ДеЛука пугает остальных своим ножом, делая выпады с ним на каждого, кто посмеет подойти ближе, пока я безжалостно колочу своего оппонента.

— И кто кому преподает урок, а? — кричу я, кулаками размазывая кровь по всему его лицу.

К тому времени, когда прибывает охрана, его физиономия рассечена в нескольких местах, а нос свернут. Скорее всего, я сломал пару костей. Охранники свистят, и разносится звук тревоги, пока они кричат всем лечь на землю. Я останавливаюсь в этот момент, так как предпочту не получать электрошокером в зад. Это на самом деле адски больно.

Мы ложимся, и мой нападающий стонет от боли, пока офицеры окружают нас и заковывают в наручники. Теперь меня, скорее всего, бросят в карцер, но это стоило каждого удара. Никто не переходит мне дорогу в делах. Будь это муравьи или убийства, — это мои, мать вашу, дела, и всем лучше держаться подальше… или я уложу каждого.

* * *

ВАНЕССА

— И, снято!

Когда режиссер выкрикивает эти слова, я вздыхаю с облегчением и стаскиваю ленту, что держит мои волосы.

— Боже, как же я хочу пить, — произношу я, пока моя ассистентка передает бутылку с водой, которую я с такой охотой осушаю.

— Отличная игра, Ванесса, — говорит мне режиссер, пока мы оба смотрим отснятые кадры на экране.

— Спасибо, — отвечаю я с широкой улыбкой. — Думаю, мне всего лишь нужен был финальный толчок. — После тридцати снятых дублей как раз время.

— Выглядит потрясающе, — произносит моя ассистентка. — Особенно поцелуй. Очень по-настоящему.

— Думаешь? — спрашиваю я, выуживая больше комплиментов. Я люблю слушать, как хорошо я вхожу в образ.

Девушка кивает.

— Я влюблена в него!

Она дает мне пять, когда режиссер качает головой и подмигивает.

— Увидимся завтра.

— Спасибо, Дэвид. Отличная поработали сегодня. Увидимся, — восклицаю я, уходя.

Улыбка тут же сходит с моего лица, когда я иду в свою гримерку, а моя ассистентка, Пейдж, продолжает тявкать.

— Не забудь о завтрашней встрече с местным тренером.

— Ага, я помню, — отвечаю я, открывая дверь. Вхожу и тут же снимаю серьги, от которых болят уши.

— О, и пока я не забыла… С днем рождения!

Она неожиданно обнимает меня руками за шею, застав врасплох. Я понятия не имею, что делать с этим внезапным проявлением привязанности, особенно, когда она не убирает руки от меня и спустя полминуты.

— Спасибо, — отвечаю я, отрывая ее от себя. — Но я предпочла бы не знать.

— Почему? Двадцать семь — еще не старость, — говорит Пейдж.

Я кладу палец ей на губы.

— Больше ни слова.

Он хмурится, глядя на меня.

— Ладно…

— Мне просто не нравится слышать об этом, — пожимаю я плечами.

— Ну, я и, правда, надеюсь, что у тебя будет классная вечеринка, — протягивает Пейдж.

Я одариваю ее своей обычной фальшивой улыбкой.

— Конечно. Как только доберусь до дома, открою шампанское, — подмигиваю я.

Она улыбается, словно на самом деле верит мне.

— Хорошо. Что ж, тогда увидимся завтра, — она собирается уходить, но затем снова поворачивается ко мне. Идя спиной вперед, она добавляет: — Если тебе будет что-нибудь нужно, просто позвони мне, ладно? Я всегда приеду помочь.

— Позвоню, — улыбаюсь я, и машу ей, пока она не исчезает из поля зрения, а затем закрываю дверь, вздыхая.

Быть одиноким — или самое лучшее чувство на свете, или самое страшное. Быть пойманным в ловушку тишины — хорошая вещь, особенно после насыщенного дня, но в такие дни, как сегодня, эта тишина врезается мне в душу.

Я сажусь перед зеркалом и хватаю салфетки для лица, промокая ими кожу, пока не снимаю весь макияж. Смачивая лицо водой, смотрю на маску, слои которой снимаю один за другим, пока не остается ничего, кроме одинокой жалкой суки.

Полностью сняв макияж, я остаюсь наедине со своей «наготой», которая заставляет почувствовать холодную тяжелую правду. То, что я вижу: бумажно-белая кожа, чья непорочность нарушена гадким фиолетово-синим кровоподтеком. Прошло немало времени с тех пор, как я видела на себе синяки, но сейчас их вид ударяет по мне, словно кирпич по лицу. Это ломает фасад, которым я так дорожу.

Глаза наполняются влагой, но я трясу головой, делаю глубокий вдох, отталкиваю все мысли, пока продолжаю умывать лицо.

Кто-то внезапно стучит в дверь.

Я поворачиваю голову, прикрывая синяк волосами, когда входит моя помощница.

— Прости, кто-то оставил это для тебя в приемной. Я должна передать их тебе.

Нахмурив брови и приоткрыв рот, я пялюсь на огромный букет роз, которые она держит.

— От кого они? — спрашиваю я.

Девушка смотрит на карточку и улыбается.

— От Артура.

Что-то скручивает мои внутренности.

Я сглатываю ком в горле, когда она подносит цветы ко мне.

— Я больше не буду тебя беспокоить, — произносит она после неловкого молчания.

— Спасибо, что принесла, — произношу я.

— Да, без проблем, — отвечает она, а затем снова закрывает дверь.

