– Дома, не мешайте! Триста двадцать семь, триста двадцать восемь...

– Не считай. Пятьсот тридцать шесть домов и сто девятнадцать прочих построек. Ничего не видать, спрашиваю?

– Все видать, – сказал Славка, не отрываясь от бинокля. – Вот директорская «Волга» едет с поля... Плотники на обед пошли, под пазухой обрезки досок несут... А вон на вашем огороде чей-то теленок шастает. Сбегать прогнать?

– Не дури, ты на вахте. Не горит, спрашиваю?

– Нет, – вздохнул Славка, опуская бинокль.

– И не будет, – сказал Артюхин. – Не должно быть никаких пожаров. Никогда. Но глядеть надо в оба.

Осенью год исполнится, как Артюхин стал учить племянника терпению и порядку, есть уже кой-какие надежды, а все-таки проверить лишний раз не мешает. Вот приехал, а на огороде чей-то теленок лазит, все огурцы, поди, потоптал, стервец. Чего только Марфа там делает!

– Стой и гляди, – по привычке наставлял Артюхин. – Тебе жалованье за это платят, рабочим считают, и должен глядеть.

О Козловых он не беспокоился: Степан двадцать второй год на пожарке, при лошадях еще состоял, пока их не заменили машинами – беспокойно, кормить-поить надо, убирать навоз, да и силы-возможности у лошади слабые. Но и тогда Степан не подводил, а сейчас машина у него всегда на ходу, и сына Петюшку содержит в аккуратности. Петюшка ровесник Славке, из армии прошлой осенью вместе пришли, служили в одном полку, а люди разные. Утром Петюшка примет машину у сменщика, проверит и ложится у ворот с книжечкой – читает. А Славка будто жеребец стоялый – того и гляди из оглобель выпрыгнет, только вожжи ослабь.

– Главное в нашем деле што? – механически продолжал Артюхин, думая, что надо опять заехать к директору насчет вышки. – Главное в нашем деле работа, а не пожары. Профилактика. Зачем? А затем, штобы упредить стихию. Я двадцать три года здесь вкалываю, и вот плоды: четвертый год ни дыминки.

– Что же тебе медаль за такое геройство не дали? – спросил Славка. – Есть медаль «За отвагу на пожаре», в Дубровке брандмейстера наградили.

– Пускай. Только геройство наше не в пожарах, а в том, што нет их. Так я говорю, Степан?

– Эдак, – сказал Козлов-старший. – Какой от них прок, от пожаров, никакого проку.

– Всё знаете, – сказал Славка. – Правильные вы оба, мудрые, всё знаете.

– А ты не знаешь, – рассердился Артюхин. – Сколько раз говорил, не скидать форму на дежурстве, опять самовольничаешь! Тебе тут пляж или што?

– Или што, – усмехнулся Славка.

Артюхин взял за рога прислоненный к вышке бескрылый велосипед, сказал Козлову строго:

– Не отлучайся, Степан, гляди тут. Мне надо к директору насчет вышки съездить.

– Поезжай, поезжай, – сказал Козлов-старший. – Он такой, директор, не будешь донимать, не сделает. – И поглядел в плотную форменную спину начальника, закрутившего педалями: он-то знал, что не за этим поехал Артюхин, теленка сгонять поехал. А насчет вышки – это для важности сказано: вот, мол, такие дела я с кем решаю, с директором! Два года уж решают, а толку нет. Упадет скоро вышка – два столба-стояка ненадежны, крестовина одна сломалась, лезешь наверх, и вся вышка скрипит, ходуном ходит...

– Пап, расскажи сказку, – попросил Петюшка, зевая. – Или байку какую. – Он уж дважды прочитал приключенческий роман, а тут делать нечего, лежишь и лежишь. – Надоела мне книжка.

– Другую возьми, – сказал Козлов-старший.

– Библиотекарша в отпуске, вот вернется, возьму.

