Египетский писец
Давние, очень давние воспоминания дремлют в моей душе, и на днях, когда я, глубоко задумавшись, грезил в каком-то странном полусне, они ожили и прорвались в мое сознание. В очень далеком прошлом я был бронтозавром и пал жертвой хищника — саблезубого тигра. Добрых несколько тысячелетий назад побывал я и птицей с зубастым клювом, и костистым хвостом; в бурю сломало мне крылья, и после долгих мучений я погиб. В средние века, будучи монахом, я жил припеваючи в счастливом уединении. Совестно только, что больных я лечил довольно странным образом. Заставлял их, например, при желудочных заболеваниях глотать глинистую землю, смешанную с древесной корой и еще какой-то дрянью. Ныне, вспомнив об этом, я от души сожалею о тех несчастных, но ведь пользовал я их с добрыми намерениями и на основе тогдашней науки. Оправданием мне служит лишь то, что, как лечащий монах, я поступал правильно. Помню, когда боли не прекращались, мне удавалось порой добиться кратковременного облегчения страданий искусными словами утешения. На вопросы отчаявшихся больных, доколе терпеть им невыносимые муки, я отвечал: боль прекратится немедленно, как только пройдет dolor:[62] потерпи! Быть может, с тех пор и стали пользоваться этим методом.
Несколько сот лет назад был я зеброй в Африке, и меня растерзал лев. Банальная история, ее даже не назовешь великой трагедией: все наслаждения, которые может предоставить жизнь зебры, я пережил, да и приключение-то со львом длилось недолго — не более двух минут, если считать на нынешний человеческий счет. Поверьте, удаление зуба приносит куда больше переживаний.
Однако мне хочется рассказать подробнее о своей египетской жизни. Дело в том, что я жил и в Египте, причем довольно долго, и умер в преклонном возрасте, легко, не болея, просто тихо угас, как пламя лампады от дуновения ветерка. А ведь в этот период жизни мне не раз грозила смертельная опасность. Потом, в конце, расскажу об одном случае, когда я едва не был предан самому страшному из всех видов смерти, которые могли постичь меня в любой из прожитых жизней, — мне угрожало медленное сожжение на костре после изощреннейших пыток.
В Египте я принадлежал к касте жрецов, правда, самого низшего ранга, скорее, был просто писцом. Жили мы неподалеку от Тебы в маленьком здании, похожем на храм, нас было около пятидесяти человек. Верховный жрец, три главных жреца, много жрецов высшего ранга, простые жрецы и пятеро-шестеро мелких людишек, вроде меня. Собственно говоря, это было научное заведение, ученые-жрецы здесь наблюдали за звездами, следили за погодой, с особым рвением исследуя закономерности дождливого периода, и исцеляли болезни, по крайней мере, пытались это делать.
Один жрец с утра до вечера считал пролетавших над храмом ибисов и искал взаимосвязь между количеством птиц и дождем, который либо шел на следующий день, либо нет. Когда я попал в храм, сей жрец уже тридцать лет считал ибисов. И ввиду того, что по количеству ибисов никак нельзя было предсказать дождливую или сухую погоду, другой жрец — после тридцатилетних колебаний — заявил, что нет никакой связи между числом птиц и дождем. Прочие жрецы весьма неодобрительно отнеслись к его заявлению, назвали вольнодумца-жреца ниспровергателем основ — эти слова я точно запомнил, — а верховный жрец сделал ему строгое внушение. И ученые-жрецы пришли к выводу, что всему виной неправильный ежедневный подсчет птиц, ведь после наступления темноты ибисы продолжают летать над храмом, только вот сосчитать их и прибавить полученное количество к уже имеющемуся числу невозможно.
Могу смело сказать, что даже с точки зрения современного человека я обладал здравым рассудком и кротким нравом. Именно поэтому из меня не могло выйти ничего путного, и я принадлежал к горстке людишек самого низкого звания, выполнявших техническую работу. Естественно, меня постигали и другие несчастья, посерьезнее, чем дарованный мне разум. Так, однажды во время своих путешествий — еще до того, как я поселился в храме, — я набрел на какие-то неизвестные руины и там случайно обнаружил уцелевшую библиотеку какого-то погибшего мира. Мира, почти достигшего уровня современной культуры. А быть может, целиком достигшего, ибо он ведь погиб.
В том исчезнувшем мире было, например, известно книгопечатание. И книги, найденные мной в развалинах, были изготовлены типографским способом. Что это были за книги? Математика, химия, анатомия, биология, психология, экономика, история. Мне даже попались произведения художественной литературы и несколько переплетенных годовых комплектов ежедневной газеты.
Точно помню, как я — уже расшифровав письмена и язык — раскрыл один такой переплетенный комплект и взглянул на первую газетную полосу. Она начиналась передовой статьей под названием «Больше терпеть нельзя!».
