— Какое слово? — усмехнулся Джамшед.

— Э-э, ведь вы же — журналист…

…А через некоторое время разнесся слух, что ты стала невестой Джалила. Ночами я не мог заснуть, стоило закрыть глаза — всплывало твое лицо, губы что-то быстро шептали, а я никак не мог разобрать — что? Я поднимался и до рассвета бесцельно бродил по улицам. Куда только не уносили меня мысли! Но сколько бы я ни думал, никак не мог понять, в чем я виноват перед тобой, почему ты своими руками на мелкие осколки разбила наше счастье?..

Однажды я не выдержал. Ноги сами несли меня к знакомой калитке детского садика — словно властно влекла неведомая сила. И в этот день я ждал тебя недолго — минут через десять ты появилась на пороге, холодно взглянула в мою сторону, коротко поздоровалась и торопливо пошла дальше. Я догнал тебя и спросил:

— Шахноз, это правда?

— Что правда? — не останавливаясь, бросила ты через плечо.

— Что люди говорят.

— Да, правда.

— Но ведь вы же не знаете, что он за человек!

— По-вашему, он плохой?

— Пусть об этом говорят другие, а я…

— Что вы? Во всяком случае, он не такой, чтобы, подержав девушку за руку, кричать, что овладел ею…

— Что значат ваши слова, Шахноз?

— Не знаете?

— Знал бы — не спрашивал!

— Довольно! Жаль, что я раньше не знала, какой вы бесчестный и завистливый!

Да, так ты и сказала. Я застыл на месте, ошеломленный клеветой. Я до сих пор не знаю, от кого ты услышала эту ложь, но рана, нанесенная тобой, кровоточит до сих пор. С того вечера мы больше не встречались. А теперь и поговорить друг с другом не можем. Почему ты отворачиваешься, Шахноз? О чем думаешь?..

Джалил тихонько дотронулся до плеча Джамшеда и засмеялся.

— О чем вы так задумались, дорогой? Ищете хорошие слова?

Джамшеду показалось, что и в смех свой, и в слова свои Джалил вкладывает какой-то особый, победный и иронический смысл.

— К сожалению, не удалось поздравить вас в день свадьбы — был болен. Прошло столько лет, во, как это ни смешно, сегодня я выпью эту рюмку за ваше счастье и здоровье.

— Спасибо, дорогой Джамшед-джон. Будьте и вы счастливы.

Они выпили.

Квартет на эстраде грянул игривую мелодию. Смех и шарканье подошв танцующих, смешиваясь с музыкой, рождали еще одну мелодию, Джамшеду казалось, что она полнится не только звуками, но и настроением присутствующих в зале. Мелодия была и игривая, и разгульно-веселая, отчаянная, и одновременно грустная, даже жалобная…

— Еще по одной, Джамшед-джон!

— Спасибо, я больше не могу.

— Э-э, что тут пить — всего пятьдесят граммов.

— Работа ждет…

— Берите, берите! Не убежит ваша работа. — Джалил поставил рюмку перед Джамшедом и обернулся к Шахноз: — Еда твоя остыла.

Шахноз, молчаливая и бледная, тихо подняла голову и вопросительно посмотрела на мужа. Кажется, она даже не слышала его слов.

— Еда твоя остыла, говорю, — терпеливо и снисходительно повторил Джалил. — Даже если не хочется, надо пересилить себя и поесть.

Шахноз безучастно посмотрела на мужа, несколько раз ковырнула вилкой цыпленка и вновь опустила голову.

Нервно чиркнув несколько раз спичкой, Джалил закурил, жадно затягиваясь…

…Расставшись с тобой, Шахноз, я пошел в железнодорожный ресторан. Впервые в жизни выпил водки. Мне тогда казалось, что именно так должны поступать настоящие мужчины — топить боль в вине. Вышел на улицу — на душе муторно, голова кружится, ноги ватные… Еле-еле до своей улицы добрел. Только через арык перебрался — тьма, хоть глаз коли, — слышу, кто-то на дорогу выскочил. «Стой!» — говорит, голос хриплый такой, незнакомый. Я остановился. Плечом к дереву прислонился. А тот ко мне подходит и двумя руками за ворот хватает. Встряхнул и говорит: «А-а-а, да ты пьян, щенок. Смотри, как бы от обиды не сдох!» Гнев тугой волной поднялся во мне, но я стерпел — хотелось узнать, кто же это все-таки? Но узнать не мог: воротник пальто, шляпа, шарф скрывали лицо.

— Сам-то, — говорю, — кто? Чего надо?

— Кто я, не твое дело, А вот если хоть еще раз посмеешь заговорить с Шахноз — голову оторву и собакам выброшу. Треплешь языком, а потом в кусты, гад!

— Мое дело, что захочу, то и сделаю…

— Мое дело, говоришь?

— Мое!

— Ну, вот что, щенок, запомни: для меня честь друга дороже всего на свете! Если без Джалила посмеешь с Шахноз заговорить — пощады не жди!

Обида ударила в голову, я оттолкнулся от дерева и крикнул, задыхаясь от ярости:

— Иди и передай своему Джалилу, если он мужчина — пусть сам со мной встретится!

Все остальное помнится как во сне. Незнакомец воскликнул:

— Ах, тебе Джалил нужен?! Получай!

Отклониться я не успел, и сильный удар в лицо едва не свалил меня с ног. Ощущая, как из разбитого носа и губ хлынула кровь, я рванулся вперед, целясь кулаком в закрытое шарфом и шляпой лицо, но не попал, лишь успел ухватиться за шарф. От удара, от гнева ли, но отрезвел я мгновенно и так же мгновенно узнал обидчика. Шарф соскочил с его лица, шляпа сдвинулась — мне ли было не узнать его!