Розы лежат на моем столе, прямо поверх косметички, а все, что я могу делать, это откинуться назад и пялиться на них, словно они были выращены в глубоком, иссушенном колодце. Могу прочесть слова на записке издалека.

«Мне жаль, Ванесса. Я не хотел забыть о твоем дне рождения».

Злость закипает во мне, и я делаю первое, что приходит на ум: хватаю розы и швыряю их в мусорное ведро. Ему придется придумать что-то получше, чтобы загладить вину за то, что он сделал. Особенно учитывая, что он абсолютно забыл упомянуть об этом.

Встаю со стула и беру пальто. Затем надеваю большую круглую шляпу и темные очки, пряча синяк. Не идеально, но достаточно, чтобы выбраться на улицу незаметной.

Пока выхожу из здания, чтобы добраться до своей машины, фанаты толпятся сбоку от меня, желая сделать фото и требуя автограф. Конечно, я всегда поощряю их, обожая внимание. Яркие вспышки от камер очищают голову и туман из плохих мыслей, что закручивает мой разум. Я делаю это для фанатов, для тех, кто обожает меня и любит, как никто другой. Я делаю это для таких моментов счастья — моментов моего звездного часа — прежде, чем мне придется вернуться в унылый, одинокий дом.

Неведение — блаженство.

ГЛАВА 2

ФЕНИКС

В 8 лет

— Бабааах! Я — Феникс, и я собираюсь сокрушить тебя! — с громким шлепком я швыряю фигурку в изголовье кровати, притворяясь, что это гигантский инопланетный корабль, прилетевший уничтожить Землю. Герой Феникс — единственный, кто может всех спасти со своими особенными лазерами, которыми он стреляет из глаз, и суперсилой, с которой он может поднять даже Землю.

Я залезаю под простыни и поднимаю Феникса, чтобы он мог пробраться к краю, открывая смертельное оружие: гигантского робота-гуманоида, которого он использует, чтобы уничтожить вражеский корабль.

Но затем Феникса внезапно вырывают из моей руки.

— Эй! — я вылезаю из-под простыней и вижу мальчика, который убегает от меня, хихикая. — Отдай мне его! — кричу я вслед, выпрыгивая из скрипящей старой кровати.

Мальчик бежит вниз по огромной лестнице старого поместья, перескакивая через ступеньки и удерживая моего Феникса высоко в воздухе, словно гордится тем, что украл его. Он смеется и произносит:

— Подойди и возьми, дурачина!

Я хмурюсь, стискивая зубы, а затем бегу за ним. Никто не трогает моего Феникса. Он — единственная игрушка, что у меня есть. Воспитатели дают нам лишь по одной. Это дурацкое правило приюта, потому что у них не хватает денег. По крайней мере, так они мне говорят. Иногда мне хочется иметь больше игрушек, чтобы играть с ними, или больше друзей, которые не хотели бы украсть у меня все, что есть.

Я спешу за мальчиком, перепрыгивая через ступеньки, чтобы суметь догнать его. Он внизу, в столовой пытается спрятаться за другими детьми и использовать их в качестве щита.

— Отдай обратно, — рычу я.

— Нет, с чего бы это? Ты его не заслуживаешь, — отвечает он.

— Это моя игрушка. У тебя есть своя.

— Мне мало, — произносит он, удерживая Феникса обеими руками, почти отрывая его голову.

— Прекрати, ты его сломаешь!

— И что? — Он тянет сильнее. — Боишься? Майлз — трус, Майлз — трус! — теперь он напевает, выводя меня из себя так сильно, что мне хочется его ударить. Все начинают смеяться, когда видят мое злое лицо.

— Майлз — неудачник! — добавляет мальчик, и группа скандирует настолько громко, что вскоре это — все, что я слышу.

Я больше не могу это выносить. Я хочу обратно свою игрушку, и хочу, чтобы они оставили меня в покое.

Когда мое терпение лопается, я отталкиваю ребенка, за которым прячется мальчик, так сильно, что они оба спотыкаются, а затем хватаю своего обидчика и несколько раз бью его в лицо. Игрушка выпадает из его руки, когда он пытается заблокировать удары и не дать моему кулаку опуститься на его лицо, но я слишком быстр.

— Драка, драка, драка! — скандируют дети вокруг.

Я продолжаю наносить удары, позволяя всей моей ярости выплеснуться на него.

— Прекрати! — визжит мальчик, но я не придаю значения его крикам.

Все, о чем я могу думать, это кровь, вытекающая из его носа, и зубы, покатившиеся по комнате.

— Никто. Не. Трогает. Мою. Игрушку, — рычу я, ударяя его в лицо после каждого слова.

— Пожалуйста! Хватит! — умоляет мальчик, царапая мои руки.

— Я ненавижу тебя! — кричу я. — Я всех вас ненавижу!

Я бью его так сильно, что болят костяшки, и перед глазами вижу только красный цвет. Все, о чем я могу думать, это как надрать его задницу так сильно, чтобы он больше никогда не смог украсть у меня что-либо. Это был последний раз, когда он подразнил меня, последний раз, когда он погнался за мной, последний раз, когда кто-то причинил мне боль.

Через несколько минут воспитатели приходят и оттаскивают меня от него прежде, чем мне удается забрать Феникса.

— Что это такое? Как ты смеешь нападать на мальчика вот так?

— Он украл мою игрушку, — отвечаю я, скрещивая руки на груди, пока пялюсь на свою игрушку.

— Мне все равно, что он сделал. Ты поднял на него руку. Мы. Не. Бьем. Людей, — воспитательница продолжает тыкать пальцем в мой нос после каждого слова, словно это должно произвести на меня впечатление.