Сам Гитлер не сомневался в успехе. Борман горячо одобрил его замысел. Кребс осторожно выразил сомнение. Геббельс согласился молчаливо. Все же, надежда. А Гитлеру даже показалось, что его ближайшие сподвижники воспрянули духом. Впрочем, в глазах их он заметил и что-то зловещее. Не так ли вспыхивают и глаза у голодных волков, готовых разорвать друг друга? За ними смотри и смотри. Ведь у них теперь его предсмертное завещание. Какой соблазн развязать себе руки и его смертью купить себе политическую индульгенцию на отпущение всех грехов. Останавливаться, однако, поздно. Теперь все в руках провидения.

Вооружившись белым флагом, Кребс отправился к русским. Борман и Геббельс ушли к себе. Гитлер угрюмо уставился в потолок. Что же будет теперь? Казалось, его неумолимо поглощала черная клубящаяся пучина. Неужели конец и уже не вынырнуть? На карту поставлена судьба Германии и его судьба. Смерть или спасение? Все решится очень скоро, может быть, сегодня же. Его одолел вдруг чудовищный страх, страх ответственности за содеянное, страх смерти…

Часы ожидания были просто изнурительны. Что же Кребс? Неужели не будет даже ответа? Но ответ пришел, грозный, неотвратимый. Русские непреклонны. Они требуют безоговорочной капитуляции. Кребс раскис и ни на что не надеется. Борман и Геббельс уставились друг на друга. В их глазах застыла зловещая решимость. Гитлер содрогнулся даже. Смерть, безжалостная, неумолимая смерть костлявыми пальцами тянется к его горлу.

Значит все! Нужно сходить к Еве и объясниться. С трудом передвигая занемевшие ноги, он шагнул за порог кабинета, еще сам не зная, где и сколько раз его покинет всякая решимость, как он станет метаться, цепляясь за жизнь и как умрет все же, быть может, от руки тех, с кем делил свою власть и кому не успел вовремя срубить голову, умрет, никому не нужный, ненавидимый и отвергаемый всеми, властолюбивый маньяк, ничего, кроме страшных страданий, не давший ни своему народу, ни человечеству и оставивший лишь имя, проклинаемое всем светом.