— Ах, ты, мерзавец! — громко заорал он. — Ну, погоди, если я доберусь…

Ему не удалось закончить фразу. Краешком глаза он уловил какое-то движение, но было уже поздно. Мощный удар болванки сбил его с ног. Опускаясь на колени, он с трудом повернул голову. Сквозь кровавый туман он едва различил фигуру человека, нечетко вырисовывались контуры белого пятна на том месте, где должно быть его лицо.

Ощутив приближение второго удара, он едва успел уклониться в сторону. Удар пришелся по плечу, чуть задев голову. Охваченный яростью, он попытался встать на ноги. «Или подняться самому, или сбить с ног этого негодяя, — стучало у него в висках. — Неважно, кто он, добраться бы до горла».

Баеру не удалось ни то, ни другое. Бандит поддел ногой ворох бумаги, и дверь за ним захлопнулась. Он ушел.

Какое-то время Баер не мог прийти в себя. Он лежал на полу, страдая от боли. «Это будет мне уроком, — подумал Баер. — Научит меня, входя в комнату, оглядываться. Об этом знает каждый желторотый новичок».

Он подполз к столу, собрав силы, подтянулся и шлепнулся грудью на крышку стола. Шаря руками в поисках телефона, нечаянно сбил с него трубку.

И несмотря на невеселую ситуацию, в которую попал, Баер вдруг неожиданно расхохотался. Хоть убей, он не мог вспомнить номер телефона Тима Корригэна.

Ярко-красного цвета «сандерберд» с откидным верхом припарковался перед домом, в котором Корригэн коротал свою холостяцкую жизнь.

«Викторина Донахью», — усмехнулся Корригэн, уткнувшись носом служебной «сороковки» в задний бампер «сандерберда». Викки вышла из машины и встретила Корригэна на тротуаре.

— Эй, привет! — Она послала ему навстречу свою обворожительную улыбку. Легкий ветерок трогал ее платье, по фасону которого можно было судить о стоимости.

— Или у вас говорят: «Весь добрый день к Вашим услугам». А, капитан Корригэн?

— Это зависит от времени дня, мисс Донахью. Что привело вас сюда, в эту часть города? Это ведь довольно далеко от поместий Лонг Айленда.

— Вы считаете меня бесполезной куклой? — она надула свои влажные красные губки.

Глаз Корригэна скользнул по фигуре Викторины.

— Я бы не сказал, что вы ни на что не годитесь.

Она вложила свою руку в его ладонь.

— Ну, тогда ты сказал более, чем достаточно. Я люблю лесть, если она исходит от настоящего мужчины, а не от плоских сопляков, как Джейсон, с которым я выросла. Ей-богу!

Она потрогала его крепкие, как камень, бицепсы.

— Если это не просто видимость, создаваемая некоторыми неудачниками, накачивающими себя штангой.

— Ты искушаешь меня в желании предложить это проверить, — сказал Корригэн. — Ты — редкая красотка.

— А ты никогда не поддаешься искушению?

— Нет, — ответил Корригэн, — если я на службе.

— А, все равно, — махнула рукой Викки Донахью, — я могу это сделать прямо сейчас.

— Что сделать?

— Проверить.

Корригэн открыл входную дверь и посторонился, пропуская ее.

— Я думаю, тебе интересно, чем занимается полицейский в свободное от работы время, — улыбнулся Корригэн.

— А у тебя и мозги есть.

— Они у меня с рождения, — ответил он скромно.

Они вошли в лифт. Корригэн нажал на кнопку.

— Ну вот, — сказала Викки, — мне все же интересно, что с моим папашей. Папа — это «События в мире» и наоборот; я не хочу, чтобы что-то случилось с кем-нибудь из них.

— Конечно.

Наметанным взглядом девушка окинула жилище холостяка. Мебель отличалась надежностью, как и ее хозяин. Над воображаемым камином висел стеллаж с коллекцией оружия — его хобби. Камин всегда вызывал у Корригэна ностальгию, он любил камин, но закон об аренде многоквартирных зданий запрещал его иметь. Портативный телевизор, стереопроигрыватель, коротковолновое радио — все расставлено в настенных нишах, а среди этого — маленький встроенный бар. Кабинет был заставлен сувенирами, напоминающими о корейской войне. Тут же лежал кусочек шрапнели, выбившей ему глаз.

— Мне здесь нравится, — сказала Викки.

— Садись. Что будешь пить?

— Все равно. Но если у тебя есть шотландское виски, налей.

Он вышел в кухню за льдом. Когда вытряхивал кубики из формы, наблюдал за Викки через дверной проем. Она стояла у стереопроигрывателя, просматривая его коллекцию пластинок, в которой было все — от блюзов до Моцарта.

Его интересовало, насколько истинной была ее забота об отце. Викки жила в мире, принадлежавшем Донахью. Корригэн сомневался в ее способности предполагать, что этот мир может быть разрушен.

Он принес в комнату ведерко со льдом, приготовил виски на двоих.

— Ты любишь Моцарта, — сказала Викки. Это звучало почти как упрек.

— Да, он — одна из моих тайных порочных страстей.

— Полицейский, любящий Моцарта! Что за чудеса? — Она подняла бокал: — За самого забавного парня, которого я только знаю.

— За меня?

— За кого же еще? — ответила она. Забавный…

— Забавный, как на последней страничке журнала или как на первой?

— Как на первой, сэр.

Потом она уселась на диван и поджала под себя ноги. Ноги у нее были великолепные.

