Узнал и это! Как? Да, все верно! Держали под матрацами, подушками! Бывало, придут санитары делать уборку, начнут перетряхивать постели и в общую кучу все, что найдут. Потом сидим и разбираем чье и кому.
А начхоз? Каково ему сейчас? Какой момент в жизни!.. Ленин, Ильич, прожигает тебе душу такими словами! Вот, написано тут, что начхоз начал себе пальцы ломать!
«— Перестаньте же! Как вам не стыдно! — Ленин подошел к начхозу вплотную. — Вы лучше сейчас же, сию же секунду возьмитесь за дело! Пусть оно не дает вам покоя, пусть грызет, мучает, пока вы не сделаете его! Только тогда вы будете вправе считать себя коммунистом!.. А вы, товарищ с безукоризненной классовой принадлежностью, — повернулся он к комиссару, — уж не думаете ли вы, что в вашей работе существуют… как бы это выразиться… житейские мелочи, что ли? Отдельно от стенгазет, памяток, лозунгов?!
Лицо у комиссара потемнело, резче обозначились морщины.
— Нет, я этого не думаю… Вернее, никак об этом не думал!.. Что я могу ответить вам, товарищ Ленин? Вы правы! Могу сказать только, — глухо добавил он, — что спрошу с себя самого… и не только за это!
Ленин пристально посмотрел на него, потом перевел взгляд на часы:
— У меня остается мало времени, а я хочу повидать наших товарищей… раненых и выздоравливающих. Как это сделать, чтобы их не тревожить? — обратился он к комиссару.
— Разрешите, если можно? — подал голос начхоз.
Ленин молча повернулся к нему.
— Всех ходячих больных разрешите собрать в одно место, их у нас больше семидесяти процентов состава госпитализированных. Лежачих перенесем с койками и на носилках. Собрать можно в столовой и возле нее, там много свободного пространства…
— Другого ничего не придумать, Владимир Ильич, — вмешался комиссар. — Могу вас уверить, что все будут довольны… все вас увидят и услышат… Идите, устраивайте! — сказал он начхозу, и тот мгновенно исчез.
Никогда еще, наверно, не видано было в госпитале такого дружного и всеобщего «нарушения распорядка». Помещение перед столовой было заставлено койками, носилками. Передний ряд выплеснулся почти до самого порога. У стен прилепились врачи, сестры.
Поправляя на себе халат, Ленин какой-то осторожной походкой подошел к раскрытым дверям столовой. Ему хлопали с коек и носилок, и все, кто только мог подняться, — поднялись. Он огорченно развел руками. Тем временем начхоз подставил ему стул и маленький столик. Ленин, почти не поворачиваясь, бросил скороговоркой: «Не нужно! Я буду стоять! И столик уберите, пожалуйста!»
Еще минуты две все вокруг него успокаивалось, рассаживалось, поскрипывали стулья, скамейки, табуретки, утихал говор. Тишина точно наплывала неровными толчками. И вот она стала абсолютной, совершенной, когда можно, кажется, услышать звук от упавшей спички.
Комиссар, стоявший рядом с Лениным, поглядывал на него.
Заметно было, что он приготовился говорить, сделать какое-то вступление, но разве можно было нарушать эту тишину?
Ленин молча всматривался в лица, в десятки лиц — молодых, исхудалых, точно опаленных.
— Как вы себя чувствуете, товарищи? Как поправляетесь?.. Как вам здесь?
Поднялся красноармеец с забинтованной головой.
— Я, товарищ Ленин, отвечу вам от себя… и рассчитываю… ото всех товарищей, — он говорил не спеша, как будто не волнуясь, но часто останавливался, и тогда желваки на его скулах непрерывно двигались. — Я скажу так: живем по времени. Каша жидковатая, приварок у нас небогатый, но…
— Плохо отвечаешь ото всех! — послышался суровый голос. — Начал бубнить про кашу. Не о каше разговор!
— Нет, и о каше! — задумчиво, точно про себя, заметил Ленин. — Еще не скоро, пожалуй, мы перестанем о ней говорить… Мы слушаем вас, товарищ!
— Я так хотел высказать, — красноармеец с забинтованной головой поискал глазами того, кто его прервал, — высказать так, что каша, значит… какая она ни на есть… имеет в нашей жизни свое место… и не больше! Мы тут между собою шумим, что, мол, теперь мы военнообязанные… Это мы так, для облегчения переживания! Но мы, товарищ Ленин, всегда знаем и помним, что мы есть солдаты… и по мере поправки здоровья хотим занять свое место в строю со своим оружием по роду войск…»
Симон Адамович вскочил, крепко потер лоб:
— Забинтованная голова!.. Это же Пальчиков Григорий! Смешная такая фамилия! Все задирался с начхозом. Нервные оба!.. Пальчиков! Смотри, какой молодец. Хорошо сказал! А вот еще кто-то просит слова.
«…Невысокий красноармеец с отросшими уже светлыми волосами, которые подчеркивали синеватый цвет лица, заговорил быстро, точно боясь, что ему вот-вот помешают:
— Товарищ Ленин! Я имею пулевое ранение в коленную чашечку. Не опасно для жизни, но хлопотливо… но я хочу сказать не об этом! Я наборщик. Работал в известинской типографии, вот этими руками набирал бюллетени после злодейского покушения эсерки на вас…»
Да это же мой сосед по койке! Который план рисовал мне! Постой, как же его звали?.. Не помню!.. Встретиться бы теперь!
«— Мы, наборщики, первые узнавали о вашем состоянии. Бывало, не уходим из типографии, все ждем, когда привезут бюллетень… Как же теперь состояние вашего здоровья, товарищ Ленин? Мы слыхали, что вы и теперь не оберегаетесь, и всюду бываете, и выступаете? И вокруг вас не видно охраны!.. И хочу еще спросить, — он вытер лоб рукавом халата, — тут все свои люди… Конечно, нам разъясняют текущий момент. Вот товарищ комиссар проводит беседы. И газеты нам дают… Но узнать бы прямо от вас про всю текущую обстановку!
— Хорошо, отвечу на эти вопросы, — улыбнулся Ленин».
…Подумать только. Слушали целый доклад. Доклад Ленина! Задержись я тогда еще на час… Ну, Батя завозился бы подольше с моим узелком! Или с бумагами получилась бы задержка. И я бы сидел там вместе с ними!
Симон Адамович глядел на раскрытую страницу. Вот слова Ленина, которые он мог бы слышать!
— Стой! — сказал он вслух. — Не мог бы я их слышать! Ведь все началось с меня! Да, с меня!.. И со мной он разговаривал раньше, чем с ними… со мной!
Дверь в купе скрипнула. Симон Адамович вздрогнул, закрыл книгу. Вошла краснощекая проводница в кокетливом беретике.
— Гражданин! Будем выходить или как?.. Зачитались?
— Зачитался!
Проводница с любопытством посмотрела на седого пассажира с длинным шрамом через всю щеку, на книгу, лежавшую перед ним на столике.
— Уж не про любовь ли читаете? — улыбнулась она.
— Да, девушка, тут написано про любовь!