А л е к с а н д р а. Друзья! Друзья! Много друзей! А все они одного заменить не могут.

П о ж а р о в. У тебя, Александра, не только друзья. Враги тоже есть.

А л е к с а н д р а. Какие же у меня враги? Ты разве?

П о ж а р о в. Ты кем за эти годы была? Членом партбюро, рабкором, народным контролером, председателем домового комитета, членом родительского совета, членом завкома… Еще кем? Вот ты старейший рабкор заводской газеты. Дело безобидное. Скольких ты в газетке протянула? А народным заседателем была?

А л е к с а н д р а. Четыре раза.

П о ж а р о в. Сколько же ты приговоров подписала «именем Союза Советских Социалистических Республик?» Я не говорю, что ты несправедливой была, ты своей справедливостью известна, за это тебя и выбирают. Да ведь за каждым приговором не одна судьба, у каждого приговоренного семья, дети, родители, потроха… Сколько людей твоя подпись несчастными сделала?

А л е к с а н д р а. Много!

П о ж а р о в. Депутатом райсовета была?

А л е к с а н д р а. Ты знаешь.

П о ж а р о в. А Моссовета?

А л е к с а н д р а. Вот выдвигают. В первый раз.

П о ж а р о в. Скольким ты квартир не отхлопотала, была невнимательна?

А л е к с а н д р а. А скольким я помогала, из подвалов вытягивала?

П о ж а р о в. Найди их, кому помогала! Где они? Помогла, они и улетели. Легко на сердце от песни веселой! Обиженных всегда найти легче. Хотят тебе, Александра, сегодня на собрании отвод давать. За то, что ты прогульщика выгораживаешь. За твоей дочерью он улещивает, так вот ты и покрываешь его. И тетя Нюша на тебя жалобу написала. Что она сегодня после работы к тебе насчет племянника обратилась, а ты шуганула ее, к матери послала… Потому что личные счеты сводишь. А сама ее комнатой для любовных свиданий пользуешься. И соседей как свидетелей приводит, они видели вас. А еще постановили вы выселить из Москвы Савелова, ну, который в палатке овощами торговал, а дома у себя шинок устроил, распивочно и на вынос в любое время суток водочкой торговал за две цены, молодежь затаскивал, в карты обыгрывал… А тот своего брата подговорил, он у нас в сборочном работает. Будет на собрании выступать против твоей кандидатуры. Что, дескать, не достойна ты доверия народа, надо другого кого выдвинуть, а не тебя…

А л е к с а н д р а. Так это же очень хорошо, если есть кто достойнее. Сама за него руку подниму.

П о ж а р о в. Нет, так нельзя. Я скажу…

А л е к с а н д р а. Что ты скажешь?

П о ж а р о в. Скажу, что раз выдвигают, надо, значит, всем за тебя голосовать, как один. А чем ты там дома занимаешься, где бываешь, с кем встречаешься — не ваше это дело. Вот что я скажу.

А л е к с а н д р а. И напрасно, Лука. Зря. Я уж все обдумала и решила.

П о ж а р о в (голос у него дрогнул). Что же ты решила?

А л е к с а н д р а. Сниму я мою кандидатуру.

П о ж а р о в. Невозможно! Список согласован на самом высоком уровне.

А л е к с а н д р а. Пересогласуют. Да кому лучше знать — гожусь я для этого или не гожусь? Мне лучше всех в мире об этом знать. Пошли, Лука, на собрание…

Темнота.

Голос председателя: «Есть предложение выдвинуть кандидатом в депутаты. Московского городского Совета трудящихся фрезеровщицу Васнецову Александру Степановну. Кто хочет сказать по этой кандидатуре?»

Голос Александры: «Я хочу сказать».

Полный свет. На трибуне стоит  А л е к с а н д р а.