— Ты уже пронюхал что-нибудь о связи моего папочки с Уолтером Ингрэмом?

— Кто кого допрашивает? — спросил, улыбаясь, Корригэн.

— Ты же не думаешь, в самом деле, что мой отец мог иметь что-то общее с человеком, выпрыгнувшем из окна отеля. Не правда ли?

— Почему?

— Мой отец? — она откинула голову назад и весело рассмеялась. — Он прямо настоящий Уолтер Митти.

— Уолтер Митти, — сухо сказал Корригэн, — страдал манией величия.

— Ну вот, как раз она одна и осталась — мания.

— Твой отец достаточно вынослив, чтобы управлять одним из самых влиятельных издательств в мире.

— Ну вот еще, это происходит само по себе. Почти автоматически, — она взмахнула бокалом, будто отгоняя от себя эти мысли, — мой папочка был отлит в форму своего отца, моего деда, а дед, в свою очередь, в форму моего прадеда в те золотые времена.

— А как насчет твоего брата Джейсона?

— А что?

— Ему как будто удалось избежать этой формы?

Она покрутила бокал, прислушиваясь к мелодии льда, бьющегося об стекло.

— Может быть, форма уже стерлась. А может, отец не хочет втягивать Джейсона в это дело. В любом случае, какое это имеет значение? И Джейсону, и мне не стоит беспокоиться. «События в мире» — это огромный, жирный, самовоспроизводящийся гигант.

— К которому липнут все пиявки, — заметил Корригэн.

Она нахмурилась.

— Ты намекаешь на брата и меня?

— Я говорю о работающих пиявках, — сказал Корригэн.

— Спасибо тебе, капитан.

— Конечно, нашествие работающих пиявок не обязательно должно стать губительным. Их всегда можно отодрать и раздавить. Если сделать это вовремя.

— Я не понимаю, о ком ты говоришь?

— Не понимаешь?

— Ты же не имеешь в виду Кермита Шальдера?

— Ты слишком проницательна, — сказал Корригэн. — Что заставляет тебя думать, что я имел в виду именно Шальдера?

— Мы, женщины, обладаем особым чутьем, дорогой Ватсон.

Но Корригэн был настроен серьезно.

— Пресса — не мое призвание, мисс Донахью. — Но меня, как и остальные 60 миллионов обычных людей, «События в мире» сопровождали всю жизнь. Каюсь перед вашими людьми из отдела распространения, я не читаю каждый выпуск, но и то, что мне удается просмотреть, меня просто удивляет. Нет уже и в помине той остроты, которая когда-то отличала это издание от всех остальных. Мне кажется, издание стало каким-то мягкотелым. Или лучше сказать — сентиментальным. Раньше — пять-десять лет назад — журнал жег каленым железом… — Он пожал плечами, — ради тебя я бы хотел ошибаться.

— О, не переживай за меня, — сказала Викки. — Я не пропаду в этом мире. Мой дед позаботился об этом. Он любил щекотать мой животик и приговаривал при этом: «Ты — моя любимая внучка».

— Еще бы, — усмехнулся Корригэн. — Между прочим, откуда взялся сам Кермит Шальдер?

— О, боже, я не знаю. Из какого-то колледжа, что ли. Потерял работу преподавателя. Зачем мне говорить о нем?

— Я не знаю, — сознался он. — Я еще ничего не знаю. Но Шальдер, возможно, коммунист. Если это так, он опасен. Он занимает могущественное, стратегической важности, редакторское кресло.

— Коммунист? В «Событиях в мире»? — она снова засмеялась. Но видя, что Корригэн не поддерживает ее, перестала смеяться и бросила на него серьезный взгляд:

— Что натолкнуло тебя на эту мысль, Тим? Ты не против, если я буду звать тебя Тим?

— Нет.

— А ты зови меня Викки. И ответь на мой вопрос.

Его так и подмывало сказать: «Уолтер Ингрэм в действительности был красным по имени Генрих Фляйшель, он изменил партии, и ему не повезло. Не повезло после того, как Шальдер ответил на звонок из отеля „Америкэн-националь“…»

Но вместо этого он сказал:

— Я прочел кое-что из его работ.

— А, это. Ну да, он, конечно, ультралиберал. Папа частенько вызывает его на ковер по поводу некоторых статей. Ну и что? Подойди ко мне, Тим.

Он подошел к дивану и сел рядом с ней, там, где она пошлепала ручкой.

— Он может принести очень много вреда, Викки. А может, уже и принес. Я не отношусь к тем, кто ратует за горячую войну с коммунизмом — с водородными бомбами на вооружении, — но и не советую закрывать на это глаза. Красная пропаганда уже распространилась и на науку. Если мы ослабим бдительность, они смогут промывать нам мозги, как только захотят. Именно русские изобрели и опробовали на себе теорию условного рефлекса. А еще есть такие, как Мао, с его идеей современной партизанской войны — то, с чем мы до сих пор не научились справляться… Мао, которого ваш редактор Кермит Шальдер так хорошо понимает…

— Тим, — прошептала она.

Пустой бокал выскользнул из рук Викки и покатился по полу. Она забрала бокал у Корригэна и поставила его на столик для коктейля. Потом откинулась назад и обвила своими руками его шею.

— Я пришла сюда не за тем, чтобы прослушать лекцию на политическую тему. — Ее стройное тело вплотную прижалось к нему. Кончиками пальцев Викки взъерошила волосы у него на затылке.

— Давай займемся любовью.