Мы нашли кузена у въезда в парк. Запыхавшись, покрытый потом, он сходил с лошади и, ругаясь неблагородным образом, ударил ее хлыстиком за то, что она по дороге потеряла подкову и не могла скакать так скоро, как ему хотелось. По этому поступку и по всему виду Гектора я тотчас увидел, что он не знает, как выпутаться из дела, которое начал необдуманно. Он должен был притвориться влюбленным и ревнивым до безумия или уж действовать просто как отважный наглец. Более всего затрудняло его то, что он притащил с собой двух своих приятелей, которые ехали на охоту и согласились сопровождать его, вероятно, не для того, чтобы ему помогать, но чтобы посмеяться над ним.

Мы подошли к нему, не кланяясь, и Нази посмотрел ему прямо в лицо. Он, как кажется, не видал или не узнал меня.

– Ах, это вы, Нази! – вскричал он, не зная, поклониться ему или протянуть руку. Он хорошо видел, что Нази не расположен отвечать ему учтивостью на учтивость.

– Тут, кажется, нет ничего удивительного, что я у себя дома, – отвечал Нази.

– Напротив, – сказал Гектор, притворяясь, будто зацепил шпорой за куст роз, – я точно удивился, увидев вас здесь. Я думал, что вы в Неаполе

– Думали вы это или нет, мне все равно; вы здесь и я здесь. Что вам угодно?

– Да мне угодно отыскать мою кузину, Алецию Альдини. Она изволит разъезжать верхом без позволения матушки, и, говорят, что она где-то в здешней стороне.

– Что это значит – в здешней стороне? Если вы думаете, что она где-нибудь в окрестностях, так ступайте по большой дороге.

– Но что тут толковать, caro mio²⁶, она здесь! – сказал Гектор, видя, что надо действовать решительнее. – Она в вашем доме или в вашем саду, потому что многие видели, как она сюда въехала... Да, Господи Боже мой, вот и ее лошадь. То есть моя лошадь, потому что она рассудила за благо взять моего скакуна, чтобы рыскать по полям, а мне оставила свою клячу.

Он насильно захохотал, но Нази, казалось, намерен был вести это дело иначе.

– Синьор, – отвечал он, – мы, кажется, не так коротко знакомы с вами, чтобы вы называли меня caro mio. Прошу вас обходиться со мной так же, как я обхожусь с вами. Сверх того, я должен вам заметить, что мой дом не трактир, а сад не публичное гульбище, куда могут заезжать все желающие.

– Если вы не довольны, signor conte, – сказал Гектор, – тем хуже. Мы, кажется, с вами давно знакомы, и я думал, что мне вполне можно заехать к вам. Я и не воображал себе, что ваша вилла – крепость.

– Каков ни есть мой дом, крепость он или хижина, хозяин здесь я, и прошу вас не забывать, что входить сюда без моего позволения нельзя.

– Par Bacco, signor conte!²⁷ Вы, кажется, очень боитесь, что я попрошу позволения войти к вам в дом, потому что вы заранее мне отказываете и притом с таким видом, что это заставляет меня призадуматься. Я почти уверен, что Алеция Альдини у вас, и теперь начинаю надеяться, что она приехала сюда для вас. Скажите мне, что это правда, и я больше ничего не хочу знать.

– Никто не имеет права допрашивать меня, – отвечал Нази, – я этого никому не позволю. Тем более вы, синьор, не имеете права требовать от меня ответа насчет дамы, которую вы оскорбляете своими теперешними поступками.

– Э, помилуйте, да ведь я ее двоюродный брат! Она вверена надзору моей матушки: что теперь матушка скажет о ней ее отчиму, моему дяде, князю Гримани? Матушка моя – женщина пожилая и больная, нельзя же ей самой скакать за ветреницей, которая ездит верхом не хуже драгуна!

– Матушка ваша, конечно, не поручала вам с таким шумом отыскивать свою племянницу и самым неприличным образом расспрашивать о ней у всех прохожих. В противном случае попечительность ее была бы не покровительством, а оскорблением, и я почел бы долгом скрыть от ваших поисков девушку, родные которой оказывали бы подобное покровительство.

– Довольно, – сказал Гектор. – Я вижу ясно, что вы не хотите возвратить нам нашу беглянку. Вы точно старинный рыцарь, граф. Но не забудьте, что с этих пор моя матушка уже не может отвечать перед княгиней Гримани за поведение синьорины Алеции. Улаживайте это неприятное дело, как знаете; старайтесь за себя самого. Я о нем больше и знать ничего не хочу; я сделал всё, что можно и должно. Только прошу вас покорнейше сказать от меня Алеции Альдини, что она имеет полное право выйти за кого ей угодно; я со своей стороны мешать ей не намерен. Я уступаю вам мои права, любезный граф. Дай Бог только, чтобы вам никогда не пришлось искать свою жену в чужом доме: пример мой показывает вам, какую глупую роль играешь в подобном случае.

– Многие думают, синьор, – отвечал Нази, – что всегда есть возможность облагородить самое смешное положение, и что глупую роль играет только тот, кто глупо поступает.

Ропот молодых людей, приехавших с Гектором, показал ему, что после этого строгого ответа отступить уже невозможно.

