8

Северов с трудом привыкал к новой должности. Так случилось, что вся его жизнь в армии была связана только с одной дивизией, именно с той, которой он командовал до смерти Шаврова. Конечно, это была совсем не та дивизия, где он начал службу семнадцать лет назад. Осенью сорок первого бои были такими изнурительными и кровопролитными, что от дивизии, как говорили, «остался один номер». Но пришло новое пополнение и новая техника, и дивизия воскресла. Номер дивизии был другой, но все равно все знали, что именно эта дивизия била в гражданскую колчаковцев и освобождала Пермь и что именно в эту дивизию не раз приезжал Фрунзе и дважды Свердлов. От тех времен никого здесь не осталось, но ветераны по-прежнему писали письма сюда, и самый молодой солдат знал, что и он в какой-то мере связан и с победами над колчаковскими бандами, и с разгромом немцев на Севере, а потом на Волге, под Воронежем и под Новинском.

Долго еще после нового назначения Северов мысленно продолжал называть дивизию «своей». Между тем он считал чрезвычайно важным и просто обязательным переломить это в себе, то есть не оговорки, конечно, а самый ход мыслей. Теперь он командир корпуса, и обе дивизии в одинаковой степени «его». Он обязан непредубежденно и справедливо разобраться в делах Бельского, исключив всякую возможность оценить работу «по-соседски».

Эта сторона дела его очень заботила. Был ли всегда справедлив Шавров? Такой вопрос Северов не задавал себе. Он отнюдь не стремился, став командиром корпуса, стать Шавровым. И это совсем не означало, что Северов не был честолюбив. Это означало только, что, помимо всего прочего, у него была трезвая голова.

«Пока я не разберусь детально во всех вопросах, пока я не вникну в самую суть дела, все должны остаться на своих местах». Это решение было твердым. Он знал, что всегда находятся люди, которым выгодна суматоха и которые ждут всяческих перемещений, того самого ветра, который подымает только пыль. Он даже немного оттянул свое первое посещение Бельского, чтобы подготовить себя и не горячиться.

Северов считал, что недостаточно знает Бельского. Они часто встречались в штабе корпуса, но почти всегда при Шаврове. Шавров предлагал к исполнению свои планы, чаще всего разработанные во всех деталях, Бельский много молчал, но отдельные его реплики были весьма выразительны: «Блестяще задумано!», «Умно и тонко!», «Необычайно глубокое оперативное мышление!»

Северов внутренне на все это сердился и даже негодовал. И может быть, поэтому его вопросы были похожи на замечания, а замечания носили характер спора.

Но обо всем этом Северову хотелось забыть. В конце концов, эти знаменитые реплики сердили его не по существу, а по той форме, в которой проявлялся энтузиазм Бельского. «Если Бельский командует дивизией в корпусе, которым командует Шавров, значит, у него есть какие-то заслуги, которые мне неизвестны» — так рассуждал Северов. И он добросовестно отправился на поиски этих заслуг.

Дело сразу же осложнилось тем, что во всех полках Северов нашел образцовый порядок, а следовательно, действовала спасительная для Бельского формула: «Благодаря стараниям командира дивизии…» Не в один день понял Северов, что эту формулу следовало бы заменить другой: «Несмотря на то что командир дивизии не соответствует занимаемой им должности…»

Для того чтобы это понять, Северову пришлось поближе познакомиться не только с Бельским, но и со многими офицерами дивизии.

Он придавал большое значение этим личным встречам. В блокноте Северова появлялись все новые и новые записи:

«Съездить к комбату-3», «Пригласить в штаб корпуса командира артполка», «Командир роты Аргамаков способный, инициативный человек, с образованием, мечтает об академии, надо помочь», «Мокин, командир тяжелой батареи, интересные мысли о новой технике».

Чем шире становился круг новых знакомств, чем больше было личных контактов между Северовым и офицерами незнакомой ему дивизии, тем лучше становилось его настроение, тем больше крепла уверенность, что с такими людьми он сможет решать самые сложные задачи на предстоящих мартовских учениях.

Эти учения были главной осью всех разговоров Северова. Само собой разумеется, что основным помощником на будущих учениях должен был быть Бельский. И вот именно с этим человеком Северов испытал самые большие затруднения.

Что было нужно Северову, чего он искал, чего он так и не нашел? Движения. Движения вперед или хотя бы желания сделать один шаг вперед. Если метр принято считать мерой длины, а грамм и тонну — мерами веса, то мерой любви к своему делу может являться желание сделать шаг вперед по сравнению с тем, что сделано было вчера.

«Да любит ли он вообще то дело, которым занимается?» — уже не раз спрашивал себя Северов. Особенно удивляло упорное желание Бельского избегать всяких профессиональных тем, если это не вызывалось прямой служебной необходимостью. Когда два человека, любящих свою профессию, сходятся, у них непременно, часом раньше или часом позднее, должен произойти обмен мыслями. И такой живой обмен совершенно необходим: он способен прорвать самую крутую плотину, сложенную из предубежденности, недоверия и упрямства.

