5

Камрады съехались в Дубровне, приграничном русском городке, трое суток спустя.

Поперву говорил один Меншиков. Метался по комнате, одетый в жемчужно-серый камзол, гладко выбритый, припудренный, веющий тонкими духами, — даром что проскакал перед тем пятьдесят английских миль! — выпаливал гневное:

— Что ж он, пес Огильвий, вытворяет? Уму неподвластно! Драгун, плод стараний наших, ротами в обозные дослал, а когда я сему воспротивился, дал пренаглый ответ: он-де рад будет, если эта ройберная, сиречь разбойничья кавалерия до единого солдата перемрет, ибо толку от нее ни на пфенниг!

Петр слушал, не мигая, только увесистые, в ссадинах кулаки сжимались все круче.

— А напослед, напослед?! — частил Александр Данилович. — Прошу подкрепить инфантерией, сам король Август едет за нею… И что ты думаешь? Бьемся час, выстреливаем последние патроны, — ретраншемент гродненский глух и нем. Ни звука! Шлю курьера и другого, как о стенку горох…

Он замолчал, — в дверь втиснулся Кикин.

— Тебе чего? — резко спросил Петр.

— Комендант в панике, господин бомбардир-капитан. Едево перепревает.

— Выдь вон и прочей братье скажи: сюда чтоб ни ногой! — отмахнулся Петр.

«Герр элегантиарум, судя по всему, допрыгался… — с усмешкой отметил Кикин, ретируясь в гостиную дорожного дворца. — Взлетел под самое небо, пора и вниз. К нам, грешным!»

Меншиков с досадой крутанулся на точеных каблуках.

— Доколь терпеть, мин херц? Доко-о-оль? Этак… замысленное прахом пойдет, Огильевым да Августовым стараньем!

— Они, чужаки, особь статья… Говори о себе! — Петра передернуло судорогой. — Как с пятнадцатью конными полками свея проспал, как чесанул без задних ног, милому западу на посмешище… Про все!

Тот прекратил ходьбу, воззрился оторопело.

— Убей, не понимаю…

— Ты — око мое недреманное… А ты?! — гаркнул Петр, взвиваясь над столом. — Сядь, сучий твой рот… Встань! Рассказывай!

— Теперь усек… — сдавленно произнес Меншиков. — Виноват вкруговую один лишь я. И господ первокомандующих очернил понапрасну, и…

Удар в грудь отбросил его к стене.

— А кто успокаивал: дескать, Карлус хвост под Варшавой приморозил, и шастают отдельные рейтарские обсечки? Кто обнадеживал: если, мол, и поднапрут — шапками закидаем? Кто стронул завесу с бугских и наревских берегов, открыл «пас»? Кто затеял самовольно бой генеральный? Кому я твердил неусыпно, кого просил как доброго: держи, ради всех святых держи пароль? У-у, м-морда! — придушенно хрипел Петр и все метил кулаком ему в лицо.

— Но ведь я…

— Ты, ты! Кой черт сунул тебя в сраженье, да еще с малыми силами? Хотел помимо тех победу изловить? Огреб… дерьма кучу! Ты не Огильвия уел, — он отпрыгнет, чуть неустойка… Ты меня зарезал без ножа!

— Но ведь…

Петр сгреб Меншикова за ворот, свирепо встряхнул.

— Властитель Ингрии и Карелии, м-мать, обер-гофмейстер, сиятельный граф… А не хошь ли обратно, к пирогам подовым? В беззаконии ты зачат, в бесславии скончаешь век свой… Я тебя верну в первобытный вид, с-скотина!

Александр Данилович, не уклоняясь от ударов, кряхтел сдавленно, шаркал спиной по свежепобеленному простенку… Мин херц знал обо всем, донесли в точности, и даже сверх. Кто именно? Денщики-гвардионцы? Огильвий? Наследник, встреченный на полдороге, за компанию с Дедушкой Кикиным? Да любой, любой…

В уши входило громогласное:

— Где были твои генералы? Чем занимался ты сам, шеф над конницей? Полькам головы кружил? Боур докладывал о свейских изворотах — отмахнулись? Когда я вас научу воевать грамотно? Сколь ни натаскиваю — все шиворот-навыворот!

Петр сделал круг по комнате, замер точно пригвожденный.

