2

Это было первое, что он услышал от них и чего никогда не забывал. Он мог оставаться незамеченным и днем, но ночь была ему другом.

Резкий звук клаксона заглушил остальные ночные звуки: трескотню цикад, грохот волн, обрушивающихся на серый песок и черные камни, дикое карканье потревоженной вороны, дремавшей в зарослях деревьев.

В доме загорелся свет, вырвав из темноты колеблющиеся листья старых платанов, но он уже выскользнул из машины, слившись с тенью, отбрасываемой забором. Теперь ему не составило труда оставаться незамеченным, так как одет он был во все черное: на нем были низкие ботинки, хлопчатобумажные штаны, рубашка с длинными рукавами, плотная куртка, перчатки и маска, скрывающая его лицо. Открытой оставалась лишь полоска для глаз, вокруг них кожа была смазана сажей, смешанной с древесным углем, чтобы не допустить отражения света. Он был слишком хорошо тренирован, чтобы выдать свое присутствие какой-либо мелочью.

На крыльце загорелся свет, в котором сразу запорхали ночные насекомые. В пятне света появился Барри Браум. На нем были джинсы и рубашка с короткими рукавами. В правой руке он держал фонарь.

Не сходя с крыльца, Барри осветил фонарем автомобиль. По поверхности машины скользнул узкий луч и ушел в сторону. Его интересовала причина сработавшей сигнализации.

Барри шумно спустился по каменным ступеням, осторожно перешагнув через первую. Она дала трещину.

Ступая по влажной траве лужайки, он направился к темному силуэту машины. Слева тихо шелестела молодая листва клена, стоявшего у самой ограды. — «Какого черта я связался с „мерседесом“?» — мрачно подумал Барри.

Луч фонаря скользнул по вершине ограды, пробежал по дорожке и уперся в капот «мерседеса».

«Проклятая жара, из-за нее-то и срабатывает сигнализация».

Он снова осмотрелся и поднял капот. Посветив себе фонариком, Барри быстро проверил аккумулятор.

Удовлетворенный, он закрыл капот и обошел машину, проверяя дверцы. Трава вокруг и хромированная поверхность автомобиля не носили ничьих следов. Не обнаружив признаков вторжения, Барри нагнулся и вставил маленький ключ в замок на левой дверце. После поворота ключа снова вернулась звенящая ночная тишина, нарушаемая лишь трескотней цикад и шипением волн, неустанно атаковавших скалистый берег.

Барри уже повернулся к дому, когда ему послышалось, как что-то зашелестело у обрыва, окаймлявшего двор с одной стороны. Этот звук напомнил ему шуршание песка под ногой. Он обернулся, освещая обрыв фонарем, но ничего не увидел.

Барри осторожно обогнул лужайку и вошел в высокую траву, куда редко заходил из-за близости крутого обрыва. Через несколько секунд он уже стоял на площадке из серых гладких камней. Прямо перед собой он видел белую пену волн, шумно накатывающих на берег. «Начался прилив», — подумал Барри.

Вдруг боль пронзила грудь. Барри полетел через спину, будто чья-то рука толкнула его, и упал на скользкие прибрежные камни. Его руки были разведены в стороны, он напоминал маленькую падающую звезду. Он почувствовал острую боль, упав на камни и перекатившись к шумящему океану. Судорожно открывая рот, Барри пытался закричать, но выдавил из себя лишь слабый вздох, у него мелькнула мысль, что он похож на рыбу, попавшую в сеть.

Руки и ноги как будто налились свинцом, в воздухе, казалось, совсем не было кислорода, словно он свалился на чужую планету без скафандра. У него не было сил пошевелиться, и он неподвижно лежал у края пенящегося океана. Барри мрачно подумал, что, наверное, с ним случился сердечный приступ; он пытался вспомнить, как помочь самому себе. Он умирал, мучительно вспоминая…

От скалы мягко и тихо отделилась тень, не потревожив даже цикад и птиц, щебетавших в ночи. Тень склонилась над неподвижным телом, и темные пальцы выдернули что-то черное и металлическое, торчащее под сердцем. По телу пробежала судорога, и оно затихло…

Незнакомец проверил сонную артерию, потом белки закатившихся глаз, затем подушечки пальцев. Затем, подняв труп, выпрямился. Тело в его руках казалось совсем легким. Он бросил свою жертву в глубокую воду, волны тут же поглотили тело.

В одно мгновение незнакомец исчез, как тень, растворившись в ночи и не оставив никаких следов своего присутствия.

Когда Николас Линер увидел, как из воды вытаскивают распухшее тело бело-синего цвета, он развернулся и пошел прочь от побережья, где начинала собираться толпа зевак.

Мухи яростно жужжали над песком идеальной белизны.

Он шел, загребая ногами песок, как любил делать в детстве, но легче ему не становилось. А ведь был такой спокойный день, но дороге редко сновали машины, как бывает обычно в середине недели, хотя было уже четвертое июля. Он машинально потянулся за пачкой сигарет, забыв, что бросил курить полгода назад. Он хорошо запомнил день, так как именно тогда оставил работу.

