— Нет, — ответил Камышин, — за это он мне спасибо не скажет.
— Вот как! Но почему? Я вас не понимаю…
— Статья эта затрагивает вопросы, которые генерал Бельский не считает нужным поднимать или дискутировать, тем более в печати. Поэтому… — он замялся.
— Ну-с? — спросил Шавров.
— Что, товарищ генерал-лейтенант?
— Я жду. Какие же это вопросы, давно решенные и совсем не дискуссионные?
Камышин помолчал с минуту. Потом, не глядя на Шаврова, тихо сказал:
— Новинская операция, товарищ генерал-лейтенант.
— Новинская? — переспросил Шавров. — Что же доказывает ваш подчиненный, что такой операции вообще не было?
— Что вы, товарищ генерал-лейтенант. Просто в этой статье он делает разбор некоторых недостатков. Его точка зрения такая, что некоторая задержка, возможно, зависела…
— «Некоторая задержка», «возможно»… — негромко повторил Шавров. — Так это и есть точка зрения вашего офицера?
— Да, да, — подтвердил Камышин, не замечая иронии. — Комбат Федоров однажды уже… словом, осенью, на учениях, генерал Бельский был им очень недоволен…
— Я об этом слышу впервые, — сухо заметил Шавров.
— И другой раз, на теоретической конференции, командир дивизии снова был очень недоволен этим офицером…
«Как же могло случиться, что вот именно этого-то я и не знаю?» — с горечью подумал Шавров и спросил:
— В чем же была вина Федорова на этой конференции?
— Тут, собственно, не о виновности речь, товарищ генерал-лейтенант. Майор Федоров взял вопросы взаимодействия пехоты с танками и артиллерией и показал… Это вызвало недовольство генерал-майора Бельского и суровый ответ…
— На этом бы и конец, а он взял да и статью написал, так?
— Так, товарищ генерал-лейтенант. И меня угнетает, что статья эта, помимо воли автора, через меня и, следовательно, по моей вине, попала к командиру дивизии, который, как я это понимаю, настроен против.
Шавров внимательно взглянул на Камышина. Для него было несомненно, что тот глубоко страдает. Но странное, противоречивое чувство владело Шавровым. Он, конечно, догадывался, что Бельский был груб и оскорбил командира полка, и в то же время Шавров как-то не доверял переживаниям Камышина. Он вдруг вспомнил, как когда-то, кажется в самом начале двадцатых годов, группа делегатов окружной конференции была приглашена на место Курской аномалии. Шавров испытывал тогда чувство, подобное нынешнему, увидев, что стрелка компаса, которой он верил безусловно, на его глазах проделывает черт знает какие кульбиты.
— Чего же вы сейчас хотите? — спросил Шавров, внимательно разглядывая бледное лицо и плотно сжатые губы Камышина.
— Чего я хочу? — переспросил Камышин. — Могу сказать. Хочу, чтобы вы, товарищ генерал-лейтенант, сами ознакомились с этой статьей.
— Это ваше желание уже исполнилось, — сказал Шавров. — Статью майора Федорова я читал.
— Вы, товарищ генерал-лейтенант?
— Да. Прошлой ночью. Прочел, и даже дважды. И очень интересуюсь вашим мнением.
— Моим?
— Конечно. Вы разве не читали статью?
— Читал… то есть нет… Я…
— Не пойму я вас, товарищ Камышин, — сказал Шавров. Но он все лучше и лучше понимал, что происходит с Камышиным, словно бы чей-то голос подсказывал ему причину этой душевной аномалии. — А генерал Бельский разве не спрашивал вашего мнения о статье?
— Генерал-майор Бельский? Спрашивал. Но я… Дело в том, что я читал мельком, больше просматривал, чем читал…
— И сказали командиру дивизии, что статью не прочли?
— Да… — чуть слышно ответил Камышин.
— И то же самое вам, вероятно, пришлось ответить майору Федорову, не так ли?
— Да…
— А что скажете вы мне, товарищ Камышин? — спросил Шавров. Он долго ждал ответа, не дождавшись, покачал головой. — Все-таки поразительно, ведь вы пришли для того, чтобы душевно поговорить со мной, поговорить потому, что ведь сами понимаете, как нехорошо получилось… Наверное, мучились эти дни: отдали чужую статью, которую вы, в сущности говоря, и отдавать не имели права. А главное, отдали заведомо на провал. А теперь что? Повиниться решили? Что ж, это вы правильно придумали. Но ведь вы не только повиниться пришли, но еще и помочь Федорову, просить меня прочесть и защитить интересную, важную статью. Почему же вы свое мнение прячете? Только потому, что я уже прочитал и свое мнение имею? А вдруг разойдемся? Значит, «кажинный раз на этом самом месте»? В противоречие с моим мнением боитесь стать? Ну а если у меня нет еще своего мнения, тогда что? Прочел я статью, а мнения своего не составил. Ошеломительно — не спорю. А мнения еще нет. Помогите мне, Камышин, а? Ведь вы, поди, не раз думали над этим вопросом. Еще осенью на учениях думали, а потом на конференции. Почему же я за вас должен решать? — Снова он подождал ответа Камышина и снова, не дождавшись, прошелся по комнате. — Генерал Бельский был у меня вчера. Оказывается, клевету и напраслину этот ваш плечистый майор написал. Что это вы вздрагиваете? Ежели у вас своего мнения нет, так нечего от чужого вздрагивать. Конечно, мнение это будет стоить майору Федорову не дешево. Но вы-то встанете на его защиту? Навряд ли… А должны бы. Вспомните, Камышин, как приятно было на льду лежать! Я ведь вашу земляночку помню, бывал, и вас помню. Выражение ваших глаз помню. Вы человек храбрый. А сегодня? Исповедь — ведь это сладко, ох как сладко, а драться за свое мнение ох несладко, ох как несладко!..