Позабыв о боли, разбитых губах, хлюпающем кровью носе, я расхохотался во все горло:

— Ох и подлец же ты!

Он согнулся, прикрывая рукой лицо, и что есть силы ударил меня ногой, целясь в пах. Я отпрыгнул, и он попал по левому колену, но сильно — так, что я опять едва удержался от падения. Гнев, боль, обида сплелись во мне. Я сжал кулаки, готовый не только отразить следующее нападение, но и… Живым бы я его уже не отпустил…

Первое, что я услышал в следующее мгновение, — топот убегающего человека. Иногда я думаю, почему он убежал? Побоялся, что узнаю и расскажу всем? Ведь мы были соседями, долго жили рядом — мог ли я не узнать его? Не захотел окончательно испортить отношения? Хотя какие уж тут отношения? Во всяком случае, этот его поступок был не первой и не последней подлостью…

— Что вы сказали? — удивился Джалил.

Джамшед и Шахноз одновременно посмотрели на него.

— Ничего, — повел плечом Джамшед, сам не заметивший, что начал говорить вслух.

— Мне показалось, что говорите «был» или «тыл»…

— А-а-а, — натянуто улыбнулся Джамшед. — Ужин, говорю, наш остыл.

— Вы, кажется, себя неважно чувствуете, дорогой. Неприятность какая или что другое?

— Да нет. Все хорошо. Скучаю немного в последние дни — один в доме остался.

— С женой поссорились? — оживился Джалил, — И давно?

— Ну не-е-ет! — усмехнулся Джамшед. — Приехала мать и увезла жену с дочкой на несколько дней к себе. Свадьба у наших родственников.

— Вон как, а я подумал…

…Через два дня мы с тобой, Джалил, встретились, Я возвращался с работы, колено еще немного побаливало, шел прихрамывая. Ты стоял у ворот своего дома и грыз фисташки. На тебе был добротный зеленый халат из шелка, роскошная пыжиковая шапка.

— Хромаете, Джамшед-джон? Что случилось? — спросил ты невинно.

Я засмеялся и, глядя тебе в глаза, сказал:

— Какой-то недоносок ночью дорогу преградил. Жаль, что не узнал — кто…

— Ах, сукин сын! Надо в милицию заявить. И откуда у нас только такие дикари берутся?

Джалил долго еще распинался передо мной, старательно отводя в сторону взгляд, А я стоял и молча смотрел на него, с трудом подавляя в себе дикое желание ударить, стереть с лица земли эти хитрую и лживую бестию…

Однажды ночью, несколько лет спустя после всех этих событий, я вдруг понял, что был не прав, что надо было кричать на всю улицу, обличая негодяя, что надо было бить, бить его, что самое благородное — не страдать молча и оскорбленно, а драться… Но я и сейчас не мог этого. Я сидел с ним за одним столом.

— Слышал, что зимой вы к отцу ездили, — жаль, что встретиться не пришлось.

— Времени мало — два дня всего побыл и вернулся.

— Ну, теперь-то уж мы с вами так надолго не расстанемся. В любое время — милости просим, наш дом — ваш дом, дорогой Джамшед-джон! Ведь человек — как драгоценный жемчуг. Для настоящего человека я души не пожалею!

Достав из кармана платок, Джалил громко высморкался. Шахноз вздрогнула, подняла на мужа свои прекрасные глаза и вновь опустила голову.

«Ее безучастие — лишь форма участия в делах мужа, — вдруг подумал Джамшед и поразился неожиданности своей мысли. — Безучастное участие…»

— Недавно мне вновь счастье улыбнулось — хорошую работу получил. Теперь-то я всегда друзьям могу помочь. — Джалил помолчал некоторое время, видимо, ожидая расспросов, и продолжил: — Надо знать, какому богу молиться, чтобы помогал!

— Вашим делам всегда сопутствовала удача.

— Намерения чистые у меня, намерения!

Мужчины замолчали.

Ужин давно остыл, на краю стола сиротливо стояли рюмки с коньяком. Джалил курил сигарету. Шахноз молчала. Джамшед все более мрачнел — ресторанное веселье текло мимо него. Он жалел, что пришел сюда, что ведет этот никому не нужный разговор, и думал, что встреча их напоминает поминки…

— Я, с вашего позволения, пойду.

— Ну что вы! Посидите немного еще. Из ресторана в такую рань не уходят!

— У меня дела.

— Ну ладно, давайте по рюмке, и мы вас отпустим!

— Благодарю, но я больше не могу.

— Будьте мужчиной, дорогой. Пятьдесят граммов еще никому не вредили!

— Нет, нет, дела есть дела. Я ведь и не собирался засиживаться — зашел поужинать.

— А зря — хороший коньяк пропадает.

Джамшед взглянул на Шахноз. За весь этот тягостный вечер она так и не произнесла ни слова. В иные моменты Джамшеду казалось, что она плачет, что в ее глубоких черных глазах бьется тоска, и тогда она напоминала ему раненую куропатку, сжавшуюся у ног охотника. Потом лицо ее неуловимо менялось, и рядом сидела чужая, холодная и расчетливая женщина, которая тут же превращалась в растерянную девочку.

…Кто ты на самом деле, Шахноз? Кто?..

«Зачем тебе знать это, — одергивал себя Джамшед. — Все минувшее — миновало, все несбывшееся — умерло, и за столом сидит чужая жена, а не любимая девушка. К чему бередить старые раны? Поднимись и уходи. Видишь ведь — женщина страдает, хочешь насладиться чужим страданием? Откуда ты взял, что она страдает, — может быть, действительно больна…»