— Раз уж так кончилось, давайте будем здоровы. Но смотри, чтоб больше не повторялось. А еще будь благодарным генералу Лукачу, — вскинул он взор на вставшего и немного лишь недостающего до потолка Протодьяконова. — Заодно вот и ординарца его поблагодари, — любезно присовокупил Погодин. — Без вмешательства генерала припухать бы тебе и припухать. Пока б мы еще дознались. Не миновать бы тебе тогда объяснительную, а мне докладную начальству писать. А то все обошлось счастливо, без писанины.

Как осторожно ни ступал я, пробираясь к своей кушетке, Лукач проснулся.

— Ну, как там? Что оказалось? Кого вы у них нашли?

Я доложил и как, и что, и кого.

— Спасибо вам, — мягко поблагодарил он. — Спасибо, что охотно, без внутреннего сопротивления, выполнили мою просьбу. Я ведь хорошо понимал, как вам спать хочется, но все-таки послал. В результате сделано пусть малюсенькое, а доброе дело. Ложитесь же теперь поскорее. Еще часок-другой дадут нам поспать, будем надеяться. Маловато, понятно, получается, но как быть — война. Война это прежде всего бессонница.

Не заставляя долго себя упрашивать, я поспешно разделся.

— Бессонница, помноженная на угрозу смерти, — помолчав, уточнил афоризм Лукач.

Я опустил голову на валик, служивший мне подушкой, и уже начал погружаться в свинцовый сон, но Лукач продолжал:

— Что вырученный вами танкист спит себе сейчас спокойно, должно до известной степени утешать вас в вашей усталости. Но не стоит и преувеличивать. Ничего выдающегося вы не сделали. Его все равно выпустили бы завтра. Стоила ли овчинка выделки, подумаешь: беда какая — часом раньше, часом позже? А могло статься, что вы обнаружили бы там не танкиста, а какого-нибудь уголовника или даже сумасшедшего. Заранее ничего нельзя было угадать, кроме одного: сидит неизвестный в каталажке и — ни бе ни ме, вроде глухонемого. Но когда человек попал за решетку и его не понимают, да и сам он не умеет объясниться, всегда, а особенно в гражданскую войну, — в таких обстоятельствах легко нарушается справедливость. А хуже несправедливости нет ничего на свете. В конце концов весь пафос Октябрьской революции в установлении на земле справедливого общества. Да и здесь мы с вами почему? Потому что боремся за справедливость.

Он заворочался в постели.

— Вы не заснули?

— Никак нет, товарищ комбриг.

— Среди нас нет и не может быть равнодушного отношения к малейшей несправедливости. Она все портит, все искажает и даже незаметно извращает мировоззрение. Будем терпеть ее — она рано или поздно обернется против нас. Несправедливость, если хотите знать, это контрреволюция.