Камышин быстро, словно обжигаясь, листал статью Ивана Алексеевича. Светало, когда он ее закончил. Он вспомнил о том, что не хотел читать, а потом, когда решился, то хотел это скрыть, и ему стало стыдно. И чтобы не мучить свою совесть, он начал думать, как утром, едва придя в штаб, вызовет Федорова и скажет ему спасибо. Обнимет его и скажет спасибо.

Но если говорить начистоту — а как же еще говорить наедине с самим собой, — то статью следовало бы написать не майору Федорову, а полковнику Камышину. Почему же написал не он, а Иван Алексеевич? Ведь у Камышина и опыт больше, и пишет он лучше, и умеет избегать военно-канцелярской терминологии. А написал не он…

«Федоров моложе меня, ему, как говорится, и карты в руки…» Но другой голос, голос его совести, не дал Камышину докончить мысль. «Разве правда умирает вместе с молодостью? Разве смелость зависит от возраста? Статью надо было написать мне…»

Как же случилось, что он, Камышин, стал осторожничать? Когда это он стал побаиваться за свое положение, держаться за место? Когда, с какого времени это началось?..

Было уже утро. В комнату доносился запах кофе, который он любил пить по утрам. Мария Артуровна слегка поджаривала зерна на сковородке. Камышин приоткрыл дверь, увидел Марию Артуровну в очках и в переднике, озабоченно накрывающую на стол. «Как она постарела…» — подумал Камышин.

Молча пили кофе. И снова Камышин думал о том, когда же произошел этот несчастный перелом в его жизни и как ужасно, что перелом произошел незаметно, словно кто-то подошел сзади и дунул и загасил ярко горевшую свечу. А ведь эту легкую, отливающую янтарным блеском свечу держал в руках не кто иной, как он сам, Камышин. Неужели это случилось во время войны? Но он воевал смело, не щадил себя и самолюбиво дорожил репутацией человека, которому чужды мелочные расчеты и у которого есть свое мнение и своя гордость. Об этом знал не только Шавров, умевший ценить людей, это знал и Бельский, не решавшийся в отношениях с Камышиным «брать крутенько». Да и жена, с которой он не виделся всю войну, кажется, впервые смирилась. И в самом деле, как-то неловко было в те дни мечтать об отставке мужа. Так, значит, все это случилось с ним после войны? Значит, это после войны он стал чувствовать свою зависимость от Бельского? (А Камышин отлично знал, что нельзя путать беспрекословное подчинение приказу с постоянным чувством зависимости от начальства.) И Бельский понял это и стал нажимать на Камышина, который уступил не авторитету начальника и боевого командира, а просто грубому человеку. Если бы Мария Артуровна была способна проследить весь этот сложный процесс, она, может быть, и порадовалась бы: в самом деле, то, чего она не могла добиться за много лет, удалось Бельскому за несколько месяцев. «Поздно или не поздно заново переделать и передумать свою жизнь? — спрашивал себя Камышин. — Поздно или не поздно?..»

— Ты почему так плохо выглядишь? — спросила Мария Артуровна. — Желтый, жеваный, что с тобой?

— Маша! — дрогнувшим голосом начал Камышин и отодвинул чашку. — Маша…

Но в это время послышался гудок полкового «виллиса». Мария Артуровна подошла к окну:

— Тебе пора…

Камышин встал, хотел что-то сказать, но не сказал, надел шинель и тихо, чуть слышно ступая, вышел из дому.

В штабе полка он сразу же приказал вызвать к себе Федорова, затем вынул из портфеля бумаги, аккуратно разложил на столе и сел работать. Давно уже штабные заботы не доставляли ему такого удовольствия, как сегодня. Самая незначительная, будничная бумажка приобретала в это утро особый смысл. Ощущение нравственной чистоты не покидало Камышина. За полчаса такой работы возбуждение его совсем улеглось, и он только посматривал в окно, не идет ли Федоров.

В это время он увидел «опель» Бельского. Машина остановилась у штаба. Камышин быстро встал, по старой привычке рукой пригладил волосы и, на ходу застегивая воротничок, вышел навстречу командиру дивизии.

Если и существовал человек, которого меньше всего хотел видеть в это утро Камышин, так это был именно Бельский. В присутствии командира дивизии Камышин всегда чувствовал себя связанным, сегодня же это было особенно неприятно. Он так быстро вскочил, как будто его застали за каким-то недозволенным занятием.

Между тем Бельский приехал в самом лучшем настроении. Он хорошо выспался, вкусно позавтракал, и сейчас ему больше всего хотелось размяться. Он так и решил: оставить здесь «опель» и вместе с Камышиным пройти по веселым морозным тропкам, потом вдоль речки, через лесок и побывать, как он говорил, «среди людей».

Он любил эти неожиданные свои появления, запыхавшихся дежурных — кто заметил папаху, кто генеральские лампасы, и вот уже вьются в морозном воздухе белые облачка рапортов. А рядом с Бельским Камышин, который в случае чего и сам обратит внимание на беспорядок.

