А н н а (радушно). Ну как же! Садись, студент! Давно ты в нашем доме не был. Это внучка моя, Симочка…

Я. Я уж догадался.

А н н а. А это внук мой, будущий маршал авиации, будущий трижды герой, Сережа. А это их друзья: Юля, подруга Сережи. Хусаин, муж Симочки. Соню помнишь? Васю хорошо знаешь. А я? Узнал бы ты меня?

Я. Ваш портрет у меня дома висит.

А н н а. Ну и как? Похожа я на мой портрет?

Я. Портрет немного постарел, вы нисколько!

А н н а. Вот какой ты стал врун. Садись за этот стол, как бывало. Стол у нас тот же… И самовар тот же… И мы те же… Я кашу сварила из концентратов, сейчас каждому положу на тарелку. А то на бал нельзя идти на пустой желудок. Вот тебе, Вася, вот тебе, студент, вот вам… (Накладывает кашу и каждому дает по тарелке и по кусочку хлеба.) Кушайте на все здоровье.

С к р ы п ч е н к о (насупился). На какой это вы бал собираетесь?

С о н я (заискивающе, широко раскрыв глаза). Разве я не говорила тебе? Мне бывший наш больной, генерал авиации, четыре билета принес в Клуб летчиков, на сегодня. Я им отдала, пусть повеселятся. Мама им свои лучшие платья дает. Весь день мы их сегодня чистили, гладили. Ты не возражаешь, Вася?

Скрыпченко молчит. Молчу и я. И все молчат, садя за столом, каждый думает о своем. Вот о чем они думают:

А н н а. Ну вот опять за этим столом моя семья. Правда, уже много других, многих нет, но все равно хорошо. И ребенок в колыбельке, и Сонька, и Вася живые домой вернулись, и дети выросли, и друзья у них, и любовь… Кончилась она, проклятая война, и опять счастье-радость будет в нашем доме.

С о н я. Только бы не пришел Изумруд. Ну хоть завтра, ну хоть позднее, вечером, тогда я успею подготовить Васю и Симке скажу… А то вдруг так заявится… Вот Василий, он такой нервный, неспокойный стал. Еще сорвется… Только бы он не пришел пока…

С и м о ч к а. Почему они так плохо относятся к Хусаину? Просто свинство, как они к нему относятся. Каждым словом дают понять, что он не стоит меня, что он тут чужой… Да он лучше их всех. А ведь у нас ребенок, мы любим друг друга… Ах, глупые люди.

С е р г е й. Чего это отец так смотрит на Юльку? Вот-вот выгонит ее. Тогда и я уйду. Не буду с ними… Если выбирать придется, выберу Юльку… Дороже ее нет для меня никого…

Х у с а и н. Ну это ведь тоже не выход из положения уехать на Север. Ну, уеду, возьму Симочку, возьму Лизку… А потом что? Чернорабочим? В двадцать четыре года без образования, без специальности… Ни в какой вуз не примут, нет ведь даже среднего образования. В школу поступать стыдно, с мальчишками за одной партой сидеть. А жить на что? Вот они и косятся. Особенно Василий Иванович. Не о таком муже для своей дочери он мечтал…

Ю л я. Ой, что будет — не знаю. Когда война шла — надежда была. Вот кончилась, а я маляр, сын в яслях, муж убит, есть человек, да уж очень он для меня хорош, слишком хорош и слишком молод. Отец его как сыч насупился, мать на меня глаз не поднимает, только бабка одна… Да что бабка, что она значит… Для нее я беспризорница, детдомовская, без рода, без племени… Вот сидим мы, смеемся, куда-то на бал собираемся, а душа у меня рвется к тебе, Андрюшка…

Я. Какие они все милые люди, спокойные, славные… Только немного… Как бы это сказать… Задумчивые, отсутствующие. Каждый думает о чем-то своем, и нельзя сказать, что все у них ясно, определенно. Да ведь год-то какой! Но, во всяком случае, мне хорошо с ними, очень хорошо, каждому из них я бы хотел сделать что-нибудь хорошее, приятное, нужное. А что — я и сам не знаю… Да и смогу ли…