— Товарищ генерал-лейтенант, — сказал Камышин. — Как бы я ни был неправ перед вами, перед самим собой, как бы я ни малодушничал, но все же вы мне скажите: вы майора Федорова под свою защиту возьмете? Могу я на это надеяться, скажите мне, могу?
Шавров взглянул на его лицо, все в мелких капельках пота, и отвернулся:
— Ничего не скажу вам, товарищ Камышин, ничего. Разговор этот закончен. Идите!
— Товарищ генерал-лейтенант…
Но Шавров уже не слушал его. Он даже не заметил, как Камышин ушел из домика лесничего. Вот, значит, как обернулась рукопись майора Федорова, вот где та правда о Бельском, которая была от него скрыта и которую он обязан был знать. Он обязан был знать, на что Бельский способен!
Так, значит, эта история тянется с осени? Так, значит, это мнение Бельского закреплено на тех двух листках, напечатанных на машинке? Не для славы Новинска, а для себя старался Бельский. Какое страшное растление души! Но разве в этом виноват только Бельский? «А я? — спросил себя Шавров. — Если бы Камышин был совершенно уверен во мне, разве уступил бы он Бельскому?»
Этот домик лесничего казался Шаврову необычайно тесным и душным. Жар от раскаленной печки сдавливал голову. Хотелось чистого снега, движения, свободы. Еще часа два он ходил взад и вперед по комнате и наконец разбудил ординарца:
— Светает, едем…
Была ночь, и только вдалеке, на самом краю неба, виднелась узкая серая полоса рассвета. На ней низко, почти касаясь земли, горела красная звезда. Еще по всей земле лежали крепкие январские снега и по-зимнему звонко звенела дорога, а воздух уже был сырой, мартовский, и в нем густо бродили весенние запахи.
И под Новинском тоже начинали в это время, и тоже был сильный мороз, и так же, как сегодня, горько и сладко пахло весной, и это создавало особое, значительное и даже торжественное настроение. Но чем больше все вокруг напоминало Шаврову о прошлом, тем с большей решительностью он заставлял себя сосредоточиться на предстоящем деле.
Машина сделала глубокий объезд и, миновав передний край «противника», выехала в перелесок. Отсюда до КП Северова было прямо и недалеко. Но Шавров приказал остановить машину и вышел. Где-то здесь он был третьего дня. Шел по брустверу и слушал разговор двух солдат, а потом встретил дивизионного инженера. Да, где-то здесь…
Шавров взглянул на часы. Времени до артиллерийской подготовки оставалось немного. Серая полоса рассвета уже заняла половину неба. Он задумался. Все больше и больше Шаврова притягивала эта траншея, откуда, как он считал, «все началось».
Глаз у него был опытный и улавливал самые незначительные приметы. Очень скоро Шавров нашел то самое место, где траншея делает петлю. Только теперь он шел не по брустверу, а по дну траншеи. Пока он шел, его никто не узнавал: на теплую венгерку с генеральскими погонами была накинута камуфляжная плащ-палатка. Но едва он остановился, как его сразу же узнали.
Командир взвода — лейтенант, почти мальчик, легкий, как воробышек, — подбежал и доложил, что взвод готов к выполнению боевого задания. Шавров выслушал командира взвода и задал ему несколько вопросов. В то же время он пристально разглядывал солдат, стоявших в положении «смирно». Вокруг него была такая молодежь, что, наверное, никто из них больше полугода в армии не служил. Кто же из них третьего дня вырубал ступеньки во льду? Чей разговор он тогда подслушал?
— Вольно! — приказал Шавров. И стал расспрашивать солдат, знают ли они боевой приказ.
Молодой лейтенант стоял неподалеку, и каждый раз, когда солдат отвечал, он весь нахохливался от внутреннего напряжения, а когда Шавров получал правильный ответ, то энергично поджимал губы. И это еще больше делало его похожим на воробышка.
Оказалось, что не только во всем взводе никто не воевал под Новинском, но и во всей роте нашлось лишь трое участников: командир роты, старшина и один помощник командира взвода.
«По всей вероятности, я спутал, это другая траншея, — подумал Шавров, — а может быть, это старшина поучал тогда молодых солдат… Да и вообще — не все ли равно…»
Шавров даже был рад, что попал в такой молодой взвод и в такую роту, где только трое знали, что такое война. Настроение его стало вполне деловым, и он тщательно записывал свои наблюдения, особенно во время артподготовки.
Оставались считанные минуты до броска, до атаки, нервное напряжение в эти минуты охватило каждого человека, который теперь должен был показать, на что он способен. Минуты эти потому и называются считанными, что остается еще немного сосчитать — и все. И эти считанные минуты для всех одинаковы — и для командира корпуса, и для рядового.