— Петра Алексеевича не встречали? Запропал…

— Не он ли, ваша светлость? — Макар стрельнул глазами в сторону спящих.

— Ну-ка, проверим. Смирно!

Крайний шевельнулся, выпростал голову, сел, и взорам явилось мятое, кирпично-красное государево лицо.

— Как… Адам? — первое, о чем спросил Петр.

— Думаю: ждет, когда развиднеется…

— То-то и оно! — Петр быстро поднялся на ноги. — Соперник наидостойный!

Меншиков едва не выругался. Бились допоздна, приход боуровых вспомочных сил только-только уравнял шансы, но прыти у Левенгаупта отнюдь не убавилось: атакировал, кидал в огонь все новые и новые батальоны, даже авангардию с переправ отозвал!

— Может… легкоконных послать? — присоветовал Репнин.

— Вот-вот, и поскорее. Шидловский, распорядись! — Петр кивнул Орлову и Румянцеву. — Сулеи походные при себе? Откупоривай, да канонирство мое не обдели… оно вчерась вкрутило кой-кому щетинки!

Изюмцы тем временем проехали кустарник, растворились в предутренней мгле. Петр поиграл желваками. Напрасная затея, погубим наездников ни за грош… Мгновенье, и все повторится: дятлами застучат выстрелы, ахнут в упор медноголосые, смельчакам, с их пиками-шашками, останется одно — уносить ноги.

Настороженно глядел в лес и шеф над конницей.

— Молчат! Не готовят ли каверзу какую? Так и есть, капкан!

Из полутьмы вынырнули двое-трое верховых, пригибаясь к лукам седел, выстелились в бешеном намете. Первым подскакал урядник-изюмец, плюхнулся с коня, заорал как пьяный:

— Уйшов! Уйшо-о-о-ов!

— Кто, говори толком! — потряс его за ворот чекменя светлейший.

— Та Левен, ваше… — малость опамятовался гонец. — Левен, и жолнеры, яки недобитые…

Генералитет, а следом «потешные», драгуны, гренадеры, пушкари, кои не на часах, — опрометью бросились в лес. Вбежали и оторопели. Кругом — не окинуть взглядом — фуры, фуры, фуры, доверху набитые провиантом, орудия, волы с оборванными постромками, бездна мертвых солдат и раненые, испуганно ползущие невесть куда.

— Невзлюбил медведь рогатину, — просипел Репнин, приглядываясь к полузанесенным следам. — Упорол-то в снегопад, совсем-совсем недавно…

Светлейший, запламенев скулами, подозвал Шидловского.

— Подымай черкас, татар, калмыков и — следом, через дебрь. Ты, князь Григорий, с боуровой силой, она посправнее, рванешь трактом!

— Есть! — отозвался Волконский.

— Главному воинству заняться кашею, — распорядился Меншиков. — Что там, в бочках? Сало ревельское, балтийская рыбешка? Отчиняй разносол к пшену в довес, а чтоб в горле не саднило — по две чарки водки. Всем!

— Третья от меня. Молодцы! — добавил Петр. Он посидел, жадно затягиваясь табачным дымом. — О Родионе Боуре узнавал? — встрепенулся он, вспомнив. — Как его рана?

— Лекарь клянется: будет на ногах, правда штопанный вдоль-поперек. А вот Гессен и Алларт молодой…

— Горе… Матерям-отцам горе вдвойне.

Петр настороженно повернул голову. Откуда-то издали донесся гик и визг — легкоконные прищучили-таки левенгауптову арьергардию. Левее, у сожских переправ, густела пальба: там подавали голос драгуны, отряженные еще в Лопатичах.

Вести следовали одна за другой. Отход фуллблудсов напоминает повальное бегство. Солдаты не слушают команд, мечутся яко зайцы туда и сюда, попав под сабли, сотнями сдаются в плен. Около Пропойска вроде бы очухались, приостановились, но дело-то швах: мосты разломаны, по ту сторону Фастман и Апостол, с северо-запада Волконский… Брошена вторая половина транспорта, — не до жиру, быть бы живу! — обозные коняги отданы господам офицерам, и те, в отрыве от пеших, сигают вдоль реки, топями да буреломом, ища хоть какой-то брод.

Подошел Брюс, разомкнул губы в сдержанной улыбке.

— Взято сорок два знамени, при них генеральс-адъютант, шестнадцать орудий. Остальные, слух есть, потоплены в Соже.

Светлейший яростно ударил кулаком в ладонь.

— А фуры?

— Счет к осьмой тыще. Проехал пропойской дорогой: стоят впритык, длиной в несколько верст.

— И на каждую… один убиенный неприятель, окромя пленных и поколотых по лесам! — добавил Репнин.

Петр присвистнул.