ДОМБРА

Неподалеку от ворот базара, прислонившись к стене, сидел на простеньком, аккуратно расстеленном коврике старик. Его длинные жилистые руки с искривленными годами и болезнью пальцами покоились на коленях. Лицо, смуглое от солнца и ветра, было спокойно.

Перед ним на голубом лоскуте лежали три новенькие домбры. Люди сновали взад-вперед, но старик никого не замечал. Казалось, он думал о чем-то очень грустном.

Так старик сидел довольно долго.

Наконец отвлекся от своих мыслей, посмотрел на домбры, вздохнул и, ни к кому не обращаясь, тихо произнес:

— Что ни думай, а домбры Мирзокарима лучше. Любой с первого взгляда увидит, что это настоящие домбры. Пока не коснется струн…

Старик еще затемно вышел из дому. До города добрался на попутной машине. Он часто приезжал на базар в Куляб, но с домбрами его еще никто не видел. Расположился он, как всегда, с внутренней стороны ворот, подальше от сутолоки, но на этот раз базарный гомон сильнее обычного раздражал его. И дорога сегодня показалась намного длинней и дольше, и суставы ныли, как никогда раньше, и день выдался на редкость холодный.

Старик достал из-за пазухи скомканный белый платок, громко высморкался.

«Видно, к дождю».

Вспомнив, что еще не завтракал, придвинул к себе хурджин, достал из одной половины небольшой пластмассовый термос, из другой — узелок и пиалу, разместил все рядом с домбрами, извлек из узелка две лепешки, которые испекла в дорогу старуха, разломил одну и налил в пиалу чай. Чай был горячий. Старик с благодарностью подумал о внуке, который привез ему термос. Со службы привез.

Он собрался было приступить к чаепитию, но в этот момент услыхал знакомый голос:

— Здравствуй, отец!

В двух шагах от него стоял давний знакомый — мужчина с густыми черными усами, похожими на жука с расправленными для полета крыльями. Это был один из постоянных покупателей старика. Он часто брал у него чашки, ложки и прочую кухонную утварь. И всегда хвалил изделия старика. Грех жаловаться: были на этом базаре хорошие покупатели.

— Здравствуй, брат. — Старик отложил пиалу и поднялся, чтобы приветствовать знакомого. — Здоров ли ты? Как домашние? Дети как?

— Слава богу, все здоровы. Слава богу… — ответил тот, пожимая руки старика. — Как твои-то дела? Давно тебя не видел. Не захворал ли?

— Был здоров. Только постарел я, брат. А старость, — что злая болезнь…

— Э, отец, рано тебе жаловаться. Ты еще вовсе не стар. — Заметив домбры, он удивился: — Не твои ли?

— Мои, — смутился старик.

— Что-то я ложек не вижу.

— Я их, брат, почти год не делаю, хватит. Покончено с ложками. Теперь только это… — Старик кивнул на домбры.

— Жаль, мне ложки нужны. Ты ведь никогда не делал домбры?

— Да вот решил попробовать. Это долгая история… — Старик робко улыбнулся и нерешительно предложил: — Бери, какая по душе.

— Спасибо, отец, но я ищу ложки…

Мужчина почтительно попрощался со стариком и широкими шагами направился к воротам. Старик медленно опустился на прежнее место.

«Не понравились. Даже не дотронулся, — подумал он с обидой. — Наверное, есть в них изъян, которого я не вижу».

Настроение испортилось. Старик неохотно приступил к завтраку, не зная, обижаться на своего знакомого или нет.

«В конце концов, человек ведь за ложками пришел. При чем же тут домбры? — попытался он себя успокоить. — Но мог хотя бы в руки взять. Звучат неплохо, и материал хороший. А что на вид простоватые… Зато сколько души в них вложено. Эх, лучше бы не приезжать сюда. А все старуха: «Вези, а то внуку на свадьбу нечего подарить». Каждое утро донимала, бестолковая».

— Не ведай усталости, тезка! — прервал его мысли другой знакомый.

— Спасибо. И тебе того же.

— Говорят, у вас в Ховалинге травы было много.

— Правду говорят. Травы было вдоволь.

— Что, распродал уже чашки-ложки?

— Нет, я их не привожу теперь.

— Жаль. А я собирался купить пару чашек.

Поговорив еще немного, ушел и этот знакомый. Он так и не обратил внимания на домбры. Старик долго смотрел ему в спину, пока тот не затерялся в толпе.

«Неужели я проделал весь этот путь, чтобы убедиться в том, что домбры мои никому не нужны? Неужели во всей этой толпе не найдется хотя бы один человек…»

До прошлого года старик привозил на базар только посуду: плоские чашки, тарелки и разную мелочь — ложки, половники… Работа нехитрая, да и материал недорогой и податливый — ива и тополь. Без малого сорок лет занимался он в часы досуга этим ремеслом. Не было в родном Ховалинге дома, где бы не ели из его посуды. Иногда и на кулябский базар привозил свой товар. Но никогда не торговался, брал, сколько дадут. На вырученные деньги покупал самое необходимое для хозяйства.

Да, старик был настоящим мастером и еще играл на домбре. Хорошо играл. Этот дар он унаследовал от отца, лучшего домбриста в округе. Отца и по сей день многие добром поминают: и человек был хороший, и музыкант…

Всю свою жизнь, строгая ивовые чурки, мечтал старик о том дне, когда наконец сделает себе домбру. Своими руками сделает. И будет она ему усладой в старости.

