Вот что было там написано:
«…Борис Леонидович дал мне прочесть прозаический отрывок, напечатанный в старой газете, кажется, 1918 года, издававшейся левыми эсерами (тогда даже кадеты до поры до времени еще выпускали свой еженедельник «Народная свобода», почти сплошь состоявший из мрачных исторических параллелей в Великой французской революции). Я прочел этот отрывок с привычным для меня восхищением, но помню его плохо. Речь в нем шла, если я не очень ошибаюсь, о возвращении вскоре после февральской революции с военного уральского завода (в Москву или в Питер) одного интеллигента, ссыльного или только в прошлом причастного к революции, чуть ли не инженера-химика, прототипом и моделью которому послужил, как сказал мне автор, столь известный впоследствии профессор Б. И. Збарский. Художественную же прелесть отрывка составлял снежный, чуть начинавший таять и оседать простор мартовской панорамы, охватывавшей далеко отстоящие друг от друга верхнюю и нижнюю дороги, по которым мчались в два оборота запряженные тройками сани и откуда с разной четкостью доносились голоса ямщиков и проезжавших».
И вновь возникли в памяти и огромные имения Саввы Морозова, и «Урал впервые», и Кама, и Тихие Горы, и радость открытия хлороформа, и санный путь в лесу, вот откуда родился и как зрел этот пастернаковский замысел, жаль, не осуществившийся, но так или иначе прочно вошедший в круг его писательских размышлений.
Стало быть, фигура Бориса Ильича представлялась Пастернаку весьма привлекательной и значимой, достойной художественного воплощения…
МАЙ 1924 ГОДА. Прошло два месяца с того часа, когда Воробьев и Збарский спустились впервые в Мавзолей. Работа настолько продвинулась вперед, научная уверенность настолько окрепла у обоих ученых, что, когда Ф. Э. Дзержинский спросил, можно ли хоть на один день открыть для делегатов открывающегося в мае съезда партии Мавзолей, они ответили согласием.
Тринадцатый съезд партии. Первый съезд — без Ленина.
Съезд состоялся с 23 по 31 мая 1924 года. И на второй день после того, как председательствующий на нем Л. Б. Каменев объявил в четыре часа дня о закрытии утреннего заседания, делегаты посетили Мавзолей.
Впечатление было необыкновенным.
Пришла Надежда Константиновна, другие члены семьи Ленина. Дмитрий Ильич, брат Ленина, ответил на вопрос Збарского, сохранилось ли сходство:
— Я сейчас ничего не могу сказать, я сильно взволнован. Он лежит таким, каким я его видел тотчас после смерти.
В июне 1924 года Воробьев и Збарский прервали работу и снова открыли на один день Мавзолей — его посетили участники шедшего в Москве пятого конгресса Коминтерна.
ДЕНЬ 26 ИЮЛЯ 1924 ГОДА стал знаменательной датой в жизни двух ученых и их сотрудников. В этот день — ровно через четыре месяца с начала работы — комиссия ЦИК СССР пришла в Мавзолей.
В полном составе.
Комиссия подчеркнула в своем заключении, что бальзамирование признается вполне удачным, оно покоится, по мнению экспертов, на прочных научных основаниях, дающих право рассчитывать на продолжение в течение ряда десятилетий сохранения в состоянии, позволяющем обозревание Ленина в закрытом стеклянном гробу, при соблюдении необходимых условий со стороны влажности и температуры.
По мнению комиссии, необходимо постоянное внимательное наблюдение…
Это наблюдение продолжается учениками Бориса Ильича Збарского и по сей день, когда пишутся эти строки…
В канун открытия Мавзолея для каждодневного посещения, 31 июля 1924 года, в «Известиях» была напечатана статья об этом исключительном событии в жизни отечественной науки, в жизни государства.
«В работе бальзамирования проф. Збарский принимал самое близкое участие как биохимик. Проф. Збарскому вместе с проф. Воробьевым комиссия по увековечению памяти В. И. Ленина поручила дальнейшее наблюдение… дабы сохранить на продолжительное время».
Вот тогда-то и был выписан постоянный пропуск на вход в Мавзолей.
«Он сохранился до нашего времени, — пишет П. Николаев в своем очерке о Б. И. Збарском в журнале «Собеседник» в 1985 году, — которое оставило свой след на этой реликвии: потрепались обложки, затерлись уголки, поблекли фиолетовые чернила на развороте документа».
Придет час, когда этот пропуск окажется недействительным.
МОСКВА, КРАСНАЯ ПЛОЩАДЬ.
7 ноября 1918 года здесь, в первую годовщину Октябрьской революции, Владимир Ильич открыл мемориальную доску.
«Павшим в борьбе за мир и братство народов».
Мемориальная доска-барельеф работы одного из крупнейших скульпторов России Сергея Коненкова.
Здесь, у Кремлевской стены, были похоронены 238 красногвардейцев и солдат, погибших в Октябрьскую революцию.
«За мир и братство народов».
И ныне, как и в восемнадцатом году, звучат эти слова, сформулированные тогда, в дыму и пожарах гражданской войны и интервенции.
Потом здесь найдут вечный покой Свердлов и Фрунзе, Дзержинский и Куйбышев, Киров и Орджоникидзе, Клара Цеткин и Жуков…
И — Ленин.
