Антон Иваныч подождал, пока утихнет, уляжется хриплое дыханье, но оно не утихало, и он задремал.

А когда очнулся — Анна Тимофевна вытянулась на спине непокрытая, прямая, и глаза ее — неподвижные, стекольно-желтые — были устремлены на него. В ту же секунду он ощутил на руке своей холодную тяжесть. Он вскочил и отступил на шаг. С его руки скатилась и звонко стукнулась о табуретку прямая рука Анны Тимофевны.

Когда закопали могилу и Антон Иваныч остался с Володькой, он сел на мягкую насыпь и закурил.

День выпал теплый и кое-где в последний раз зардела рябина. Было тихо. Синеватый дымок папиросы почти недвижным облаком висел над головой. Чье-то омертвелое, придушенное стояло в воздухе стрекотанье.

Володька просверлил каблуком в земле ямку, закопал в нее жука. Поглядел на небо, сказал:

— Пойдем, что ли?

Потом присел рядом с отцом, но тотчас вскочил.

— Ну, я пойду!

И, перепрыгивая через могилы, быстро пошел к дороге.

Тогда Антон Иваныч поднялся и стал лицом к кресту.

Крест был гладкий, некрашеный, сучковатый.

Антон Иваныч стоял, сгорбившись, засунув руки в пиджачные карманы. Потом, что-то нащупав в углу кармана, вытащил руку и разжал пальцы. В них оказался кусочек мела.

Антон Иваныч пододвинулся к кресту и начал выводить на поперечной перекладине мелом:

— Анна Тимофее…

Но мелок вдруг рассыпался, и белый порошок медленно осел на насыпь.

Антон Иваныч постоял еще, отряхнул руки и пошел следом за сыном.

1921–22 г.г.