сам уйду. (Устал от разговора, как устают от разговора, где собеседник не хочет вас слушать. Но сдерживает себя, он привык сдерживать себя. И, как бы подводя итог, говорит тихо, медленно и весомо.) Во всяком случае, пропуск на комбинат у вас. В любое время дня и ночи дорога на завод открыта. Приходите. Рады будем.

С у ш к и н (усмехается). Ой ли? Я ведь беспокойный квартирант.

С а р а т о в. Это нам известно.

С у ш к и н. Подумаю… (И вдруг внимательно смотрит на Саратова.) Ты почему это так плохо выглядишь? Не спал, говоришь, ночью? А ты ляг, поспи. Вот на мою кровать. А я на комбинат позвоню, скажу, что ты у меня здесь отдыхаешь. А? Подождут тебя министры и молодые инженеры-гении. Ты ведь вот какой редкостный. Таких, как ты, по всей стране, может, десяток и наберется, не больше… (Тревожно.) Ты береги себя, Иван.

С а р а т о в. Ладно, получу отпуск, поеду на курорт или лягу в Кремлевскую больницу, там и поберегусь.

С у ш к и н. А ты не откладывай, ты сегодня пойди.

С а р а т о в. Сегодня? Не выйдет. На рассвете вылетаю в Соединенные Штаты. Через неделю прилечу, позвоню. Договорим! Желаю счастья. Будьте! (Быстро уходит.)

С у ш к и н (закрывает дверь, возвращается, к кенарям, включает магнитофон. Делает знак — дает вступление). Взяли.

Но кенари не поют.

Что же вы? Не желаете больше? (С досадой, вслед ушедшему Саратову.) Эх, сорвал нам концерт. (Выключает магнитофон. Ворчит и грозит пальцем кенарям.) Зажрались? Дармоеды. Ладно! Будем заниматься. (Открывает книгу. Это самоучитель немецкого языка.) Ахт ур. Вир лиген алле им бет. Майн клайнер брудер, ер хайст Ханс, шлафт фест. Ахт унд драйциг… (Смотрит на портрет жены. Жалуется.) Вот, Лидия Ильинична, приехали! Приехал твой Лев, Лева Алексеевич. (Достает из буфета бутылку, стопку. Слышит, как открывают дверь. Торопливо прячет бутылку.)