С к р ы п ч е н к о. Сидят, насупились, каждый о своем… Эх, не узнаю этот дом, не тот он стал. Был веселый, откровенный, родной. А стал чужой… Что-то с людьми происходит, не слушают, все по-своему хотят. И Сережа, и эта девка. Ведь у него вся жизнь впереди, а он такой хомут на себя надеть хочет. И этот татарин, мрачный как черт. Что у него на уме, неизвестно. Забьет он Симку, изведет. А она на него как влюбленная смотрит. Посмотрела бы на него моими глазами, увидела бы. И этот дурак, писатель, привел я его сюда в дом, чтоб он объяснил им, кто я такой, поднял бы мой авторитет. А он молчит как пень. Неохота мне в их жизни впутываться, да ведь должен же кто-то над ними старшим быть, объяснить, присоветовать… (Громко.) Ну что вы все молчите, други? Или сказать нечего? (Вынимает из кармана кожанки, бутылку.) Спирт. Чистый, неразведенный. Сегодня ведь большой день у нас, товарищи. Или позабыли? Двадцать лет назад за этим столом поздравляли мы Анну Николаевну с днем рождения. День в день. Соня, подай бокалы и налей в графин холодной воды. Мы нальем, и разбавим, и выпьем в честь именинницы.

Соня приносит графин чистой воды, рюмки, Скрыпченко разбавляет спирт водой, всем наливает.

А н н а. А я уж и забыла.

С к р ы п ч е н к о. Зато мы помним! И будем помнить, пока живем на этом свете. Анна Николаевна! Вы душа, вы смысл этого дома. Многие лета вам. (Запевает.) «Как цветок душистый аромат разносит, так бокал игристый выпить Анну Николаевну просит. Выпьем мы за Анну, Анну дорогую, свет еще не видел милую такую!»

Все ему подпевают.

А н н а (кланяется). Всем вам спасибо.

С к р ы п ч е н к о (неожиданно). А теперь, когда с этим вопросом выяснили, разберемся с нашими делами. Куда это вы все собрались? В Клуб летчиков? На бал? Генерал авиации четыре билета дал? А не лучше ли вам посидеть этот вечер дома, вот с гостем, с Анной Николаевной, со мной, с ребенком? Посидеть, поговорить о своих делах, о том, что было, что будет, что сердце успокоит? Ведь вот осень уже, кончилась война, началось мирное дело. Как жить будем? А то все молчком, тишком, шажком. Друг с другом не говорим, не советуемся, все чего-то задумываем, а чего? Вот с тебя, Хусаин, и начнем.

С и м о ч к а. Что тебе нужно от Хусаина?

С к р ы п ч е н к о. Живете вы друг с другом уже третий год. Вернулся он с фронта, попал к тебе в госпиталь, потом сюда явился, потом ребенка тебе сделал, потом опять на фронт поехал, потом опять вернулся, демобилизовался по ранению, пошел на стройку, стал каменщиком. Вот сидит, молчит, обижается на весь мир. А почему ты, Хусаин, спрашивается, не идешь учиться, не хочешь стать инженером, ученым? Ведь ты еще молодой человек. О нас думаешь? О том, что ребенка кормить надо? А ты не думай. Я твоего ребенка прокормлю. И Симку прокормлю. На кого ты сердит? На меня? На Советскую власть? На этот дом? На Симку? Ты посмотри, какая она красавица. Ты должен быть ее достоин, человеком стать, пост занять… Своего ума не хватает — посоветуйся с людьми. С кем? Ну со мной, например. А ты за два года жизни слова со мной не сказал. У тебя есть свойственник — вот Сережка. Парень умный, курсант, будущий генерал авиации. С ним посоветуйся. Он человек грамотный, начитанный, он присоветует. Ты и его ни во что не ставишь.

С е р г е й (взорвался). Да откуда ты знаешь, разговариваем мы с Хусаином или нет?

С к р ы п ч е н к о. Зна-а-аю. Если говорю — значит, знаю. Ну что смотришь так на меня? Ты парень неплохой, нежный, привязчивый… Только зеленый еще, совсем незрелый. Сошелся ты с этой Юлией, соблазнила она тебя…

С и м о ч к а (с возмущением). Да как ты смеешь?!

С к р ы п ч е н к о. А почему мне не сметь? Должен же кто-нибудь правду вам сказать? А я как старший в этом доме обязан. Никого не хочу обижать, никому не хочу ничего плохого. Всех вас и люблю и уважаю. Но ведь это же курям на смех. На три года старше, была замужем или не была, я не знаю, но ребенок есть в яслях, это факт. Как будем дальше жить, товарищи? Ведь уйдет он от тебя, встретит другую, увлечется, тебя бросит, ребенка бросит. Вот ты теперь пока что еще не у нас живешь, в общежитии. На выходной ребенка берешь к себе. Да у меня, может, душа разрывается, когда я на этого мальчика смотрю. Душа рвется и наружу просится. Ведь нельзя же ему, этому ребенку, на вас надеяться. Что вы делаете, товарищи! Зачем человеческими жизнями играете? Если я не прав — скажите. А-а, молчите! В том-то и дело.