Несколько лет назад купил он у Мирзокарима домбру. Самую лучшую выбрал для соседа Мирзокарим, Однако и она была не по сердцу старику. Хоть и уверял его Мирзокарим, что не сделал в своей жизни домбры лучше, чем эта, не нравилась — и все тут. И настраивалась плохо, и звук был не чистый.

С той поры старик знал: такую домбру, о какой он мечтает, никто не сделает, значит, надо решиться самому. Часами просиживал он в доме Мирзокарима, наблюдал за его работой, стараясь вникнуть во все тонкости. Много вечеров прошло, но старик все не мог взяться за изготовление своей домбры. Ему казалось, что самого главного он так и не постиг. А вдруг Мирзокарим что-то утаивает? В душе он знал, что сосед ничего не скрывает, и все-таки было боязно браться за дело. Всякий раз по пути домой он говорил себе: «Завтра обязательно начну». Но наутро решимость покидала его. Как же так вдруг взять да свалить плодовое дерево? Живое дерево! И неизвестно, получится ли что-нибудь. Жалко было могучих абрикосовых деревьев.

Так проходили дни, годы, и чем дольше длились его колебания, тем больше он уверялся в том, что задумал недостижимое.

В прошлом году, в такой же вот холодный день, старик распродал за полчаса свой товар, купил чаю и заторопился домой.

Ехал в кузове попутной машины, не обращая внимания на ледяной ветер, который то и дело распахивал полы халата. Он думал о себе, о своей жизни. Быстро пролетела она, словно вода в горной речушке пронеслась. Недолго ему осталось радоваться солнцу. Да, короток век человека! Что поделаешь? Всякое было в жизни. И черных дней выпало на его долю немало. Так пусть будет счастлива единственная дочь и внуки. Пусть их жизнь будет светла, как ясный день. Не дал им бог сына, не дал опоры в старости. Долго они горевали со старухой. Зато вот теперь внуки подросли. Один уже в армии отслужил, второй еще служит. Недавно прислал фотографию: подрос, возмужал. Скорее бы прошли эти десять месяцев, скорее бы вернулся. А как он на домбре играет!

Старик вдруг вспомнил о своей мечте. Когда же он сделает домбру? Успеет ли? Кто знает, сколько ему осталось — год, два… или меньше?

В тот же вечер, отогрев над уютным сандалом[69] озябшие ноги, он объявил:

— Все! Не буду больше делать ложки. Хватит с меня!

Старуха отложила шитье, ласково взглянула: наверное, поняла, что творится у него на душе.

— Тебе видней. Устал ты… — промолвила она тихо и снова принялась за шитье.

На следующее утро старик поднялся рано. Бесшумно, стараясь не разбудить жену, оделся и вышел во двор. Было еще темно. Он вдохнул полной грудью. Прохладный утренний воздух приятно бодрил. Давно уже старик не чувствовал себя так хорошо.

«Словно заново родился, — подумал он, радуясь необыкновенной легкости во всем теле. — Сейчас начну. Если будет на то божья воля, все получится. Будет у меня домбра!»

В маленькой мастерской он выбрал топор с самым длинным топорищем, нашел большой точильный камень и устроился под айваном.

И тут проснулась его старуха.

— Чего расшумелся в такую рань! Спать не даешь.

— Не лезь, женщина, не в свое дело, — проворчал старик, не отрываясь от работы.

Затем поднялся, вошел вслед за женой в дом и строго попросил:

— Ты меня сегодня не отвлекай. У меня сегодня большое дело.

Когда он остановился у одного из четырех абрикосовых деревьев, первые лучи солнца осветили верхние ветви. Это был добрый знак. Старик улыбнулся солнцу и почувствовал в себе небывалую силу. Что дерево? Он мог бы и скалу стереть в порошок.

В несколько ударов свалил дерево, быстро обрубил ветки, ловко распилил ствол на несколько чурок и не торопясь перетащил их под айван.

— Что ты натворил?! — всполошилась старуха. — Срубил плодоносное дерево… На что тебе эти чурки?

— Я сделаю домбры, женщина. Поняла? Хорошая домбра тоже приносит плоды.

— Что это с тобой на старости лет?

Старик промолчал. Разве втолкуешь женщине? Все равно не поймет.

Кончилась зима.

Прошли дожди.

Солнце с каждым днем входило в силу, щедро прогревало озябшую за зиму землю. Воздух наполнился запахами пробудившейся природы и молодых нежно-зеленых трав.

Старик перенес чурки из-под айвана на открытое место, чтобы просушить на солнце, садился рядом и часами просиживал неподвижно, предаваясь своим мыслям. В течение дня он несколько раз переносил их из тени на солнце, переворачивал, аккуратно счищал кору, нежно поглаживал и чувствовал, как тепло постепенно проникает в самую их сердцевину. Временами его охватывало беспокойство. Он боялся их перегреть, как будто это были не деревянные чурки, а малые дети.

— Видит бог, ты сошел с ума, — говорила старуха, наблюдавшая за ним с явным беспокойством.

Старик пропускал ее слова мимо ушей, улыбался и продолжал свое дело.