— Канцелярские крысы, вот кем мы теперь стали, — сказал Бельский, сочувственно глядя на камышинские бумаги. — Давай-ка свертывай все это, одевайся, и пошли по хозяйству. Ведь они-то рады, что мы все читаем. Они-то пишут, а мы-то читаем, — смеясь, говорил он, пока Камышин одевался. — А это еще что у тебя? Что за «Уроки»?

Он взял в руки статью, быстро перевернул титульный лист и нахмурился.

— Федоров? Снова этот друг? Чего он там намаракал? Так, так… Надо почитать, надо почитать, — сказал он, свернул рукопись и сунул ее в полевую сумку. — Раньше надо было мне об этом доложить, — упрекнул он Камышина.

— Товарищ генерал, эта рукопись принадлежит майору Федорову… Черновой вариант…

— Да я завтра же тебе верну. Интересно все-таки, как растут офицеры.

— Товарищ генерал, майор Федоров просил никому не давать.

Бельский неодобрительно покачал головой:

— Даже мне?

— Право автора, товарищ генерал.

— Это как же понимать? Командиру полка дает читать, а командиру дивизии не дает?

— Товарищ генерал, мне кажется, здесь нет неуважения к старшему по званию и по должности. Статья является, так сказать, личной собственностью автора.

— А я, значит, вор?

Бельский рванул из сумки рукопись и выбросил на стол. Наспех сшитые листы разлетелись по всей комнате.

— Я спрашиваю: я вор?

Лицо его стало багровым, левый глаз задергался, на веке выступила густая синяя сетка сосудиков.

— Товарищ генерал!..

— Стоп. Отвечай: статью Федорова читал?

— Товарищ генерал, я…

Бельский вдруг с удивительной легкостью подбежал к нему и, приподнявшись на носках, положил Камышину руки на плечи:

— Тебе скажу, почему кричу, тебе только: мне за тебя, Камышин, обидно. Кажется, не мальчик. Неужели же вместе с этим горлопаном?.. Послушай, ведь он против кого идет? Против Шаврова! Подумай — против Шаврова! И неужели же мне докладывать об этом командиру корпуса? Я говорю сейчас не как начальник, а как боевой товарищ… За несколько дней, да, да, я так считал, когда писал характеристику на тебя, за несколько дней до отставки забраться в такую трясину… Я и при Марии Артуровне так скажу, и при сыне твоем. Студент, комсомолец, о нем подумай…

— Товарищ генерал! — в третий раз начал Камышин, но что-то перехватило ему горло.

— Читал или не читал? — медленно спросил Бельский. Камышин покачал головой.

— Не понимаю, — сказал Бельский. — Читал или не читал?

Камышин сел за стол, опустил голову. Сказать, что он читал, но Бельский потребует тогда, чтобы он высказался. Он презирал себя, но все еще медленно повторял: «Не поздно, не поздно, не поздно… Бельский еще здесь, значит, не поздно, нужно набраться мужества и ответить: «Да, читал».

В это время он услышал спокойный голос Бельского:

— Если не читал, очень тебя прошу, прочти. Ну а мнение о ней ты мне потом скажешь. Спросишь у Федорова разрешения, он в этом не откажет. Если вещь стоящая — поможем.

Камышин опустил свою седую голову. Он понял, что он в ловушке, которая захлопнулась только потому, что он не смог признаться в том, что работа Ивана Алексеевича ему понравилась. И если он сейчас не смог найти в себе мужества, то он не найдет его и через день.

— Нет, товарищ генерал, я читать не буду, — сказал Камышин едва слышно. «Поздно», — подумал он. Сегодня он отрекся не только от Федорова, он отрекся от самого себя.

— Вот как! — с видимым удовольствием заметил Бельский. — Но я думаю, что комбат все-таки нуждается в квалифицированном отзыве. Конечно, если бы ты взялся, но теперь…

— Возьмите, товарищ генерал, — сказал Камышин.

Бельский аккуратно собрал листы, разгладил их и снова положил рукопись в полевую сумку.

— Стареем, стареем, — сказал он весело. — Ничего не поделаешь, стареем. — Но, взглянув на Камышина, переменил тон: — Я бы тебе посоветовал отдохнуть сегодня от дел. — Он взял телефонную трубку. — Квартиру полковника Камышина! Мария Артуровна? Бельский докладывает. Что-то неважно сегодня ваш супруг чувствует себя. Заметили? Ночь не спал? Ах, вот оно что, по ночам читает… Так у вас теперь, значит, двое студентов?.. Ну, я ему сейчас отдыхать приказал, а вас попрошу проследить за этим и вечерком мне позвонить. — И, не прощаясь, вышел из комнаты. Было слышно, как в коридоре он крикнул: «Василий, заводи мотор!»