«О чем он думает? Что его интересует? Какие книги он читает? Какие книги он любит?» Ни на один из этих вопросов Северов не мог себе ответить. Стоило ему самому начать разговор об их общей работе, как на лице Бельского появлялось выражение сосредоточенной почтительности, которое Северов называл «служебной оцепенелостью».

Любое приказание Северова выполнялось всегда точно, но с каждым днем Северов убеждался, что роль Бельского в этом деле, то есть в том, чтобы эти указания были выполнены, совершенно ничтожна. Если исключить чисто внешнюю манеру исполнения, то Бельский выполнял роль передатчика — от Северова в штаб дивизии или командирам полков.

«Может быть, у него есть какие-нибудь тайные привязанности? К рыбной ловле, например, или к коллекционированию марок?» — спрашивал себя Северов.

Северов умел и любил слушать людей. Не так давно он до поздней ночи слушал командира автобата, который во время войны работал на Дороге жизни — ледовой трассе, проложенной через Ладогу на помощь Ленинграду, и отпустил только после того, как убедился, что «вырвал» из рассказчика все, что мог. Преподавательница английского языка, у которой учился Северов, вышла замуж за молодого, очень известного астронома. Северов в первое же знакомство взял своего нового гостя «под обстрел».

Но, слушая Бельского, Северов всегда внутренне раздражался. Бельский отнюдь не был молчальником. Он рассказывал умело и даже остроумно, и даже иногда представлял в лицах. И у него хватало материала не на пять минут и не на час, а, если надо, на сколько угодно времени — и по пути в поле, и обратно, по пути в дивизию, и в машине, и за столом… Но странное дело! Казалось, что материал для рассказов заранее им подобран, что все байки выдуманы с определенным расчетом или позабавить начальство, или направить его мысли на какой-то, угодный Бельскому, путь.

Что бы Бельский ни живописал — потешную ли народную сценку или строгую повесть о своих каких-то высоких покровителях, — Северова не покидало ощущение недостоверности материала. Но для того чтобы он мог до конца понять расчет Бельского, нужны были и время и терпение.

Прошло уже два месяца со смерти Шаврова, а Бельский еще не мог забыть тот ужасный день и до сих пор не мог полностью избавиться от страха, который он тогда испытал.

Непосредственной для себя угрозы Бельский не чувствовал, но не было и покоя. В тесном кругу он не раз говорил, что «новая метла чисто метет» и что Северов все здесь «переделает и переломает по-своему». Вероятнее всего, что именно так поступил бы сам Бельский.

Убедившись, что Северов не сделал ни одного перемещения, Бельский, все в том же тесном кругу, стал говорить: «Новому надо господа бога благодарить: получил корпус без единой пылинки».

Он с трудом сдерживал неприязнь к Северову. Одну сторону этой неприязни он сам ощущал отчетливо: должность командира корпуса по праву его, Бельского, кто бы ни был на этой должности, тот захватчик. Другая сторона неприязни была куда менее ясно выражена. Просто в присутствии Северова Бельский чувствовал себя как-то стесненно и неуверенно. В таком вот состоянии стесненности и неуверенности Бельский два месяца тому назад подымался в дом Шаврова. Возможно, что все это осталось от того дня.

Трудно было привыкать к новому начальству. Тем и удобен был Шавров, что Бельский знал, когда следует вспомнить о Новинске, а когда следует промолчать, когда следует разразиться филиппикой по поводу статьи в газете, а когда следует весело рассказать о каком-то младшем сержанте, который из отпуска прислал письмо, что жить не может без корпуса: орел парень, орел!

Но самое главное, в чем твердо был уверен Бельский, — какую бы оплошность он ни совершил, в интересах Шаврова было эту оплошность самому загладить. Бывали весьма острые столкновения с инспекторами округа, когда репутация Бельского висела на волоске, и всегда в таких случаях Шавров его выручал. Шавров, конечно, потом крепко брал Бельского в оборот, но делал это Шавров, и только он, и Бельский научился переключать гнев командира корпуса на неучтивых гостей: ведь это же все-таки хозяйство Шаврова, нельзя ли поосторожнее? И жалобы на обидчиков Бельского, скрепленные подписью Шаврова, летали очень высоко. А как будет теперь?

И все же Бельский не унывал. Теперь, спустя два месяца, он пришел к выводу, что Северов «тонкая штучка», — об этом говорит как раз то, что не сразу показал себя «метлой». И все же известно, что «на всякого мудреца довольно простоты». Простота эта заключается в непреложной истине: наследник должен чувствовать антипатию к старому хозяину. Тем более что Северов никогда не был такой заметной фигурой в армии, как Шавров, его имя не упоминалось так часто в газетах, биография его была ровнее шавровской и не знала столь бурных взлетов… Неужели же он не захочет сравняться? Вероятно, такую непримиримую зависть к покойному командиру корпуса испытывал бы сам Бельский, став его преемником.