– Расскажи! – крикнул с вышки Славка. – Или для родного сына сказки жалко?!

Он навел бинокль на Козловых, глянул и опустил: очень близко, в самые глаза лезут их сивые головы. Зевнул. Лежат на травке, как цыплята, хорошо им, спокойно, всю жизнь лежать согласны. Лежать или сидеть, все равно.

Славка положил бинокль на лавку рядом с телефоном, поглядел на мертвое зеркало пруда. Искупаться, что ли? Можно бы искупаться, да вода в пруду тихая, теплая, неинтересно. Вот на Буг бы сейчас, на стремя! Прыгнешь с крутизны, вода студеная, будто кипятком ошпарит, тело сожмется, как пружина, силу почувствуешь, а поток уж несет тебя на камни, и берег далеко, и ты борешься с потоком, бешено работаешь руками и ногами, и глаза, как у ястреба, все замечают: и другой берег, и камни, на которые тебя песет, и пенный водоворот у камней, и все-все. А с берега старшина орет, испуганно: «Вернись сейчас же, утонешь – на «губу» посажу!»

– Ну ладно, слушай вот эту, – говорит Козлов сыну. – Шла лиса по дорожке, нашла грамотку, отдала попу читать. Поп читал, читал и говорит: «Ну, лиса, будет гроза, всех вас, зверей, перебьет...»

Этот старшина был вроде Артюхина: соблюдай устав, следи за порядком, слушайся командиров. Не послушаешься – наряды вне очереди, утонешь – на «губу». А как он посадит на «губу», если утонешь, вот ведь остолоп!

– Пошла лиса и заплакала. Навстречу – волк: «Что, кума лиса, плачешь?» – «Как же мне не плакать-то? Вот шла я по дорожке, нашла грамотку, отдала попу читать. Поп читал, читал и говорит: «Ну, лиса, будет гроза, всех вас, зверей, перебьет». Пошли они оба и заплакали...

Конечно, гражданская обязанность, долг. Славка соблюдал уставы, служил, восемнадцать поощрений и только шесть взысканий за все время. Это уж на последнем году службы, на третьем, а до того одни благодарности были...

– Навстречу медведь: «Что, кума лиса и кум волк, плачете?» – «Да как же нам не плакать-то? Вот шла лиса по дорожке, нашла грамотку, отдала попу читать...»

Потому что надоедает одно и то же три года. Выучил уставы, овладел всеми видами стрелкового оружия, первый разряд по скоростной стрельбе получил, на тактике за командира отделения действовал... ну, а дальше?

– ...Поп читал, читал и говорит. «Ну, лиса, будет гроза, всех вас, зверей, перебьет...»

Мог бы уехать к брату в город, а зачем? Одни и те же болты и гайки точить? Спасибо, он механизатор широкого профиля, самое место на пожарке. Самое высокое. Соблазняли трактором, да не соблазнили – стреляный воробей, до армии два года отстучал. Нынче – трактор, завтра – трактор, послезавтра опять трактор. С утра до вечера. Весной и летом. Плуги и сеялки. Кукуруза и пшеница. Грязный комбинезон и сапоги. Одна отрада – Алла, да и та чай без сахара: целовать целуй, а дальше не моги, пока не женишься. А ведь если женишься, тогда эта Алка на всю жизнь, каждую ночь одна и та же...

– Навстречу заяц: «Что, кума лиса и кумовья волк с медведем, плачете?..»

Дядька Артюхин толкует о порядке, о терпении: вот, мол, когда я начинал работать, тут один ручной насос «Красный факел» был, а сейчас две машины, пенная химическая установка, мотопомпы мощные. Ну и что? Пожаров нет, и стоит эта техника который год без дела.

– ...Пошли они четверо и заплакали. Навстречу пятый зверь – петух...

