— Не скажи! — загадочно ответил косенький и, растянувшись на прогретом склоне, мечтательно повздыхал. — Эх, бывал я с батюшкой в Ярославле, на живых торгах. Туда за сотни верст едут, из отдаленных мест. Вот где раздолье! Умный покупщик берет молодых да мастеровитых, на беса ему рухлядь старая сдалась. Или, в крайности, малолетков.

— От матери-отца? — охнул Савоська Титов.

— Купля-продажа, на нее запрета нет… — Рейтарский сын улыбнулся. — Берут аж давних беглых, промежду прочим!

— Наобум? — удивился рязанец.

— А розыск, балда? Его метла все углы прочешет, глаз у подьячих остер! А найдет покупщик беглого ай беглую, — с ними загребает и все семейство новообретенное, коровенок-лошаков. Есть резон? Да и дешевле втрое: за этаких спрашивают от силы рублев семь-восемь, против обычных двадцати! — Косенький с видом знатока покачал головой. — Да-а-а, тонкое дело — торг! Тут не зевай, палец в рот не клади, мигом облапошат. Иной владелец-хитрюга предлагает семью без первого сына. Почему? А потому, что сынок-то — умелец презнатный. Словом, ухо держи востро. Но как когда. За девок, за баб-одиночек не жалей серебра, переплати — на выходе оправдают себя с лихвой… И надо всего-навсего рублев сто — двести. Купил, понимаешь, душ сорок пойманных, усадил на пустошь — никакая чума не страшна!

— Ты, видать, не одну ночь думал, прикидывал, что и как! — усмехнулся Митрий Онуфриев, недавний стрелок по вороне.

— Будь уверен, свое возьму! — Рейтарский сын оглядел серо-коричневый рекрутский круг, презрительно оттопырил губу. — Деньгу строить надо, пентюхи, времечко таковское. Это… кумовья посреди базара повстречались. Один и говорит: «Слышь, подари колесо!» Другой в ответ: «Подари давно помер, а в его дом въехал — купи!» Усекаете, в чем соль?

Митрий рывком поднялся с пригорка.

— Пошли, кавалерия, перекусим. Скоро наш черед — вперед.

— Конечно, тебе в моем рассказе никакого интересу, понимаю! — протянул косенький. — У тебя свои ходы… — Он с ехидцей покивал пушкарям. — На Низ дважды бегал наш слуга монастырский, а потом сызнова — в обитель, под архимандритову плеть! Чай, и сам не одного путничка — к ногтю, промеж молитвами…

— Врешь… — не поверил Макар Журавушкин.

Митрий отвел сумрачные глаза.

— Его правда, бегал. У рыбарей время коротал, с бурлаками след в след хаживал… Но душегубство не приемлю, брешет Свечин! — Он отвернулся, помахал кому-то рукой. — Во, Дуняшка кличет… Идем, вологодочка, идем!

У маркитантской палатки стояла та самая озорная девица, которая незадолго перед тем промчалась мимо пушкарей.

— А телочка справная! — причмокнул губами рейтарский сын Свечин. — Охомутать бы где-нибудь!

— Не наткнись на кулак ейный.

— Аль испробовал?

— Было дело… Интересно, кого она высматривает средь нас?

— Не иначе артиллеров. Конных она в упор не видит!

С тем и распрощались. Драгунское капральство ждал чай, артиллеры побрели к мишени, притулившейся невдалеке.

Савоська шел, понурив голову. Что-то вроде б надломилось в нем после россказней косенького драгуна, какая-то незримая ось, и померк день в очах, и по спине загулял ознобом хлесткий осенний ветер… Господи, боже мой! Щелкал цифирь как орехи, ничегошеньки не видел вокруг и не хотел видеть… А оно — вот оно! Старый-то барин скоро в тенек усмыкнется, под могильную плиту. Именьишко скудное, полста захудалых дворов, раздербанить его шестерым отпрыскам господским — раз плюнуть… Что с нашими-то будет: с маманькой, батей, брательником, с дядей Ермолаем? Куда их? Подобно гривастым и рогатым — на живые торги?