– Граф, – сказал Гектор, – вы говорите о глупых поступках. Позвольте вас спросить, что вы под этим разумеете?

– Понимайте как вам угодно.

– Вы меня оскорбляете?

– Вы сами должны знать. Это не мое дело.

– Но, я надеюсь, вы сделаете мне удовлетворение?

– Очень рад.

– Когда?

– Когда вам угодно.

– Завтра утром в восемь часов, на лугу Мозо. Моими секундантами будут эти господа.

– Очень хорошо, а моим – вот этот господин, мой короткий приятель, – отвечал граф Нази, указывая на меня.

Гектор посмотрел на меня с презрительной улыбкой и, отведя Нази и двоих своих товарищей в сторону, сказал:

– Однако, caro signor conte, это уж слишком! Теперь, как дело идет о дуэли, можно бы и перестать шутить. Мои секунданты – люди знатные: один – маркиз Мацорбо, другой – синьор Монтевербаско. Я не думаю, что вместе с ними может быть секундантом этот человек, которому я недавно давал двадцать франков за то, что он настроил фортепиано в доме моей матушки. Я, право, тут ничего не понимаю. Вчера открылось, что он имел интригу с моей кузиной, сегодня вы называете его своим коротким приятелем. Скажите же нам, по крайней мере, кто это такой?

– Вы ошибаетесь, граф. Этот человек не настраивает фортепиано. Это синьор Лелио, один из наших знаменитейших артистов и один из прекраснейших, благороднейших людей, каких только я знаю. А что касается его происхождения, то он, хоть и актер, точно такой же дворянин, как и мы с вами.

После этого Гектор со своими приятелями уехал, а мы с Нази вошли в дом. Он просил Алецию Альдини остаться у него со своей горничной, и мы поручили Кеккине позаботиться о ней.

Положение мое становилось весьма неприятным. Добрый Нази должен был драться за мою вину. Поведение Гектора Гримани в этом деле удостоверило меня, что я в нем ошибся. Сначала, когда я его видел на вилле Гримани, он показался мне человеком совершенно ничтожным, добрым, холодным и слабым. Неужели этот, по-видимому, пустой человек также и человек храбрый? Я этого не думал; я никак не ожидал, что он вызовет Нази на дуэль. Но дело в том, что Гектор был из тех людей, которые, по недостатку умственных способностей, всегда принуждены бывают уступать в спорах, и потом, когда уже не могут более выдержать, хотят драться. Гектор дрался очень часто, но всегда некстати, так что его запоздалая и упрямая храбрость делала ему не пользу, а вред.

Когда Нази хотел идти к Алеции, я остановил его и поклялся, что я совершенно невиновен в дурачествах этой ветреницы, которая, как видно, начиталась дурных романов. Я прибавил, что уже писал ее матери и просил, чтобы она как можно скорее приехала. – Скажите, что мне делать с ней?

Нази улыбнулся и сказал, дружески пожав мне руку:

– Любезный Лелио, другой на вашем месте должен бы был после всего этого жениться на Алеции; для вас это невозможно. Вы еще не знаете, сколько глупостей в нашем большом свете. Смешно, но между тем справедливо: если бы вы обольстили Алецию в доме ее тетки, и если бы Алеция и была целый год вашей любовницей, только без шума, она бы вполне могла после этого найти хорошего жениха, и ее принимали бы во всех знатных домах. Конечно, она иногда, при входе в гостиную, слышала бы вокруг себя шёпот; кое-какие строгие старушки, дочери которых недавно вышли замуж, запретили бы им знаться с ней. Но она была бы в моде, и все мужчины стали бы за ней ухаживать. Но если бы вы женились на Алеции, если бы даже было доказано, что до дня свадьбы она была непорочна, как ангел, ей бы никогда не простили, что она вышла за актера. Вы человек благородный и притом дворянин; клеветать на вас невозможно. Многие рассудительные люди были бы убеждены в душе, что Алеция очень хорошо сделала, выйдя за вас, но ни один из них не осмелился бы сказать этого вслух, единственно потому, что вы актер. Сделайся она вдовой, ее все-таки не стали бы впускать ни в какой знатный дом, и ни один светский человек не решился бы жениться на ней после вас. Родные смотрели бы на нее, как на мертвую, и даже мать не смела бы произносить ее имени. Вот какая участь ожидает Алецию, если вы на ней женитесь! Подумайте об этом хорошенько, и если вы не уверены, что всегда будете любить ее, то лучше не женитесь: вы будете несчастливы, потому что вам нельзя будет возвратить ее семейству и друзьям, после того как она уже несколько времени носила ваше имя. Если же, напротив, вы чувствуете в себе силу любить ее до конца жизни, то женитесь смело, потому что ее преданность к вам беспредельна, и никто лучше вас не заслуживает подобной привязанности.

Я задумался, и граф вообразил себе, что оскорбил меня своей откровенностью. Я успокоил его.

– О, я совсем не об этом задумался, – сказал я. – Напротив, я думал о синьоре Бианке, о княгине Гримани. О том, какими горестями будет исполнена жизнь этой несчастной женщины, если я женюсь на ее дочери.

– Да, это правда, – отвечал граф, – и если б вы знали эту милую, прекрасную женщину, вы бы не скоро решились подвергнуть ее ненависти неумолимых Гримани.