— Нет, нет, нет! — заорал я и, вырвавшись у него из рук, бросился наутек.

В ту ночь я не спал. И мои скверные предчувствия вскоре оправдались. Две недели спустя ученый жрец по имени Нем-Мат-Ра предстал перед судом. Обвинялся он вместе с двадцатью одним сообщником — всеми теми, с кем он общался в последние дни. И среди них был я.

Нас всех обвинили в еретичестве, в поругании веры, в распространении лжеученья, в предательстве родины, в богохульстве, подрывании авторитета Египта, в подстрекательстве против частной собственности, в непристойности, клевете, в устройстве публичных скандалов и в нарушении законов.

О судебном разбирательстве мне ничего точно не известно, вернее, я знаю лишь, как проходило дело, касающееся меня. Допрашивали меня последним. Недолго, не более получаса. Я был изворотлив, как уж, и мне еще повезло. На вопрос о месте рождения по странной рассеянности я ответил, что родился в Апоштаге[63]. Услышав это, судьи рассмеялись, а один из них, удивленно всплеснув руками, сказал:

— Такого и города-то нет.

Когда мои личные данные занесли в протокол, последовали вопросы, касавшиеся существа дела. Звучало это примерно так:

— Признаешь ли ты, что в половине двенадцатого ночи 20 мая 1562 года до рождества Христова Нем-Мат-Ра сообщил тебе о некоем своем новом открытии?

— Признаю.

— Расскажи, о чем он говорил.

— О луне, солнце и, если не ошибаюсь, о земле, — ответил я сначала вполне вразумительно, чтобы мне и в дальнейшем верили.

— Что он сказал о луне?

— Он сказал, будто обнаружил, что становится круглым, когда смотрит на луну.

Главный жрец не мог удержаться от улыбки. Остальные жрецы-судьи рассмеялись.

— Может быть, он сказал не совсем так, — продолжал главный жрец, все еще улыбаясь.

— Именно так и сказал.

— Может, он сказал, будто открыл, что луна круглая?

— Этого он не мог открыть.

— Почему?

— Нельзя открыть того, чего нет.

Жрецы внимательно слушали, двое-трое из них кивнули головами.

— Но он все же утверждает, будто сделал такое открытие. И, кроме того, установлено, что на вопрос, понял ли ты его, ты ответил утвердительно. Правда это?

(Где, черт побери, мог подслушивать пронырливый доносчик, ведь мы стояли у моей лачуги на покрытой дерном лужайке, и вблизи даже кустика не было!)

— Конечно, с вашего позволения! Конечно, правда. Это легко понять.

По залу прокатился гул.

— Тогда расскажи нам, что ты понял и как разобрался в том, что понял.

— Да так и понял, как он сказал. Что он делается круглым, когда глядит на луну. Я еще подумал, он, наверное, на корточки опускается и становится совсем как шар.

Судьи беспомощно переглянулись, затем снова начали смеяться. Но не все. Один тощий, бледный судья был заметно раздражен. Наверное, почувствовал, что добыча вот-вот ускользнет у него из рук. Другой жрец, хохотавший так, что у него выступили слезы и смыли намалеванные зеленой краской полосы под глазами, неожиданно перестал смеяться и безнадежно махнул рукой. Этот жест означал:

— Оставим, ведь это безнадежный идиот.

Но председательствующий верховный жрец не хотел так легко уступать.

— Что сказал Нем-Мат-Ра о солнце?

— О солнце, о солнце, о сооооолнце. Что оно светит.

— Это мы знаем, но этого он не говорил. Вернее, сказал по-иному, даже больше сказал.

— О солнце, о сооооолнце…

— Ну, а что он сказал о свете луны?

— А, правда! — И я хлопнул себя по лбу. — Теперь вспомнил. И про солнце вспомнил. Он сказал, что луна просит солнце одолжить ей на ночь свет. Вечером берет взаймы, а утром возвращает.

Раздался такой взрыв хохота, что верховный жрец призвал судей к порядку и пригрозил очистить зал.

— А что с землей? Говорил что-нибудь Нем-Мат-Ра?

— Он только с земли и говорил, с вашего позволения.

— Но ты упоминал о луне и о солнце.

— Он с земли говорил, с вашего позволения, стояли-то мы, изволите знать, на травянистой земле, на лужайке возле моей лачуги.

— Ты не понял вопроса, — продолжал главный жрец с тем бесконечным терпением, с которым человек посягает на жизнь своего ближнего. — Что он сказал о земле, о нашей земле, той, на которой мы живем?

— Понимаю. Он сказал, что землю освещает солнце.

— Это мы знаем. Но он говорил и другое. Что он сказал о форме земли?

— Что у нее очень красивая форма.

— Словом, такая круглая, да?

— Не круглая, а вроде тарелки.

— Так он сказал?

— Сказать не сказал, но я говорю.

— Правильно. Земля на самом деле имеет форму тарелки. И она вертится?

Итак, верховный жрец делал последнюю попытку спровоцировать меня. Мне вспомнился — своеобразная ассоциация идей! — саблезубый тигр: от него я тоже увертывался в бытность свою бронтозавром. Я хотел сразиться с ним, перебирал лапами, бил хвостом влево и вправо, но тигр решил меня перехитрить, и ему это удалось. Теперь я крутился, вернее, выкручивался так:

— Вертится ли земля? Об этом я пока не задумывался.

— А как ты думаешь теперь?

— Вертится ли, вертится ли? Ну, если Амон, который держит землю на животе, начнет вертеться, то и земля завертится.

Верховный жрец махнул рукой, извещая, что допрос окончен и стража может меня увести.

Полчаса спустя объявили приговор. Всех обвиняемых осудили. Часть их, в том числе и Нем-Мат-Ра, приговорили к пыткам и сожжению, другую часть к захоронению живьем, одного меня оправдали. Главный жрец даже похвалил меня, но что он сказал, я не запомнил, так как от великой радости не прислушивался к его словам. В голову запала и осталась в ней лишь одна фраза, точнее, конец ее: «…но все-таки честный человек».

Я заметил, что тощий, бледный жрец-судья теперь улыбался. Его улыбка еще возбуждала во мне некоторый страх, но все же не очень беспокоила, и, говоря откровенно, я много раз подряд подумал: «Чтоб тебе лопнуть!»

Так я жил в Египте. Не слишком скверно, хотя несколько раз, особенно в случае с Нем-Мат-Ра, и пришлось пережить приключения, которые «легко могли стать роковыми».

А теперь я снова живу после нескольких промежуточных жизней. И не двадцать один год — сейчас уже 1935-й, — а все пятьдесят два. И не в полной безопасности. Ибо никогда нельзя знать — это я говорю, располагая опытом в несколько десятков тысячелетий, — когда «дому грозит опасность».

Недавно мне довелось встретиться на улице со знакомым, который спросил:

— Как поживаешь?

И посмотрел на меня таким же взглядом, как один египтянин или монах Клементий из моей средневековой жизни, о котором я даже не рассказывал. Или змея из кустарника в бытность мою зеброй. Хотя на губах его играла улыбка. И я, имея за плечами бесконечно большой опыт и огромную практику, вышел из этой минутной ситуации не самым блестящим образом. Встреча была неожиданной, застала меня врасплох. Ответить на вопрос я, конечно, не ответил, но смог уклониться от него, лишь задав — за неимением лучшего — встречный вопрос:

— А ты как поживаешь?

1935

Перевод Е. Тумаркиной.