Юля, с глазами полными слез, резко поднимается и, стараясь сдержать гнев, обиду, возмущение, бежит к двери. Следом за ней встает Сергей и бежит за ней.

С и м о ч к а. Зачем ты… (К Скрыпченко.) Как ты смеешь!..

С к р ы п ч е н к о. Правды боитесь?! Почему же мне не сметь…

Х у с а и н (тоже встает и решительно идет за Юлией и Сергеем). Напрасно вы, Василий Иванович…

С к р ы п ч е н к о (почти торжествуя). И ты заговорил!

Вот тут поднимается Анна Николаевна.

А н н а (тихо, но очень весомо). Подождите. (Властно.) Все сядьте на свои места.

И, повинуясь ее голосу, ее взгляду, все садятся к столу.

Скажу я. Как самая старшая здесь. И по возрасту и по всему. (К Скрыпченко.) Глава дома? Нет, Василий Иванович. Этому дому глава не вы, а я. Был Папу. Был Николай Осипович. А теперь я.

Скрыпченко вынимает коробку папирос и нервно закуривает.

Не курите. Здесь ребенок.

Скрыпченко гасит папиросу.

Под каждой кровлей, в каждом доме есть свой устав, свой порядок. В нашем доме всегда, сколько он стоит, такой порядок заведен: уважать человека. Сколько бы ему лет ни было — хоть девяносто, хоть два годика. Верить, уважать, считаться, выслушать, постараться понять. Не командовать, не цукать, мы ведь не эскадрон, мы семья. Семьи есть разные. Бывают такие, где все вмешиваются в дела друг друга, командуют, приказывают. Иногда вмешиваться и надо. Но ведь по-всякому это бывает. Не лезьте, не диктуйте, не унижайте людей, не думайте, что все глупее вас, не пользуйтесь своими годами. Года для того и даны человеку, чтоб старшие были умнее младших, но не тиранили их, не навязывались, доверяли. Когда на мне задумал жениться Николай Осипович, чего ему только не говорили обо мне! Сколько его отговаривали! Да молодая она, да глупая, да норовистая, такая, сякая. А мне сколько наговаривали на него! Старик он, а ему тридцать было, развратник он, распутник, кутила, пьяница, да у него десятки баб было. Не поверила. И он не поверил. И поступили как хотели. И прожили мы с ним счастливо сорок лет. Ни одной минуты об этом не жалели. И вы, ребята, никого не слушайте. Слушайте сердце свое. Любишь ты, Симка, Хусаина своего? Ну и люби на здоровье. И живи с ним, и помогай ему, и он тебе поможет. Глядишь — все и образуется, поступит он на курсы, в институт, будет строителем. Лизка у вас есть, вот в колыбельке лежит, пузыри пускает, нос морщит, что-то ей уже снится. Будут и еще. А ты что, Юлька, нахмурилась? Что тебя мучит? Что Сережка моложе тебя на три года? Подумаешь, разница! Это же ерунда — три года. Будет тебе сорок три, а ему сорок, вот оно и сравняется. Разве это препятствие для любви? Ребенок у тебя? Ну и слава богу, что ребенок. В ясли ты его отдала, а сама страдаешь. В общежитии живешь, ночами плачешь. Так ты возьми его из ясель и сюда неси. И сама к нам переезжай. Всем место будет, наш дом вместительный. Бери, не сомневайся. Где один ребенок, там и двое, удобнее. Этот год у нас трудный выпал. Все годы трудные, а этот особенный… Последний год войны, тысяча девятьсот сорок пятый. Солдаты наши через всю Европу прошагали. И ты пришел, Вася, живой, здоровый. И ты, Хусаин. А могли ведь и не прийти. Да вы самые знаменитые люди в мире. Вы такую ораву свалили, что никто другой не мог. И вот мы все здесь за столом. Тесновато стало? Ничего, всем место найдется. Рядом с Лизкиной еще одну кроватку поставим. Я вам свою комнату уступлю, а сама здесь, с ребятами. Ты, Юлька, в маленькой с Сережкой, а вы с Хусаином в той, вот и разместились. А теперь на бал собирайтесь. Все лучшее на себя наденьте. Да чтоб вы там самые красивые были, самые веселые, самые желанные. Ну, марш!