А л е к с а н д р а. Вот люди, я к вам за советом пришла. Мы все любим Владимира Ильича и завод его именем назвали. Как бы он на моем месте поступил? Я себя, конечно, не сравниваю, я малая сошка, но вот он тоже за советом к людям ходил. Но он по государственным делам, а я по личному. Знаю я, что есть недовольные мною, отвод мне на собрании здесь хотят сделать. Это правильно. Много есть во мне такого, что делает меня недостойной носить звание депутата Московского Совета. Вот я и решила сама себе отвод сделать. Ну, а что моя фамилия согласована в разных местах, это не так уж важно. Вот я вижу, в этом зале знакомые все сидят. Всех я вас знаю, и вы все меня знаете. Вот и дочка моя тут сидит с женихом своим Игорем Веселовым, и дружок мой дорогой Лука Федотыч Пожаров, доверенное лицо, и тетя Нюша, и племянник ее, и много, много… И еще один человек, который очень дорогой мне человек… Спасибо тебе, что ты пришел… Так вот, раз вы все здесь и выдвигаете меня, я хочу, чтоб вы все обо мне знали. Все, до капли. Мы с вами Советская власть. А меня хотят еще на самый верх власти пустить. Шутка сказать — депутат Советов трудящихся Москвы. Владимир Ильич был депутатом, мандат номер один. Мы, значит, всем людям должны пример давать. На работе, в личной жизни, во всем! А то куда же это будет годиться — говорить одно, а поступать по-другому. Дескать, эти правила для народа писаны, а не для нас, мы можем поступить как желаем. Пьянствовать, деньги копить, благополучие на государственный счет себе создавать, мы только за другими следим, а другие до нас не касаются, раз мы уже до власти дорвались. Нет, братцы, так не пойдет. Депутат — он как стеклышко должен быть, всех лучше. Конечно, все мы люди, у всех у нас есть и странности разные, не ангелами мы родились и не от ангелов произошли… Все-таки есть у нас одна обязанность: делать — что говорим и говорить — что делаем. Не врать, не притворяться. Надоело это! Было мне четырнадцать лет, когда отца на войне убили. Повела меня мать на завод, поставила к своему фрезеру и сказала: вот он. Будет тебе кормильцем и защитой. Береги его, а он уж о тебе позаботится. За полгода обучу тебя. А я за три месяца всю науку превзошла… Померла мать, одна я осталась. Как жила — не скажу, сами понимаете. Встретила парня, слесаря Сережу Васнецова, да вот некоторые из вас его помнят. Васнецов — это его фамилия. А наша с матерью фамилия Степановы. Был он добрый, ласковый. Жили мы в ладу. Я ему двух детей родила. Мальчика и девочку. Погодки. Квартиру однокомнатную получили. Тут, прямо против завода. А потом, помните, поехала группа рабочих с нашего завода в Китай, в город Лянджоу, электромеханический завод ставить. И он, Сергей, поехал, он хороший специалист, слесарь-сборщик. И там заболел. От воды, что ли, от эпидемии — от черной оспы. И похоронен там. В Китае. Везти его тело домой не стали — далеко очень. Да и какая разница, в какой земле лежать. Наши русские могилки по всем странам рассеяны. И в Германии, и в Польше, и в Чехии… А его — в Китае. Значит, это он за них жизнь свою отдал. А теперь мой и его сын Женька в Казахстане, на границе с Китаем, в Советской Армии служит. Границу охраняет… Помер это он, Сергей мой, убивалась я страшно, — шутка сказать, двое малюток на руках. Ну, мне, конечно, помогли, детей в ясли взяли, потом в детский садик. Разрывалась я, но станка не бросила. Мне все говорили: ступай в торговую сеть, там сыта будешь. И детям хорошо. Но я от своего фрезера не ушла. Почему? Ведь работа эта трудная, тяжелая… А мне за ним спокойнее, увереннее. Никого не боюсь, и никто меня не тронет, я рабочий класс, пойди тронь меня! Весь мир рабочего класса боится. У нас, между прочим, тоже побаиваются. Это опасный класс, с ним не шути, понимаете? Много раз хотели меня с ним разлучить, но я не давалась, не изменила. И за границу ездила, и с такими удивительными людьми дружбу свела… И заработок приличный, и ученики у меня есть… Как горе у меня какое, неприятность, я всем с моим фрезером делюсь. Ну, чего мне теперь делать, старик, спрашиваю? А тот скребет, а я понимаю, говорит мне: делай, делай свое дело… Оно не подведет. Я и делаю. Стали меня выбирать в разные организации. Впервые в Будапешт поехала с делегацией. И даже с речью к венгерскому народу обратилась. А сама свой опыт им передала. Берите, не жалко! Замечаю, как со мной люди с уважением. Если звоню по телефону директору, или министру, или председателю, лично подходят, выслушивают. Обещаю, дескать, разобраться. Вон я, думаю, какая, оказывается. Стали мои портреты в газетах печатать. А я, как получаю утром «Московскую правду» или там нашу многотиражку, сразу ищу себя. Нахожу — приятно, а нет — мне и не особенно интересно дальше читать. Мне говорят: «Шурка, сегодня о тебе опять по радио говорили». А я: «Разве? Ну и что они там болтают?» Вроде неинтересно мне, скромная я, застенчивая, мне все равно, говорят обо мне или нет. А самой приятно. Как-то зазналась я, наорала на кого-то, я ведь грубая… Потом извинилась. Больше все, конечно, по справедливости приходят, но бывает, и с чепухой лезут, хотят, чтоб я неправые дела защищала. Жуликов в Москве прописывала, летунов защищала… Плачут, просят, доказывают… Так иногда запутаешься, что правду от зла не отличишь. Рабочие с соседнего завода пришли, жалуются, что их директор приписки делает, а потом штурмовщину гонит, народ обманывает. А я их беду к сердцу не приняла. Уж потом, без моей помощи, разоблачили этого директора, сняли, из партии выгнали. Не мое, думаю, дело, без меня разберутся. Разобрались. А я уж себя ругала: трусиха, дерьмо, ничтожество… Старухе одной не помогла. Думала, притворяется. А она умерла. Почему? От невнимания. А я думала — всем ведь не поможешь. А почему всем не поможешь?! Для этого-то и выбирают, и лестно, и к себе по-другому относишься… Успокойся, Лука Федотыч, никуда я с завода не уйду, никуда с Замоскворечья не уеду, ты уж извини меня, Василий… Ну, вот я вам все и сказала. Хотела себе самоотвод дать, для этого вперед всех и слово взяла, а потом посмотрела на вас на всех, поговорила и поняла — нет, не могу себе отвод давать. Это ваше дело — выбирать меня или не выбирать, как захотите, так оно и будет. А мое дело — вам правду сказать. Выберете меня — опять служить буду. А не выберете, значит, так и нужно. Вот и решайте, люди, могу я быть вашей слугой или нет.

Свет гаснет, и в темноте песня Василия.