ДВАДЦАТЬ! И ВСЕ СТАРЫЕ ФРОНТОВИКИ!
Шли молча. Плотный настил из сухих, слежавшихся листьев сменялся обманчивыми прогалинами, где чавкала жижа под ногами. А над головой, перемежаясь с редкими голубыми просветами, тянулась нескончаемая зеленая завеса.
Шли то гуськом — когда тесно прижимали деревья, — то снова парами. Глядя на понурые спины идущих впереди, Дубонос и Кощеев мысленно спрашивали друг у друга, догадываются ли эти двое о странном положении идущих сзади и не знающих дороги.
Представление о времени утратилось. Не было ни голода, ни жажды, ни усталости.
Лес поредел, и совсем неожиданно открылась лесная тропа. И хотя неизвестно, куда она приведет, все же приятно было ступить на нее — точно сойти с колеблющейся палубы на твердую землю.
Парень, переставлявший ноги как во сне, вдруг обернулся. Его пухлое лицо подергивалось.
— Батя, а батя, — произнес он сипло, обращаясь к Дубоносу. — Отпусти нас… Мы люди смирные… Отпусти. Слышь, батя?
— Иди! Не задерживай!
Парень не трогался с места.
— Пусти, батя, пусти, — бормотал он исступленно. — У отца кабан откормленный, десять пудов… половина ваша… без обману… утей держим…
— Еще чего? — изумился Дубонос. — Иди, иди… Утей!
Стемнело — будто подсинили воздух. И опять неожиданно дорога перешла в поле, и завиднелась на горизонте церковная маковка, какие-то амбары величиной с детские кирпичики.
Через некоторое время Дубонос остановился.
— Что-то на Дем не похоже, — тихо сказал он Кощееву. — Другое что-то.
Те двое продолжали идти, потом, не слыша за собой шагов, испуганно обернулись.
— Почему не Дем? — так же тихо ответил Кощеев. — Мы же с другой стороны его видели. Со станции.
До церковной маковки оказалось далеко. Впереди — на дороге или в поле — засветился огонек. Он покачивался, придвигался, и вот уже стал виден фонарь, люди: бравый усач в буденовском шлеме, паренек в куцей шинелишке, с винтовкой под мышкой.
— Стой!
— Свои! — сказал Дубонос и потрогал карман: документиков, конечно, никаких; как-то отвыкли на даче от всего.
— Что за люди?
Кощеев неторопливо порылся в карманах, извлек какую-то бумажку (Дубонос одобрительно хмыкнул). Это было старое удостоверение, где сообщалось, что «предъявитель сего тов. Кощеев Осип Евдокимович командируется на станцию Дулово, Детскосельской ж. д. для проведения собрания молодежи».
Паренек в шинели придвинул фонарь.
— Питерские! — сказал усач. — Славно!.. У нас такой прошел слух, что встречаем питерских на будущей неделе в клубе.
— А мы раньше прибыли, — ответил Дубонос. — И этих с собой прихватили. Прятались в лесу… Интересная парочка… Сидят у костра и агитируют друг дружку. Вот этот такой соловей — прямо заслушаешься…
В неярком луче фонаря блеснула антрацитово-черная борода.
— Постой-ка! — сказал усач. — Личность знакомая… Откуда?
— С совхоза, — угрюмо выдавил лохматый.
— Точно… А чего утекли в лес?.. От мобилизации смылись? Максим, веди их к Чикину… Пускай там доложат свою прокламацию…
Паренек снял винтовку с плеча:
— Пошли!
— Во гады! — Усач смотрел им вслед, пока фонарь не исчез за углом. — Закурим нашего демского… вертите!
Дубонос вынул коробок.
— Ого, важно! — ухмыльнулся усач, нагибаясь к огоньку. — Как-то интересно прикуривать от спички… А питерские нас не забывают: тут прошедшей осенью приезжал продагитотряд. Главный у них, дай бог памяти, Головин или Головкин. С Путиловского. Постановку ставили, лекцию. Незнакомый вам? А вы, ребята, до какого начальства?
— Нам бы в укомол. К товарищу Сайтудинову.
— Значит, пойдем на курсы, где краскомы. Все там. На казарменном положении! — Он вздохнул. — Опять заварушка. Сегодня с Карловки добрался наш парень, Ситников. Он там секретарем волисполкома. Ушел еле жив. Отсиделся в клуне. О карловском председателе знаете?.. Живым закопали в землю. Вот что делают изверги рода человеческого!.. Село большое. Богатеи. Кулацкое подполье. Мутили-то давно. Листовочки подбрасывали мужикам… А теперь, значит, в поход собрались. Вся нечисть слетелась. Молебствие, крестный ход, офицерье с погонами, кокарды… Рассчитывают полыхнуть на всю губернию… И у нас тут обнаружились элементы. Кой-какой народишко побежал. — Он поправил винтовку, вскинутую на плечо. — Три года отбыл на германской. У Буденного со дня основания. Вышел по чистой… У меня ведь только наружность, а внутренность у меня побитая… Женился. Работаю на мельнице… А вот опять за винтовочку… Не дают, гады, спокойствия жизни…
Потянулись редкие домики, заборы, темные деревья за ними. У городка не было окраины. Он начинался сразу. Пыльная дорога переходила в улицу.
— А ваших питерских сколько?
Дубонос глубоко затянулся:
— Двадцать! И все старые фронтовики!
Черняк молча сидел за столом, обводя пальцем зеленое пятно на клеенке.