— Ад, кромешный ад, и вы, его присные… — в голосе царя пробились ноты отчаяния, совсем как под Нарвой-первой, шесть годов тому. — Ведь армию можем потерять в одночасье. Обложит, прихлопнет яко мух, рванет накоротке сюда… Кем рубеж прикроешь? Именным шквадроном, перестарками смоленскими, аль семью сотнями «потешных», кои со мной?

Гнев еще клокотал в нем, но чувствовалось — самое страшное позади. «Слава богу, о палке не вспомнил!» — подумал измордованный Меншиков, косясь в угол — там стояла знакомая многим трость, увенчанная набалдашником слоновой кости.

— Сядь, говори! — ткнул пальцем перед собой Петр.

— Дак… твоя правда, мин херц… — Александр Данилович глубоко перевел дыхание, причмокнул. — Действовал наобум, вслепую… Но пакостных намерений не было, вот те крест! Хотел как ловчее. Гляжу: фельдмаршал ни с места, — идет швед к переправе — и пусть идет… Я наперерез. Когда отхлынули, первая думка о тебе: а ну въедет черту в зубы… Закружило, понимаешь, понесло!

— Шире мозговать надо. Шире, но не враскид! Ты мне в седле нужен, запомни. Лучшего пока нету, даже при всех твоих коленцах. Нету! — Петр пригнул всклокоченную Алексашкину голову, крепко поцеловал в темя. — А встретил, предостерег — благодарю!

Меншиков непроизвольно потрогал вспухшее надбровье, куда влетел увесистый петровский кулак. «Пореже б таких благодарностей!» — мелькнуло нерадостно.

— Больно? — спросил Петр. — Смочи водицей, опадет! — и засмеялся коротко, и вскипел тут же. — Ду-у-у-ура, о твоей физиогномии забочусь, пойми!

Разговор потек на полутонах, более или менее ровно.

— Карлус-то как смерч пал, теперь его не скоро успокоишь!

— Ох, и злопамятен… За Нарву, за Орешек, за крепости лифляндские готов глотку перервать!

— Есть и другое, не самое последнее, — заметил Петр, облокотясь о стол. — Думаешь, идет просто король свеев? Нет!.. Член германского имперского союза идет, вот в чем гвоздь! Испокон веку стопы сюда правят, с герцога Биргера, с меченосцев!

— Они ль одни… Порой кажется, мин херц, вся Европа супротив нас промышляет.

— Доселе почитают хужей собак, знаю. Даже самые сладкоголосые!

— Ага, и кругом, понимаешь, виновата русская сторона! — подхватил Меншиков.

Петр посмотрел искоса.

— Вы б еще не подливали масла в огонь… — и упавшим голосом добавил: — Боюсь, прихлопнет свей гродненскую армию, останемся голенькими, без ничего…

Меншиков торопливо подался к медному шандалу, обдергал пальцами фитильный нагар.

— А Витворт… каково поживает? — подкинул он хитрый вопросец, надеясь отвлечь Петра от свинцово-тяжких дум.

— Вьет кольца, то да се, а посредничество тпру стой… — Петр усмехнулся горько. — Чаял, хоть с островов добрые ветры подуют. Ветры есть, но в лоб или сбоку!

— Эх, моя б воля…

— То-то и оно, — отозвался Петр. — Посланникам чрезвычайным голов не рубят, в оковы их не берут — только жалуют.

— Пожаловал бы я ему… осиновый кол. Особливо за ту проделку с табашными мастерскими!

— Авось еще сгодится… русскую плененную армию из Карлусовых лап вызволять… Доигрались, дьяволы! — Петр скрипнул зубами. — Утром снаряжайся в путь. Куда? Откуда прибег. Бери невцев, именной шквадрон, умри, а пробейся в крепость. Но в ней не засиживаться. Выступить, чуть вскроется река, в ночь, тайно. Легкие стволы с собой, а мортиры… — Он покривился. — Мортиры под лед. Отходи той стороной Немана, строго на зюйд, и не мешкай — Карлус непременно вслед кинется!

— Нам то́ и надо — грозу отвесть.

— Во-во, а я о второй линии подумаю. — Петр встал, утомленно потянулся. — Чай, рассвет скоро. Переоденься, и за стол.

Уйдя через боковую дверь, Меншиков успел живенько сменить серое искровененное платье на еще более нарядное венгерское, со шнурами, притер пудрой лицо, появился среди свиты, сияя ослепительной улыбкой.

— Войско невесть где, а вот гардеро-о-обец… — долетело до Петра ядовитое кикинское шипение.