Пятый! Не пятый, а десятый раз, поди, рассказывает эту сказку, как не надоест. Петюшка лежит и рот разинул шире варежки. Вот если бы их дом загорелся, забегали бы они! «Петюша, сынок, живей!» – «Лечу, папа, за тобой лечу!..» Дядя Степан уехал, а у Петюшки мотор глохнет на полдороге. «Слава! – кричит. – Друг! Ты широкий профиль, помоги, век не забуду!» А Славке плевать, забудет он или не забудет. Капот мигом вверх, осмотрел – пустяки, на минуту дела. «А ну уступи место!» И Славка сам садится за руль, гонит, ревет сирена, разбегаются куры, гуси, ребятишки... Вот и дом. Пламя бушует вовсю, люди суетятся, галдят, а дядя Степан машину подогнал и растерялся: огонь ли ему тушить, добро ли свое из огня спасать. «Назад! – властно кричит ему Славка. – Раскатывай рукав, мать твою...» Мигом a оставил людей, заработали обе мотопомпы, и Славка включает пенную химическую установку. Поток пены разом поглотил огонь, отдельные очаги сбивают модой, еще минута, и конец. Только дымный пар стоит над пожарищем. Все восхищаются Славкой, бабы плачут и обнимают его, а из толпы выходит Алла и не сводит с него влюбленных глаз. «Сегодня!» – шепчет она.

– ...Ну ладно. Пришли в лес, сели в яму, сидят и ждут. День ждут, другой, третий – грозы все нет...

Вот черт, как размечтался об этом пожаре, сердце даже колотится, жарко стало. Надо искупаться.

– Петюшка, постой за меня, я искупнусь! – крикнул Славка.

– Погоди, вот дослушаю.

Сухо визгнули доски помоста, вышка угрожающе заскрипела, покачнулась, Козлов-старший опасливо вскочил:

– Иди, потом дослушаешь. Я воды отвезу, пока Артюхина нет.

Славка был уже на земле – опять съехал по стойкам. Плевал он на лестницу: обхватит руками стойку и вниз – жжик до крестовины; перехватится ниже и – жжик до другой. Стойки отполированные, старые, не занозишься. А с третьей – пять метров, прыжок – и ты на земле.

Славка разбежался и с ходу, цепляясь руками и ногами за ствол, как кошка, влетел на прибрежную ветлу, склонившуюся над прудом.

– Зверь! – покачал головой Козлов-старший. – Ничего не боится. Внизу кусты, сучки торчат всякие, мыслимо ли дело. Сорвется, и конец. Влезь, Петюшка, погляди, Артюхина не видать? А ты тихонько, не торопись.

Петюшка взобрался по скрипучей лестнице на вышку, взял бинокль, поглядел:

– Дома нет, а изгородь поправлена, и теленка не видно.

– Погляди на контору.

– Ага, там, в конторе: велосипед у терраски стоит.

– Ну тогда я поехал.

Козлов зашел в депо, заурчал мотор, краснобокая машина вынырнула из ворот и покатила к поселку, волоча за собой хвост серой душной пыли.

Петюшка повернулся к дороге спиной и перевел бинокль на ветлу. Славка раскачивался у самой вершины, его рыжий затылок был прямо перед глазами, загорелые сильные лопатки блестели от пота. Он держался одной рукой за вершину, а ногами стоял на тонкой, прогибающейся ветке. Вот обломится, и загремит Славка прямо на сухие кусты, как на вилы. Метров десять, наверно, высоты, если не больше.

Обломится, и будет лежать Славка, проткнутый, умирающий. Петюшка подбежит к нему: «Слава, друг!», поломает кусты, возьмет обмякшее тело на руки и бегом к машине. «Слава, потерпи, не умирай, я сейчас!» И, придерживая его на коленях одной рукой, уже гонит на полной скорости машину. Прямо к больнице гонит. Сирена ревет страшным завыванием, разбегаются куры, гуси, ребятишки, из окон выглядывают любопытные и встревоженные лица: что-то случилось?