— А ты бы иначе ответил?
Черняк продолжал рассматривать пятно на клеенке.
— Нас же охранять собрались! Тот Сайтудинов хотел охрану прислать на дачу! А?.. Они пойдут, а мы тут будем делать обмен веществ и выделять желудочные соки?
Черняк молчал. Стуча «иисусовыми галошами», Дубонос шагнул к нему:
— Ты о чем мечтаешь, оторг? О правилах внутреннего распорядка?.. Идти надо в Дем. Теперь мы с Кощеевым знаем дорогу. Проведем как по паркету.
Тишина стала невыносимой. Черняк поднялся и, глядя прямо перед собой, пошел на кухню.
У плиты, уткнув руки в передник, стояла Ульяна Петровна, точно отставив уже все заботы. Позади нее, на полках с бумажными кружевцами, выстроились по ранжиру кастрюли, сверкающие медно-красным огнем.
Какой запах здесь! Даже не запах, а благоухание. Так благоухает «суп-жюльен», часто повторяемый на бис по желанию публики. А второе сегодня «фрикасе гасконь» — тоже по большинству голосов.
— Что у нас готовое, Ульяна Петровна?
— Жульён готовый… А фрикасе еще не начинала. Лапшу только подсушила для нее…
Черняк подошел к кухонному столу. На белой доске лежала нарезанная лапша и кусок теста. Взявшись пальцами за дужку очков, зажмуря глаза, он стоял так минуту, две, потом точно проснулся:
— А можно эту лапшу заложить в суп? Чтобы погуще получилось, посытнее… Если без второго?
— Почему нельзя? Можно! — глухо ответила Ульяна Петровна. Морщинки на ее лице задрожали. — Только мало в нем сытости… Сейчас раскатаю тесто, лепешек напеку. Это быстро… У нас дома их ка́тышками называли… Ка́тышки на дорожку…
Черняк вернулся в столовую.
Вот они, все тут! Сидят точно для групповой фотографии. И лица уже не те, уже иные лица — питерские. Усмешка пробежала у него за стеклами очков. «Ах, господин Шолле, господин Шолле! Сколь непрочна оказалась ваша «стихия растительной жизни»!»
Двадцать пар глаз неотрывно смотрели на оторга.
Он поправил очки и сказал:
— Идите, разбирайте оружие и патроны!
«Дорогой, уважаемый секретарь Антоша!
В древности один товарищ сказал другому так: «Бей, но выслушай!»
Ты сам знаешь о милых шутках нашей почты и насчет оказии тоже знаешь, что она не всегда под рукой. Кроме того, бывают иногда обстоятельства, которых нельзя предусмотреть. Все это, вместе взятое, и вызвало задержку в наших письменных отношениях.
Живем мы здесь отлично, превосходно, т. е. крепнем, поправляемся, полнеем. Все полны этим желанием и хотят появиться в Питере в блеске. Сошлюсь на отрывок из евангелия от Матфея, которое здесь сочиняется:
От Матфея выдается
Хлеб насущный, не сухой.
Говорят, что так живется
У Христа за пазухой.
Тут затрагивается моя личность, и я должен умолкнуть.
Передаем всем нашим питерским пламенный привет.
ПостскриптумСчитаю необходимым довести до сведения, что внутренний распорядок дачи только один раз был нарушен по не зависящим от нас причинам.
Чтобы не тратить лишних слов и не калечить бумагу, при сем прилагаю два номера газеты «Демский коммунар». Описания фактов, относящихся к нам, следует признать несколько преувеличенными, хотя, конечно, размер событий был не маленький.
Я полагаю, дорогой Антоша, что все будет вам понятно. Ведь отремонтированное «казенное имущество» не держат на складах под замком. Наверное, и сам Ильич понимает свои слова в таком смысле. Отремонтироваться же мы успели изрядно.
Уездная контра, можно сказать, заварила крутую кашу (даже имели полевые орудия), но и расхлебала ее сполна. Ход дела изложен в газете довольно правильно. Понятно, конечно, что не могло обойтись без потерь.
Со стороны «дачников» пострадали:
а) Дубонос Петро — два пулевых ранения в область правого плеча (слишком удобная мишень);
б) Михин Федор — осколочные ранения при разрыве гранаты, брошенной из окна избы;
в) автор этих строк, отделавшийся нетяжелой контузией.
Ранения опасности для жизни не представляют. В настоящее время раненые успешно излечиваются. Опасались у Дубоноса заражения, но теперь его тяжелое состояние прошло. У Михина вынуты одиннадцать мелких осколков, и он недоволен тем, что они хотя и не сильно, но все же попортили его незаурядную внешность.
Оба находятся в лазарете города Дем, окруженные лечением, прекрасным уходом и дивной кормежкой, притекающей со всех сторон. Что касается меня, то я находился в лазарете всего три дня и был выпущен с обязательством повязывать голову. Еще некоторое время буду в Деме. Все остальные ребята вернулись на дачу. На время моего отсутствия я назначил замом хозяйственного мужичка Осипа Кощеева. Видимо, нам вскоре надо собираться. Здесь хороший урожай овощей, картошки. Демичи единодушно говорят, что осень будет сытная, так что можно вполне подготавливать нашу смену.
Срочная Смольного Петрограда
Дем секретарю укомола Сайтудинову для Черняка М.
Смены не будет за посты скриптумы будем головы откручивать жмем лапы обнимаем Луба.