Николас Линер приехал в агентство холодным, мрачным зимним днем и зашел в свой офис лишь для того, чтобы положить дипломат, который подарил ему Винсент без всякого повода, — это случилось через несколько месяцев после его дня рождения и давно после очередного повышения по службе. Затем вышел, прошел сквозь толпу любознательных сослуживцев и кивнул Лиле, своей секретарше, затем пошагал по длинному коридору, залитому светом неоновых ламп. Когда на самом деле он принял это решение? Точно он и сам не знал. В голове не было никаких мыслей, как в пустой чашке из-под ночного кофе. Не о чем было даже вспомнить.

Он молча прошел мимо двух охранниц, замерших у дверей из красного дерева, словно сфинксы у подножия пирамид. Они хорошо знали свое дело. Он постучал и вошел.

Голдмэн говорил по синему телефону, что означало разговор с высокопоставленным клиентом. Николас уставился в окно. «Все они сегодня высокопоставленные», — подумал он. Были дни, когда присутствие на тридцать шестом этаже давало преимущество, но не сегодня. Небо, затянутое облаками, казалось опрокинутой свинцовой чашей. Наверное, к вечеру опять пойдет снег.

— Ник, мой мальчик! — воскликнул Голдмэн, положив трубку. — По-видимому, у тебя что-нибудь особенное, коль ты пришел в такую рань! Ты знаешь, кто мне звонил? — Он всплеснул руками, будто хотел взлететь. — Держу пари, что не догадаешься. Я скажу тебе. Это был Кингсли. — Его глаза расширились. Они всегда расширялись, когда он был возбужден. — Знаешь, что он сказал? Он мне все уши прожужжал про тебя и компанию. Уже есть первые результаты. Есть реальные улучшения. Это его подлинные слова.

Шестидесятилетний Сэм Голдмэн выглядел не больше, чем на пятьдесят. Его продолговатое, с резкими чертами лицо обрамлялось густыми, зачесанными назад седыми волосами, на щеках ямочки. Это было гордое лицо с большими коричневыми глазами, длинным носом и широким ртом. Голдмэн любил контрасты. Он был в голубой рубашке с каштановым итальянским платком на шее. Голдмэн знал толк в одежде.

Глядя на него, Николас понял, как трудно ему будет решиться на это.

— Я рад, Сэм, — сказал он.

— Отлично. Садись, — Голдмэн указал на массивное кресло, стоящее перед огромным столом. Самому ему не очень нравилось это кресло, но все клиенты предпочитали сидеть в нем.

— Нет, спасибо, я останусь здесь. — Николас понял, что если сядет, то будет еще тяжелее сказать то, что хотел. — Я ухожу, Сэм.

— Уходишь? Ты уже решил пойти в отпуск? Ты на посту генерального директора всего шесть месяцев…

— Семь.

— Какая разница? И ты хочешь в отпуск? О'кей, иди. А куда ты поедешь?

— Думаю, ты не понял меня, Сэм. Я ухожу из компании. Беру отставку.

Голдмэн заерзал на стуле и посмотрел в окно.

— Отставка, Ник? Отставка? Какая отставка? Я не могу поверить. У тебя здесь все. Все! Ты знаешь, какую прибыль принесет компания?

— Мне это безразлично, Сэм.

— Двести тысяч долларов, Ник. Зачем тебе уходить?

— Я устал, Сэм. Честно.

Голдмэн тряхнул головой, что означало недоумение.

— Ты хочешь вернуться в Японию?

— Пока я не думал об этом. — Николас был больше благодарен, чем удивлен. Голдмэн обычно не интересовался такими вещами. — Не знаю.

— Тогда ничем не могу тебе помочь.

— Ничем, Сэм.

Голдмэн вздохнул.

— Эдна будет очень расстроена.

Николас рано приехал на побережье залива Бридж. Он старался держаться от всего на приличном расстоянии. От всего, что касалось компании и прочего. Даже выловленный утопленник не мог нарушить его уединение в себе.

Люди по-прежнему продолжали стекаться на побережье, привлеченные воем сирен. Растущая толпа зевак суетилась возле линии прибоя, на их лицах отвращение смешивалось с любопытством. Николас пытался сосредоточиться на шуме прибоя, пенящегося и грохотавшего прямо перед ним, но это ему плохо удавалось, поскольку вокруг все звенело от возбужденных людских голосов. Для них это было кратковременным развлечением, шансом узнать первыми новости, чтобы рассказать потом друзьям: «Эй! Видели это? Я был там. Я видел, что случилось». Для них это так же важно, как если бы Элизабет Тэйлор со свитой посетила пляж, потом все они вернутся к своему мартини со льдом.

Дом, где он жил, был построен из кирпича кофейного цвета и покрыт серой обветшалой дранкой, с большими плексигласовыми окнами. Он был похож на остальные дома, стоявшие вдоль побережья. Справа вплотную к нему подступал песочный пляж, так как дом стоял на окраине. Еще до декабря он стоил четверть миллиона долларов, но после холодной зимы его вид сильно ухудшился. Хозяева до сих пор пытались подкопить денег на ремонт.

Волны становились все выше, прилив продолжал усиливаться, и Николас почувствовал, как холодная морская вода начала лизать подошвы сандалий. Отвороты джинсов, подвернутые несколько раз, забились мокрым песком. Он подошел к зарослям кустов в тот момент, когда оттуда выскочила какая-то фигура и столкнулась с ним. От неожиданности Николас опрокинулся на спину и почувствовал, как что-то тяжелое навалилось на него.