В этом сгинувшем мире знали, что существуют бациллы и прочие невидимые простым глазом организмы, возбуждающие заразные болезни. Знали, что разум — не единственная сила, управляющая поступками, что они рождаются из самой глубины наших инстинктов и, больше того, истоками их является некая совокупность забытых или, скорее, преданных забвению воспоминаний и впечатлений. Там было налажено производство очков, астрономы располагали телескопами, и там измеряли давление воздуха, выстукивали и выслушивали стетоскопом сердце, умели летать и производили операции с помощью электроиглы.
Не стану больше рассказывать о том мире.
Книги я осилил за десять лет. О том, как я их прочитал, то есть каким образом разгадал язык, как научился читать, — обо всей работе, проделанной тайком, украдкой, теперь говорить не буду. Я приобрел познания, несовместимые с эпохой, в которой я жил, они никак не укладывались в ней. Книги я сжег, а знания хранил в глубокой тайне. Но и этого было недостаточно. Ежедневно я занимался самовнушением, повторяя: «Я ничего не знаю, никому ни о чем никогда не скажу!»
Вполне естественно, я поступал так потому, что в книгах по истории исчезнувшего мира прочел о том, как развивалась его культура. Узнал, как вынужден был покинуть родину, спасаясь от смертной казни, тот, кто первым обнаружил, что кровь в живых организмах не неподвижная, а циркулирующая жидкость. А тот, кто… э, не стоит и продолжать!
Свои знания я нес, как тяжкий груз, постоянно дрожа от страха выдать себя, но потом напрактиковался в молчании и в конце концов почувствовал себя в безопасности. Разумеется, все, что говорили, писали и делали ученые, полуученые и вовсе неучи в нашей стране — Египте того времени, я считал чистейшей ерундой. Чтобы не оказаться неточным в своем изложении, должен признать: иногда у нас говорили и делали — менее всего писали! — вполне разумные вещи. Например: летом бывает тепло, а зимой не очень — так говорили (не надо забывать, что речь идет о Египте); если случайно прикасались к горячему горшку, тут же отдергивали руку — так делали. Естественно, я никогда не мог возвыситься до ученых и полуученых, не мог подняться выше звания писца, а точнее, копировщика. Самое большее, что я мог, это учить детей механически заучивать правила, следовательно, занимал в обществе положение, соответствующее нынешнему идеальному учителю гимнастики, шахматисту из кофейни или тоже идеальному зубному врачу, не имеющему понятия ни о чем на свете, кроме удаления и пломбирования зубов. Но даже в мире себе подобных, стоявших на общественной лестнице чуть выше рабов, я выделялся, как уродливая недоразвитая пятая конечность какого-либо четвероногого.
Мне приходилось быть очень осмотрительным, а это давалось не легко. Отнюдь. Однажды, например, в моем присутствии кто-то спросил одного из ученых главных жрецов: почему брошенный в воду камень тонет, а дерево остается на поверхности. Ученый главный жрец отвечал без колебаний и вразумил невежду, пояснив, что дерево — любимое растение бога воды Хани, и бог охотно несет его на своей груди, а камень ему безразличен, о нем он не заботится — пусть себе тонет. Я, конечно, знал об удельном весе, о соотношениях удельного веса дерева, воды и камня, но не перебивал, не вмешивался. Или другой случай, он произошел с сыном верховного жреца. Однажды юноша принял участие в охоте на львов, он выбрал неудачное место и стоял спиной к хищникам, и один из них набросился на него с диким ревом. Юношу вырвали из когтей льва, но вскоре у него развилась странная болезнь, о которой жрецы — врачи Египта того времени ничего не знали, но я читал о ней в своих тайных книгах. По временам молодого человека охватывал ужас, он дрожал всем телом, плечи, руки, голова ритмично подергивались. Вообще-то дергался он с тех пор постоянно, хотя и не столь резко. Тряся головой, он, казалось, твердил: «Нет, нет, нет!», а вздергивая плечи, словно умолял: «Оставь, оставь, оставь!»
Ученые установили, что дух одного из убитых врагов верховного жреца вселился в юношу и терзает беднягу; враг был главой другой религиозной секты, и изгнать его дух можно только устрашением. Следовательно, время от времени надо пугать духа, а по сути дела, самого юношу. Его, например, укладывали в сарае, усыпляли тихими, ласковыми словами, затем оставляли одного, а спустя немного времени подгоняли к сараю львов, хищники начинали кусать, грызть, рвать друг друга, юноша просыпался от дикого рева, шума, сарай сотрясался и, казалось, сейчас обрушится. Состояние его с каждой неделей ухудшалось, но я ничем не мог ему помочь, это ведь ясно. Надеюсь, не нужно объяснять, почему именно, и оправдывать себя. Не говоря уже ни о чем ином, если бы я распустил язык и принялся отрицать то, что болезнь вызвана злым духом, мои утверждения противоречили бы учению святой веры.