Не обрадовала его и пушка, наконец выведенная сержантом через мост. Пока другие новобранцы со всех ног рысили навстречу, обступив, гладили ствол, ощупывали высокие колеса, — можаец потерянно топтался в стороне, безучастный ко всему…

— Братцы, да никак ядра? Они, всамделишные! — завопил Макар Журавушкин, вспрыгнув на телегу, подъехавшую вслед за орудием. — Только мало почему-то…

— Научись всаживать без промаха! — ответил Филатыч. — Мне сперва хотели репу всучить, на манер кожуховских игр стародавних. Нет, говорю, бой так бой. О том и господин капитан не единожды указывал!

— Школьный, что ли? — простовато осведомился Пашка Еремеев.

— Бомбардирский капитан, чудак-человек!

— А-а-а!

— Ну, делу время, потехе час. И так припоздали немыслимо. Павел и ты, Гаврила-мученик, отнесите мишень шагов на двести, для первого разу. Остальные ко мне! — И Савоське, мимоходом: — Чего ежишься, не захворал?

— Вроде б нет, — разлепил тот губы.

Пушку сняли с передка, развернули в поле. Сержант, с помощью нескольких школяров, принялся наводить.

— Чуток выше, теперь немного вбок… Заряжай! Да банником, банником пройдись поначалу. Севастьян, подсоби. Крепче, небось не с девками на посиделках… А ты, Макар, подай сюда картуз. Чего ты мне свою шапку тычешь? Сказано — пороховой картуз! — Филатыч в нетерпении поднял голову, огляделся, встопорщил усы. — Титов, окостенел, что ли? Я тебя загоню за Можай с такой работой!

— Ему то и надо, во сне видит, — гоготнул подоспевший Ганька Лушнев.

— Ядро и пыж на месте, прибили хорошо? Пали!

Пушка рявкнула свирепо, до боли в перепонках, откатилась. Филатыч остро глянул из-под руки.

— Недолет. Ну-ка, повысим прицел!

Второе ядро упало за мишенью, вскинув черным кустом грязь.

— Перелет… Ну а теперь дели надвое, в том и суть канонирской пристрелки. — Он поколдовал над пушкой, скомандовал: — Пали! — И сдержанно-радостно: — В самый чок… ногами вверх!

Мишень опрокинулась, подбитая третьим ядром.

— Отдохнем, братцы, и покумекаем, что к чему! — объявил сержант. — В орудии, любом, три части: казенная с «виноградом», то бишь хвостовиком, вертлюжная — срединная, ею на лафете ствол держится, дульная с мушкой, по коей выравнивается прицельный снарядец… Просто? Просто, да не очень!

Любознательный Макарка прикоснулся пальцем к стволу, заплясал от ожога.

— Не ходи босиком — бабуля своенравная! — захохотал преображенец. — Эх, ребята, скоро подъедут медножерлые с-под Нарвы, не такой гром сотворим. Швед помог, спасибо ему великое.

— Ты… в своем уме, старшой, при войне-то? — загомонили школяры. — Как же так?

— Палили в нас, ха-ха, теперь будут жарить по своим!

— А-а-а, — зрела догадка на широком, в конопинах, лице Павла Еремеева. — Трох… трохфей?

— Во-во, голосистые, новой инвенции… — Филатыч свел брови. — Чтоб к приезду господина бомбардир-капитана усвоили все назубок. Не осрамите старого «потешного»!

— Счастливец ты, сержант, — задумчиво молвил кто-то. — И под Орешком погеройствовал, и под Юрьевом-Дерптом.

— Не плачь, кума. Готовь тесто, гости у ворот.

Савоська — пока шел разговор — не проронил ни слова.