Гроза надвинулась вплотную, опоясала пойму огненно-синими всхлестами, загнала-таки совет в укрытие. Предупредительный Макаров достал венгерского, наполнил чарки.

— Время как железо горячее. Остынет — неудобно к ковке будет! — произнес Петр, чокаясь с генералами. — Желаю сей накал сберечь и великий подвиг учинить вскоре!

Он выпил до дна, что-то вспомнив, подозвал к себе Мусина-Пушкина, — тот вместе с Кикиным в ночь прикатил из первопрестольной.

— А ну, командир над печатным двором, ответствуй: до каких пор будешь околесицу плести? — Он ткнул пальцем в груду книг на столе. — Тошно читать, ей-богу, хотя б того же Пуффендорфия. В оригинале — что? Сурово и колко о свойствах людей русских. Выпустили, свою честь пощадили?

— Срамит он нас, и весьма крепко, господин бомбардир!

— Поделом. Быстрее за ум возьмемся. Чтоб всяк судил, какими допрежь были и какими обязаны стать!

— Да и подручные мои — с бору по сосенке, — оправдывался Мусин-Пушкин. — Малоопытные!

— Аль я тебя утесняю? Ищи людей. Казна государственная хоть и пуста, а на такое последний грош отдам.

— Из-за рубежа студиозы должны вот-вот подоспеть, Дозволь нескольких определить ко мне, в печатный.

— Ради бога. Да, кстати, о «Курантах». Передай Федьке Поликарпову: поменьше небылиц и знамений, побольше путного… То, о чем в Воронеже толковали, привез?

— Как было повелено, государь. — Мусин-Пушкин положил перед ним наборные листы. — «Азбука гражданская со нравоучениями, с изображением древних и новых писмен печатных и рукописных».

— Начертаний расплодилось — тьма! — гудел Петр Алексеевич, сев за стол и с брызгами водя гусиным пером. — А повторов, повторов! Тут тебе «ф» и «фита», «ять» и «е». Не толсто ли будет, господин командир?

— «Ять» и «фиту» надо б оставить. Писцы попривыкли — раз, а второе — без них текст чересчур оголяется…

— Ладно, приспеет пора, выкинем и их. А вот это долой, долой. Не литеры — звери хвостатые… Проще, проще, чтобы любой человек запомнить мог!

На губах Кикина зазмеилась усмешка: так и знай, родилось какое-то острое словцо. Петр покивал ему, на мгновенье-другое отвлекаясь от абевеги.

— А ну, сказани, Дедушка!

— Надо ли с наукой перегибать? — едко бросил Кикин. — Палка о двух концах, навроде бумеранга.

— Иль оробел?

— Мне что, я человек мизерный.

— А вот я не боюсь, — отчеканил Петр. — Верю в просвещенье, яко в парус добрый. Оно, и только оно, с мертвой зыби уведет! — Он размашисто написал: «Дано в обозе под Полтавой», оттолкнул наборные листы. — Валяй, Иван, да по-умному.

В шатер вбежал запаленный Ушаков.

— Непогодь-то, непогодь!..

Гурьбой высыпали на волю. Ветер — за разговором — описал полукруг, задул с полуденной стороны, край избура-темной тучи, погромыхивая, медленно отваливал прочь, следом ширилась голубая, в сизых разводах, полоса. Генералитет стоял, боясь громко говорить, чтобы не вспугнуть хрупкое, еле-еле наметившееся ведро.

— Канитель в сторону, — обронил Петр. — Небушко знак подает.