Красная площадь.
В старину Красная означало — красивая.
Собор Василия Блаженного, Лобное место, каменный помост, с которого читались царские указы, памятник Минину и Пожарскому, Спасская башня, Кремлевские куранты…
Речь Ленина здесь в 1918 году была кратка и страстна.
Напомнил: «…история России за целый ряд десятилетий нового времени показывает нам длинный мартиролог революционеров. Тысячи и тысячи гибли в борьбе с царизмом. Их гибель будила новых борцов». Призывал — подражать их бесстрашию и героизму, дать клятву перед их памятником идти по их следам. И провозгласил лозунг: «Победа или смерть».
Именно так стоял вопрос в восемнадцатом году.
Красная площадь.
Мавзолей Ленина.
Планета давно привыкла к этой неотъемлемой частице сегодняшней Москвы, навечно вписавшейся в неповторимый ансамбль Красной площади.
Мавзолей стал символическим обозначением центра мирового революционного движения, памятью России, памятью Мира, памятью Человечества.
Проект его, как мы уже писали, принадлежит академику Алексею Викторовичу Щусеву. Писали и о том, что поначалу Мавзолей был деревянным.
Затем его заменили другим, точно воспроизводящим архитектурный облик деревянного, но облицованным черным и серым лабрадором и красным украинским гранитом. Таким образом, общая композиция сохранилась, но увеличилась монолитность здания.
Мрамор, порфир, Лабрадор и габронит — из карьеров Украины, венчающая Мавзолей плита — из красного порфира Карелии, колонны — из различных пород гранита, привезенного из многих, если не всех республик страны.
Над дверями, ведущими в Мавзолей, плита черного гранита.
В нее врезано (из красного полированного гранита) единственное слово —
ЛЕНИН.
Сюда, в Мавзолей, в марте 1953 года был внесен второй саркофаг.
Со Сталиным.
Сталин лежал рядом с Лениным.
И на Мавзолее к слову «Ленин» добавилось: «Сталин».
Спустя несколько лет после Двадцатого съезда, по решению государства, саркофаг с телом Сталина был вынесен из Мавзолея и Сталин похоронен в земле у Кремлевской стены.
На гранитной плите Мавзолея осталось одно, единственное — ЛЕНИН.
Ленин был и остался — единственным.
Надежда Константиновна Крупская жила на территории Кремля и часто посещала Мавзолей.
Борису Ильичу сообщали о предстоящем визите, и он немедленно выезжал, как бы ни был занят на кафедре биохимии или в лаборатории.
Как-то она позвонила в комендатуру, что придет. Борис Ильич ждал ее, и они вместе подошли к саркофагу.
Долго всматривалась в знакомые черты. Потом повернулась к Збарскому, тихо сказала:
— Борис Ильич, он все такой же, а я так старею…
Через полгода, в 1939 году, она умерла.
…Борис Ильич говорил мне:
— А вы знаете, Сталин после войны так ни разу и не вошел в траурный зал. Когда на Красной площади были парады и демонстрации, несколько раз предупреждали, чтобы я был готов встретить Сталина, если он задумает спуститься к саркофагу. И всегда в эти дни я ждал его там, в Мавзолее. Но за все эти годы в траурный зал он не спустился.
— Чем вы объясняете?
Пожал плечами.
— Не могу вам сказать.
— Но все-таки?
— Может быть, боялся…
— Чего?
— Смерти. — И помолчав: — Пойдемте-ка пить чай. — За чаем рассказывает: — А знаете, меня преследуют сны. Вечные сны, от которых просыпаешься со страшным ощущением тревоги. Дело, очевидно, в том, что всю жизнь все 24 часа я подключен к Мавзолею. Я сам дал распоряжение — если даже муха влетит в саркофаг, заниматься ее удалением без меня категорически запрещаю. Если она влетала, мне тотчас же звонили по телефону: «Борис Ильич, высылаем машину, муха в саркофаге». И я вскакиваю и мчусь как сумасшедший…
Борис Горбатов писал:
«Мы медленно идем мимо ложа Ленина, нас много, и нам даны короткие секунды… как много мыслей проходит в эти короткие секунды здесь, у порога бессмертия…»
ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ БОРИСА ИЛЬИЧА в эти годы не блистала счастьем.
Еще там, в имениях Саввы Морозова, он поставил верный и точный диагноз, когда с печалью обнаружил трещину в своих отношениях с Фанни Николаевной, предсказав сам себе, что трещина может обернуться пропастью и привести к неизбежному краху.
Так и произошло.
Обаятельная каменец-подольская гимназистка с черным бантом была его любовью, первой и единственной, он относился к ней трепетно, преданно, надеясь обрести в ней не просто жену, но и единомышленника, человека, разгадавшего одержимость его натуры, требовавшей действия, непрерывного горения, поиска, страстного увлечения научным ДЕЛОМ, которому он отдавал всего себя без остатка.
Этого не было.
Взаимная их отчужденность сказывалась во многом и становилась все тягостней.
Приезд матери Бориса Ильича в Тихие Горы и брошенная ею фраза — решили. Все точки над «i» были поставлены.