Молодой лейтенант совершенно перестал интересоваться Шавровым, он что-то говорил солдатам, переходя от одного к другому, а потом словно замкнулся в себе и только слушал время.

Шавров вместе со всеми выскочил из траншеи. Но он не мог пробежать вместе со всеми триста метров, отделявшие дивизию от «противника», — мешало больное сердце. Он медленно шел вперед, а за ним шла его машина с белым флажком.

Шаврову очень не хотелось терять из виду взвод, в котором он только что провел больше часа. Сначала он видел тоненькую фигуру «воробышка», потом заметил автоматчиков, потом еще что-то мелькнуло знакомое и скрылось.

«Они уже там, к «противнику» ворвались…» — соображал Шавров, махая платком машине, чтобы шла за ним.

Все новые бойцы бежали вслед за первыми, которые уже дрались в «неприятельской» траншее, и, когда Шавров дошел до переднего края «противника», он не нашел здесь ни «воробышка», ни знакомых солдат, а орудовали солдаты незнакомые.

«Посредник, наверное, вывел их из строя, — подумал Шавров. — Уж это обязательно так», — думал он, почему-то сердясь на посредника. И как раз в это время увидел впереди себя «воробышка», живого и невредимого и что-то азартно кричащего.

«Собирает взвод… Рассыпает людей… За танками держится. На вторую траншею метит», — думал Шавров. Он сел в машину и по шаткому мостику, уже кем-то переброшенному через траншею, махнул вперед. Здесь было очень много снега, и машина почти сразу завязла. Шавров снова выскочил и, борясь со снегом, стал пробираться вперед, ко второй траншее, снова потерял из виду знакомый взвод, но не успел огорчиться, как увидел «воробышка», уже по другую сторону второй траншеи.

Шавров остановился. У него бешено колотилось сердце. Папаха взмокла от пота. Он снял ее и рукавом вытер лоб. Подошел посредник, тот самый, с которым он вчера разговаривал, военрук из гражданского вуза.

— Сила, а, товарищ генерал-лейтенант? — сказал он, тоже любуясь атакой.

— Что же вы, — спросил Шавров, тяжело дыша и слушая свое сердце. — Ведь вчера хвалились обороной?

— Ничего не попишешь, — с достоинством ответил посредник. — Победа заслуженная. Смотрите, товарищ генерал-лейтенант, они уже КП батальона сюда перетаскивают.

Больше Шавров не следил за знакомым взводом. В узком «чужом» окопчике нашел КП батальона. Совершенно седой майор сидел на корточках перед рацией и, по-видимому, слушал приказ. Он не заметил, как командир корпуса спустился в окопчик и взял вторую трубку.

Шавров сразу же услышал голос Семенихина, очень характерный, протяжный и немного окающий.

— Командир первого батальона, командир первого батальона, — гремел в трубку Семенихин. — Рано закрепляетесь, рано закрепляетесь. Ваша цель — третья траншея, ваша цель — третья траншея. Действуйте смело, не задерживайтесь, уничтожайте «противника», смелее продвигайтесь в глубину.

Седой майор бросил наушники и, видимо, хотел выскочить из окопчика, но тут увидел Шаврова:

— Товарищ генерал-лейтенант…

Шавров нетерпеливо перебил его:

— Вы слышали, что приказал командир полка?

— Так точно, товарищ генерал-лейтенант.

— Повторите!

— Действовать смело, уничтожать «противника», продвинуться в глубину и овладеть третьей траншеей.

— Идите выполняйте, — сказал Шавров. — Стойте. — Он шагнул к майору, притянул его к себе и крепко пожал ему руку.

И все учение, и потом, на разборе, и позже, когда вместе с Маричевым возвращался домой, он все время вспоминал эти слова. То первое умиление, которое Шавров почувствовал в тесном окопчике, где, с трудом помещались трое — он, седой майор и радист, это первое умиление давно прошло, и теперь он испытывал чувство куда более сложное.

Домой, в штаб корпуса, Шавров и Маричев вернулись поздно ночью. Маричев выглядел очень усталым. Глаза совсем запали, и он время от времени проводил рукой по отяжелевшим векам. Шавров, напротив, держался бодро, и никак нельзя было сказать, что он почти три ночи не спал.

Шавров медлил прощаться, и Маричев чувствовал, что ему хочется говорить.

— Вы ведь еще, кажется, живете по-холостяцки, может быть, зайдем ко мне, вместе поужинаем?

— Я с удовольствием.

«Да он в самом деле двужильный, — думал Маричев, подымаясь по лестнице за Шавровым. — Однако моментом этим стоит воспользоваться, рассказать о разговоре с Ветлугиным. После всего, что он видел у Северова, душа у него раскрыта. Не зря же он так хвалил Северова и благодарил. Нет, не зря…»

Но Маричеву не пришлось самому начинать этот разговор. Едва они вошли в кабинет, как Шавров сел за письменный стол и, видимо забыв о своем обещании накормить Маричева, спросил:

— Ваше мнение о работе майора Федорова? Успели прочесть?

— Успел, товарищ генерал. Мнение мое самое положительное. И я считаю по меньшей мере неправильным сковывать полезную инициативу офицера. Застыть на месте, сейчас, когда все движется и растет, когда не сегодня завтра мы получим новое, еще более совершенное оружие… это ли не преступление!

— Я тоже так думаю. Вот послушайте, несколько строчек в редакцию: «Посылаю вам статью майора Федорова. Она далеко еще не совершенна. В ней есть и кое-какие конкретные неточности. Но в целом она правильно критикует операцию по прорыву немецкой оборонительной линии, в которой участвовал наш корпус. Это, конечно, менее приятно читать, чем похвалы, но зато более полезно».

— Совершенно согласен с вами, товарищ генерал-лейтенант, — сказал Маричев. — Под этими вашими словами подпишется любой человек, которому дорога наша армия!

— Что же касается Бельского, — продолжал Шавров. — Что же касается Бельского… — продолжал он, как-то странно выговаривая фамилию. — Что касается Бель…

Маричев успел подбежать к нему, но было поздно. Шавров разом рухнул, стол задержал его, а то бы он упал на пол. Вдруг хлынула кровь и полилась по столу. Маричев схватил Шаврова за плечи. Кровь с новой силой хлынула у него из ушей. Маричев что-то крикнул, прибежал дежурный адъютант. Шаврова усадили в кресло, кто-то побежал за врачом. Но это было уже ни к чему. Шавров был мертв.